Неточные совпадения
Г-жа Простакова. Старинные
люди, мой отец! Не нынешний
был век. Нас ничему не учили. Бывало, добры
люди приступят к батюшке, ублажают, ублажают, чтоб хоть братца отдать в школу. К статью ли, покойник-свет и руками и ногами, Царство ему Небесное! Бывало, изволит закричать: прокляну ребенка, который что-нибудь переймет у басурманов, и не
будь тот Скотинин, кто чему-нибудь
учиться захочет.
Я стал читать,
учиться — науки также надоели; я видел, что ни слава, ни счастье от них не зависят нисколько, потому что самые счастливые
люди — невежды, а слава — удача, и чтоб добиться ее, надо только
быть ловким.
— Нет,
учусь… — отвечал молодой
человек, отчасти удивленный и особенным витиеватым тоном речи, и тем, что так прямо, в упор, обратились к нему. Несмотря на недавнее мгновенное желание хотя какого бы ни
было сообщества с
людьми, он при первом, действительно обращенном к нему, слове вдруг ощутил свое обычное неприятное и раздражительное чувство отвращения ко всякому чужому лицу, касавшемуся или хотевшему только прикоснуться к его личности.
— Браво! браво! Слушай, Аркадий… вот как должны современные молодые
люди выражаться! И как, подумаешь, им не идти за вами! Прежде молодым
людям приходилось
учиться; не хотелось им прослыть за невежд, так они поневоле трудились. А теперь им стоит сказать: все на свете вздор! — и дело в шляпе. Молодые
люди обрадовались. И в самом деле, прежде они просто
были болваны, а теперь они вдруг стали нигилисты.
— Толстой-то, а? В мое время… в годы юности, молодости моей, — Чернышевский, Добролюбов, Некрасов — впереди его
были. Читали их, как отцов церкви, я ведь семинарист. Верования строились по глаголам их. Толстой незаметен
был. Тогда
учились думать о народе, а не о себе. Он — о себе начал. С него и пошло это… вращение
человека вокруг себя самого. Каламбур тут возможен: вращение вокруг частности — отвращение от целого… Ну — до свидания… Ухо чего-то болит… Прошу…
Видя эту площадь, Клим вспоминал шумный университет и студентов своего факультета —
людей, которые
учились обвинять и защищать преступников. Они уже и сейчас обвиняли профессоров, министров, царя. Самодержавие царя защищали
люди неяркие, бесталанно и робко; их
было немного, и они тонули среди обвинителей.
Макаров говорил не обидно, каким-то очень убедительным тоном, а Клим смотрел на него с удивлением: товарищ вдруг явился не тем
человеком, каким Самгин знал его до этой минуты. Несколько дней тому назад Елизавета Спивак тоже встала пред ним как новый
человек. Что это значит? Макаров
был для него
человеком, который сконфужен неудачным покушением на самоубийство, скромным студентом, который усердно
учится, и смешным юношей, который все еще боится женщин.
«Юноша оказался… неглупым! Осторожен. Приятная ошибка. Надобно помочь ему, пусть
учится.
Будет скромным, исполнительным чиновником, учителем или чем-нибудь в этом роде. В тридцать — тридцать пять лет женится, расчетливо наплодит
людей, не больше тройки. И до смерти
будет служить, безропотно, как Анфимьевна…»
Учился он автоматически, без увлечения, уже сознавая, что сделал ошибку, избрав юридический факультет. Он не представлял себя адвокатом, произносящим речи в защиту убийц, поджигателей, мошенников. У него вообще не
было позыва к оправданию
людей, которых он видел выдуманными, двуличными и так или иначе мешавшими жить ему,
человеку своеобразного духовного строя и даже как бы другой расы.
Университет
учится, сходки совершенно непопулярны: на первой
было около 2500 (из 9 тысяч), на второй — 700, третьего дня — 150, а вчера, на трех назначенных, — около 100
человек».
— Ссылка? Это установлено для того, чтоб подумать,
поучиться. Да, скучновато. Четыре тысячи семьсот обывателей, никому — и самим себе — не нужных, беспомощных
людей; они отстали от больших городов лет на тридцать, на пятьдесят, и все, сплошь, заражены скептицизмом невежд. Со скуки — чудят.
Пьют. Зимними ночами в город заходят волки…
Был ему по сердцу один
человек: тот тоже не давал ему покоя; он любил и новости, и свет, и науку, и всю жизнь, но как-то глубже, искреннее — и Обломов хотя
был ласков со всеми, но любил искренно его одного, верил ему одному, может
быть потому, что рос,
учился и жил с ним вместе. Это Андрей Иванович Штольц.
