Неточные совпадения
Когда он
ушел, ужасная грусть стеснила мое сердце. Судьба ли нас свела опять на Кавказе, или она нарочно сюда приехала, зная, что меня встретит?.. и как мы встретимся?.. и потом, она ли это?.. Мои предчувствия меня никогда не обманывали. Нет в
мире человека, над которым прошедшее приобретало бы такую власть, как надо мною. Всякое напоминание о минувшей печали или радости болезненно ударяет в мою душу и извлекает
из нее все те же звуки… Я глупо создан: ничего не забываю, — ничего!
Рындин — разорившийся помещик, бывший товарищ народовольцев, потом — толстовец, теперь — фантазер и анархист, большой, сутулый, лет шестидесяти, но очень моложавый; у него грубое, всегда нахмуренное лицо, резкий голос, длинные руки. Он пользуется репутацией человека безгранично доброго, человека «не от
мира сего». Старший сын его сослан, средний — сидит в тюрьме, младший, отказавшись учиться в гимназии,
ушел из шестого класса в столярную мастерскую. О старике Рындине Татьяна сказала...
Она
уходила. Он был в оцепенении. Для него пуст был целый
мир, кроме этого угла, а она посылает его
из него туда, в бесконечную пустыню! Невозможно заживо лечь в могилу!
Осталось за мной. Я тотчас же вынул деньги, заплатил, схватил альбом и
ушел в угол комнаты; там вынул его
из футляра и лихорадочно, наскоро, стал разглядывать: не считая футляра, это была самая дрянная вещь в
мире — альбомчик в размер листа почтовой бумаги малого формата, тоненький, с золотым истершимся обрезом, точь-в-точь такой, как заводились в старину у только что вышедших
из института девиц. Тушью и красками нарисованы были храмы на горе, амуры, пруд с плавающими лебедями; были стишки...
Уходить я собирался без отвращения, без проклятий, но я хотел собственной силы, и уже настоящей, не зависимой ни от кого
из них и в целом
мире; а я-то уже чуть было не примирился со всем на свете!
Но Маслова не отвечала своим товаркам, а легла на нары и с уставленными в угол косыми глазами лежала так до вечера. В ней шла мучительная работа. То, что ей сказал Нехлюдов, вызывало ее в тот
мир, в котором она страдала и
из которого
ушла, не поняв и возненавидев его. Она теперь потеряла то забвение, в котором жила, а жить с ясной памятью о том, что было, было слишком мучительно. Вечером она опять купила вина и напилась вместе с своими товарками.
В ней скрыта подлинная и праведная религиозная жажда
уйти из этого постылого
мира.
— Ты там нужнее. Там
миру нет. Прислужишь и пригодишься. Подымутся беси, молитву читай. И знай, сынок (старец любил его так называть), что и впредь тебе не здесь место. Запомни сие, юноша. Как только сподобит Бог преставиться мне — и
уходи из монастыря. Совсем иди.
Тихо светит по всему
миру: то месяц показался из-за горы. Будто дамасскою дорого́ю и белою, как снег, кисеею покрыл он гористый берег Днепра, и тень
ушла еще далее в чащу сосен.
Но я всегда приходил как бы
из другого
мира и
уходил в другой
мир.
Герцен
ушел из рабства николаевской России в свободу западного
мира и не нашел там настоящей свободы.
Плоть этого
мира и плоть каждого
из нас должна быть спасена для вечности, а для этого нужно не
уходить из этого
мира в другой, не ждать переселения души и естественного ее бессмертия, а соединять этот
мир с Богом, участвовать в его вселенском спасении путем истории, спасать плоть от смерти.
Это свойство не могло происходить
из моей природы, весьма сообщительной и слишком откровенной, как оказалось в юношеских годах; это происходило, вероятно, от долговременной болезни, с которою неразлучно отчужденье и уединенье, заставляющие сосредоточиваться и малое дитя, заставляющие его
уходить в глубину внутреннего своего
мира, которым трудно делиться с посторонними людьми.
Великий мастер. Человек скитается, яко тень, яко цвет сельный отцветает. Сокровиществует и не весть кому соберет, умрет и ничего
из славы сей земли с собой не понесет. Наг приходит в
мир сей и наг
уходит. Господь даде, господь и взя.
Заглавие «Сеть веры» дано Хельчицким его сочинению потому, что, взяв эпиграфом стих Евангелия о призвании учеников с тем, чтобы они стали ловцами людей, Хельчицкий, продолжая это сравнение, говорит: «Христос посредством учеников захватил в свою сеть веры весь
мир, но большие рыбы, пробив сеть, выскочили
из нее и в поделанные этими большими рыбами дыры
ушли и все остальные, так что сеть осталась почти пустая».
— Умел принимать, умей и выгнать… Не велико кушанье!.. А ежели не выгонишь, сию же минуту
уйду из дому и прокляну вас обоих… По
миру пойду на старости лет!
А с этой минуты весь
мир перевернулся, как детский мяч, и все стало другое, и все понялось по-другому, и разум стал иной, и совесть сделалась другая; и неслышно
ушла из жизни Елена Петровна, и осталась на месте ее — вечная мать.
— Православный… От дубинщины бежал из-под самого монастыря, да в лапы к Гарусову и попал. Все одно помирать: в медной горе али здесь на цепи… Живым и ты не
уйдешь. В горе-то к тачке на цепь прикуют… Может, ты счастливее меня будешь… вырвешься как ни на есть отседова… так в Черном Яру повидай мою-то женишку… скажи ей поклончик… а ребятенки… ну, на
миру сиротами вырастут: сирота растет —
миру работник.