У меня
было куплено достаточно книг, чтобы
учиться,
учиться и
учиться, несмотря ни на что. Я едва не ударил вас тогда же на улице, но вспомнил, что благодаря вашей издевательской щедрости могу стать образованным
человеком…
— Полноте, полноте лукавить! — перебил Кирилов, — не умеете делать рук, а
поучиться — терпенья нет! Ведь если вытянуть эту руку, она
будет короче другой; уродец, в сущности, ваша красавица! Вы все шутите, а ни жизнью, ни искусством шутить нельзя! То и другое строго: оттого немного на свете и
людей и художников…
Он
был по привычкам аскет, довольствовался самым малым и, как всякий с детства приученный к работе, с развитыми мускулами
человек, легко и много и ловко мог работать всякую физическую работу, но больше всего дорожил досугом, чтобы в тюрьмах и на этапах продолжать
учиться.
Когда Нехлюдов знал Селенина студентом, это
был прекрасный сын, верный товарищ и по своим годам хорошо образованный светский
человек, с большим тактом, всегда элегантный и красивый и вместе с тем необыкновенно правдивый и честный. Он
учился прекрасно без особенного труда и без малейшего педантизма, получая золотые медали зa сочинения.
Idee fixe [Навязчивая идея (фр.)] Хионии Алексеевны
была создать из своей гостиной великосветский салон, где бы молодежь
училась хорошему тону и довершала свое образование на живых образцах,
люди с весом могли себя показать, женщины — блеснуть своей красотой и нарядами, заезжие артисты и артистки — найти покровительство, местные таланты — хороший совет и поощрение и все молодые девушки — женихов, а все молодые
люди — невест.
Так как Ефим Петрович плохо распорядился и получение завещанных самодуркой генеральшей собственных детских денег, возросших с тысячи уже на две процентами, замедлилось по разным совершенно неизбежимым у нас формальностям и проволочкам, то молодому
человеку в первые его два года в университете пришлось очень солоно, так как он принужден
был все это время кормить и содержать себя сам и в то же время
учиться.
— Оригинал, оригинал! — подхватил он, с укоризной качая головой… — Зовут меня оригиналом… На деле-то оказывается, что нет на свете
человека менее оригинального, чем ваш покорнейший слуга. Я, должно
быть, и родился-то в подражание другому… Ей-богу! Живу я тоже словно в подражание разным мною изученным сочинителям, в поте лица живу; и учился-то я, и влюбился, и женился, наконец, словно не по собственной охоте, словно исполняя какой-то не то долг, не то урок, — кто его разберет!
«Мы бедны, — говорила песенка, — но мы рабочие
люди, у нас здоровые руки. Мы темны, но мы не глупы и хотим света.
Будем учиться — знание освободит нас;
будем трудиться — труд обогатит нас, — это дело пойдет, — поживем, доживем —
И действительно, она порадовалась; он не отходил от нее ни на минуту, кроме тех часов, которые должен
был проводить в гошпитале и Академии; так прожила она около месяца, и все время
были они вместе, и сколько
было рассказов, рассказов обо всем, что
было с каждым во время разлуки, и еще больше
было воспоминаний о прежней жизни вместе, и сколько
было удовольствий: они гуляли вместе, он нанял коляску, и они каждый день целый вечер ездили по окрестностям Петербурга и восхищались ими;
человеку так мила природа, что даже этою жалкою, презренною, хоть и стоившею миллионы и десятки миллионов, природою петербургских окрестностей радуются
люди; они читали, они играли в дурачки, они играли в лото, она даже стала
учиться играть в шахматы, как будто имела время выучиться.
Нет, Верочка, это не странно, что передумала и приняла к сердцу все это ты, простенькая девочка, не слышавшая и фамилий-то тех
людей, которые стали этому учить и доказали, что этому так надо
быть, что это непременно так
будет, что «того не может не
быть; не странно, что ты поняла и приняла к сердцу эти мысли, которых не могли тебе ясно представить твои книги: твои книги писаны
людьми, которые
учились этим мыслям, когда они
были еще мыслями; эти мысли казались удивительны, восхитительны, — и только.
Я ее полюбил за то особенно, что она первая стала обращаться со мной по-человечески, то
есть не удивлялась беспрестанно тому, что я вырос, не спрашивала, чему
учусь и хорошо ли
учусь, хочу ли в военную службу и в какой полк, а говорила со мной так, как
люди вообще говорят между собой, не оставляя, впрочем, докторальный авторитет, который девушки любят сохранять над мальчиками несколько лет моложе их.