Но чем далее в будущее простирается замысел, чем более должен он опираться на событиях, еще не совершившихся, а только задуманных, тем глубже
уходит он
из мира действительности в область фантазии.
И за всем тем никогда никто в целом
мире так не тосковал, как тоскуем мы, представители русской культуры. Мы чувствуем, что жизнь
уходит от нас, и хотя цепляемся за нее при пособии «содействия», но все-таки не можем не сознавать, что это совсем не та жизнь, которой бы мы, по культурности своей, заслуживали. Хотя предки наши назывались только чистопсовыми, но они многого не понимали
из тех подлостей, которые нам, как свои пять пальцев, известны.
— Да что мне знать-то? Знать мне, матушка Алена Игнатьевна, нечего: коли по
миру идти — пойду, мне ничего. Э! Не такая моя голова, завивай горе веревочкой: лапотницей была, лапотницей и стала! А уж кто, любезная,
из салопов и бархатов надел поневу, так уж нет, извини: тому тошно, ах, как тошно! — отрезала Грачиха и
ушла из избы, хлопнув дверью.
Смерть есть то же, что рождение. С рождением младенец вступает в новый
мир, начинает совсем иную жизнь, чем жизнь в утробе матери. Если бы младенец мог рассказывать, что он испытывал, когда
уходил из прежней жизни, он рассказал бы то же, что испытывает человек,
уходя из этой жизни.
Подобно тому как на высоте испытывается мучительное и головокружительное стремление вниз, так и все живое испытывает соблазн метафизического самоубийства, стремление
уйти из «распаленного круга бытия», и, однако, оно ни в ком и никогда не может дойти до конца, т. е. до полного осуществления, ибо творческое «да будет», почиющее на каждой твари, неистребимо всеми силами
мира.
Поэтому-то система неоплатонизма и могла оказать философскую поддержку падавшему языческому политеизму:
из сверхмирного и сверхбожественного Εν последовательно эманируют боги и
мир, причем нижние его этажи
уходят в тьму небытия, тогда как верхние залиты ослепительным светом, — в небе же загорается система божественных лун, светящих, правда, не своим, а отраженным светом, однако утвержденных на своде небесном.
Множество туземных домов стояло пустыми, и Ашанин вскоре узнал, что половина туземного населения Сайгона, которого насчитывали до 100 000,
ушла из города вследствие возмущения против завоевателей, вспыхнувшего незадолго перед приездом Володи в Кохинхину, и спустя шесть месяцев после того, как французы после долгой войны, и войны нелегкой, вследствие тяжелых климатических условий, предписали анамскому императору в его столице Хюе
мир, отобрав три провинции — Сайгон, Мито и Биен-Хоа — и двадцать миллионов франков контрибуции.
Да, умереть!
Уйти навек и без возврата
Туда, куда
уйдет и каждый
из людей (и зверей).
Стать снова тем ничто, которым был когда-то,
Пред тем, как в
мир прийти для жизни и скорбей.
Сочти все радости, что на житейском пире
Из чаши счастия пришлось тебе испить,
И согласись, что, чем бы ни был ты в сем
мире,
Есть нечто лучшее, — не быть.
Ушла жизнь
из души, — и как будто сама душа вместе с нею растворилась в жизни
мира.
И парадокс в том, что закон сковывает энергию добра, он не хочет, чтобы добро было понятно как энергия, ибо тогда
мир уходит из-под его власти.
Ушла из мастерской, и вот живет в бесшабашно-веселом, ярком
мире, шикарною, изящно одетою.
— Как же не казнишь, когда ты бросаешь меня,
уходишь. Что же скажут все? Одно
из двух: или я дурная женщина, или ты сумасшедший… И за это я должна нести позор. Да и не позор только. Самое главное то, что ты теперь не любишь меня; ты любишь весь
мир и пьяного Александра Петровича, — а я все-таки люблю тебя, не могу жить без тебя. За что? За что? (плачет).
Из «
мира» нужно
уйти, преодолеть его до конца, «
мир» должен сгореть, он аримановой природы.
Только что готовившийся поступить в монахи,
уйти от
мира и его соблазнов, попавший в полк, чуть ли не прямо
из монастырской кельи, Потемкин, конечно, представлял собой находку для Евгения Ивановича. Они очень скоро сделались приятелями, а затем и друзьями.
Если же не хочешь участвовать в зле
мира, то
уйди из него.
А учение
мира сказало: брось дом, поля, братьев,
уйди из деревни в гнилой город, живи всю свою жизнь банщиком голым, в пару намыливая чужие спины, или гостинодворцем, всю жизнь считая чужие копейки в подвале, или прокурором, всю жизнь свою проводя в суде и над бумагами, занимаясь тем, чтобы ухудшить участь несчастных, или министром, всю жизнь впопыхах подписывая ненужные бумаги, или полководцем, всю жизнь убивая людей, — живи этой безобразной жизнью, кончающейся всегда мучительной смертью, и ты ничего не получишь в
мире этом и не получишь никакой вечной жизни.
Взаимное понимание неизбежно наступит в определенное время, и более близкое, чем мы полагаем. Я не знаю, происходит ли это оттого, что я скоро
уйду из этого
мира и что свет, исходящий из-под горизонта, освещающий меня, уже затемняет мне зрение, но я думаю, что наш
мир вступает в эпоху осуществления слов: «любите друг друга», без рассуждения о том, кто сказал эти слова: бог или человек». (Дюма-сын.)