— Тебе «кажется», а она, стало
быть, достоверно знает, что говорит. Родителей следует почитать. Чти отца своего и матерь, сказано в заповеди. Ной-то
выпивши нагой лежал, и все-таки, как Хам над ним посмеялся, так Бог проклял его. И пошел от него хамов род. Которые
люди от Сима и Иафета пошли, те в почете, а которые от Хама, те в пренебрежении. Вот ты и мотай себе на ус. Ну, а вы как
учитесь? — обращается он к нам.
До этого известно только, что в конце шестидесятых годов дом
был занят пансионом Репмана, где
учились дети богатых
людей, а весь период от отъезда Волконской до Репмана остается неизвестным.
Было приятно, что они разговаривают со мною, как со взрослым, но как-то странно
было слышать, что
человек с бородой всё еще
учится. Я спросил...
— Пустяки: и курица
пьет, ангел мой. А если не умеешь, так нужно
учиться у
людей опытных.
Применяясь к моему ребячьему возрасту, мать объяснила мне, что государыня Екатерина Алексеевна
была умная и добрая, царствовала долго, старалась, чтоб всем
было хорошо жить, чтоб все
учились, что она умела выбирать хороших
людей, храбрых генералов, и что в ее царствование соседи нас не обижали, и что наши солдаты при ней побеждали всех и прославились.
Об одном тебя просит твоя маменька, — говорила она мне, —
учись хорошенько и
будь всегда честным
человеком, бог не оставит тебя!
Когда он встал на ноги, то оказалось (Вихров до этого видел его только сидящим)… оказалось, что он
был необыкновенно худой, высокий, в какой-то длинной-предлинной ваточной шинели, надетой в рукава и подпоясанной шерстяным шарфом; уши у него
были тоже подвязаны, а на руках надеты зеленые замшевые перчатки; фамилия этого молодого
человека была Мелков; он
был маменькин сынок,
поучился немного в корпусе, оттуда она по расстроенному здоровью его взяла назад, потом он жил у нее все в деревне — и в последнюю баллотировку его почти из жалости выбрали в члены суда.
Покровский
был бедный, очень бедный молодой
человек; здоровье его не позволяло ему ходить постоянно
учиться, и его так, по привычке только, звали у нас студентом.
Дернов. Мало ли что торги! тут, брат, казенный интерес. Я
было сунулся доложить Якову Астафьичу, что для пользы службы за тобой утвердить надо, да он говорит: «Ты, мол, любезный, хочешь меня уверить, что стакан, сапоги и масло все одно, так я, брат, хошь и дикий
человек, а арифметике-то
учился, четыре от двух отличить умею».
— Да ведь ребятишки, и притом их там, в аду, очень много, а дела им при готовых харчах никакого нет, вот они и просятся на землю
поучиться смущать, и балуются, и чем
человек хочет
быть в своем звании солиднее, тем они ему больше досаждают.
Ну, вот хоть зарежь меня, а я говорю, что вон и этот, и тот, все эти чиновные и умные
люди, ни один не скажет, какой это консул там… или в котором году
были олимпийские игры, стало
быть, учат так… потому что порядок такой! чтоб по глазам только
было видно, что
учился.
— А когда бы ты хоть раз искренно произвел в себе это обновление, которое тебе теперь, как я вижу, кажется таким смешным, так, может
быть, и не пожелал бы
учиться добывать золото, ибо понял бы, что для
человека существуют другие сокровища.
— Добре. И не
пей. Пьянство — это горе. Водка — чертово дело.
Будь я богатый, погнал бы я тебя
учиться. Неученый
человек — бык, его хоть в ярмо, хоть на мясо, а он только хвостом мотае…
Мне хотелось поговорить с ним, когда он трезв, но трезвый он только мычал, глядя на все отуманенными, тоскливыми глазами. От кого-то я узнал, что этот на всю жизнь пьяный
человек учился в казанской академии, мог
быть архиереем, — я не поверил этому. Но однажды, рассказывая ему о себе, я упомянул имя епископа Хрисанфа; октавист тряхнул головою и сказал...
Пресмешно, какое рачение о науке со стороны
людей, столь от нее далеких, как городничий Порохонцев, проведший полжизни в кавалерийской конюшне, где
учатся коням хвост подвязывать, или лекарь-лгун, принадлежащий к той науке, члены которой учеными почитаются только от круглых невежд, чему и служит доказательством его грубейшая нелепица, якобы он,
выпив по ошибке у Плодомасова вместо водки рюмку осветительного керосина, имел-де целую неделю живот свой светящимся.
«Собираться стадами в 400 тысяч
человек, ходить без отдыха день и ночь, ни о чем не думая, ничего не изучая, ничему не
учась, ничего не читая, никому не принося пользы, валяясь в нечистотах, ночуя в грязи, живя как скот, в постоянном одурении, грабя города, сжигая деревни, разоряя народы, потом, встречаясь с такими же скоплениями человеческого мяса, наброситься на него, пролить реки крови, устлать поля размозженными, смешанными с грязью и кровяной землей телами, лишиться рук, ног, с размозженной головой и без всякой пользы для кого бы то ни
было издохнуть где-нибудь на меже, в то время как ваши старики родители, ваша жена и ваши дети умирают с голоду — это называется не впадать в самый грубый материализм.
— Я
учился географии давно, — сказал он, — и не очень долго. А учитель наш, несмотря на все уважение, которое имею к вам, отличнейший
человек; он сам
был в России, и, если хотите, я познакомлю вас с ним; он такой философ, мог бы
быть бог знает чем и не хочет, а хочет
быть нашим учителем.
—
Учиться? Ага… Ну, помогай царица небесная. Так. Ум хорошо, а два лучше. Одному
человеку бог один ум дает, а другому два ума, а иному и три… Иному три, это верно… Один ум, с каким мать родила, другой от учения, а третий от хорошей жизни. Так вот, братуша, хорошо, ежели у которого
человека три ума. Тому не то что жить, и помирать легче. Помирать-то… А помрем все как
есть.
А Литвинов опять затвердил свое прежнее слово: дым, дым, дым! Вот, думал он, в Гейдельберге теперь более сотни русских студентов; все
учатся химии, физике, физиологии — ни о чем другом и слышать не хотят… А пройдет пять-шесть лет, и пятнадцати
человек на курсах не
будет у тех же знаменитых профессоров… ветер переменится, дым хлынет в другую сторону… дым… дым… дым!
— Я родился голым и глупым, как ты и все
люди; в юности я мечтал о богатой жене, в солдатах —
учился, чтобы сдать экзамен на офицерский чин, мне
было двадцать три года, когда я почувствовал, что не всё на свете хорошо и жить дураком — стыдно!
— Мы с мужем
люди небогатые, но образованные. Я
училась в прогимназии, а он в кадетском корпусе, хотя и не кончил… Но мы хотим
быть богатыми и
будем… Детей у нас нет, а дети — это самый главный расход. Я сама стряпаю, сама хожу на базар, а для чёрной работы нанимаю девочку за полтора рубля в месяц и чтобы она жила дома. Вы знаете, сколько я делаю экономии?
Досужев. А вот, изволите ли видеть, во-первых — я веселый
человек, а во-вторых — замечательный юрист. Вы
учились, я это вижу, и я тоже
учился. Поступил я на маленькое жалованье; взяток брать не могу — душа не переносит, а жить чем-нибудь надо. Вот я и взялся за ум: принялся за адвокатство, стал купцам слезные прошения писать. Уж коли не ехать, так давайте
выпьем. Василий, водки!
— Не шалопаи, а… тоже умные
люди! — злобно возразил Фома, уже сам себе противореча. — И я от них
учусь… Я что? Ни в дудку, ни поплясать… Чему меня учили? А там обо всем говорят… всякий свое слово имеет. Вы мне на
человека похожим
быть не мешайте.
— Фу-у! Ка-ак ты говорить научился! То
есть как град по крыше… сердито! Ну ладно, —
будь похож на
человека… только для этого безопаснее в трактир ходить; там человеки все же лучше Софьиных… А ты бы, парень, все-таки
учился бы людей-то разбирать, который к чему… Например — Софья… Что она изображает? Насекомая для украшения природы и больше — ничего!
— Да-а, — задумчиво заговорила девушка, — с каждым днем я все больше убеждаюсь, что жить — трудно… Что мне делать? Замуж идти? За кого? За купчишку, который
будет всю жизнь
людей грабить,
пить, в карты играть? Не хочу! Я хочу
быть личностью… я — личность, потому что уже понимаю, как скверно устроена жизнь.
Учиться? Разве отец пустит… Бежать? Не хватает храбрости… Что же мне делать?
— Сознаю, я виноват во многом, но зачем же эта ваша жизнь, которую вы считаете обязательною и для нас, — зачем она так скучна, так бездарна, зачем ни в одном из этих домов, которые вы строите вот уже тридцать лет, нет
людей, у которых я мог бы
поучиться, как жить, чтобы не
быть виноватым?
Нароков. Я могу сказать тебе, как Лир: каждый вершок меня — барин. Я
человек образованный,
учился в высшем учебном заведении, я
был богат.