Неточные совпадения
И все эти соображения о значении Славянского элемента во всемирной истории показались ему так ничтожны в сравнении с тем, что делалось в его
душе, что он мгновенно забыл всё это и перенесся в то самое настроение, в котором был нынче
утром.
Татьяна с ключницей простилась
За воротами. Через день
Уж
утром рано вновь явилась
Она в оставленную сень,
И в молчаливом кабинете,
Забыв на время всё на свете,
Осталась наконец одна,
И долго плакала она.
Потом за книги принялася.
Сперва ей было не до них,
Но показался выбор их
Ей странен. Чтенью предалася
Татьяна жадною
душой;
И ей открылся мир иной.
— Упокой, господи, ее
душу! — воскликнула Пульхерия Александровна, — вечно, вечно за нее бога буду молить! Ну что бы с нами было теперь, Дуня, без этих трех тысяч! Господи, точно с неба упали! Ах, Родя, ведь у нас
утром всего три целковых за
душой оставалось, и мы с Дунечкой только и рассчитывали, как бы часы где-нибудь поскорей заложить, чтобы не брать только у этого, пока сам не догадается.
— Потряс он меня до корней
души. Ночевал и всю ночь бредословил, как тифозный.
Утром же просил прощения и вообще как бы устыдился. Но…
Не встречали они равнодушно
утра; не могли тупо погрузиться в сумрак теплой, звездной, южной ночи. Их будило вечное движение мысли, вечное раздражение
души и потребность думать вдвоем, чувствовать, говорить!..
Но, смотришь, промелькнет
утро, день уже клонится к вечеру, а с ним клонятся к покою и утомленные силы Обломова: бури и волнения смиряются в
душе, голова отрезвляется от дум, кровь медленнее пробирается по жилам. Обломов тихо, задумчиво переворачивается на спину и, устремив печальный взгляд в окно, к небу, с грустью провожает глазами солнце, великолепно садящееся на чей-то четырехэтажный дом.
«В самом деле, сирени вянут! — думал он. — Зачем это письмо? К чему я не спал всю ночь, писал
утром? Вот теперь, как стало на
душе опять покойно (он зевнул)… ужасно спать хочется. А если б письма не было, и ничего б этого не было: она бы не плакала, было бы все по-вчерашнему; тихо сидели бы мы тут же, в аллее, глядели друг на друга, говорили о счастье. И сегодня бы так же и завтра…» Он зевнул во весь рот.
«У верующей
души есть свое царство! — думал Райский, глядя ей вслед и
утирая слезы, — только она умеет так страдать за все, что любит, и так любить и так искупать свои и чужие заблуждения!»
«Как остеречь тебя? „Перекрестите!“ говорит, — вспоминала она со страхом свой шепот с Верой. — Как узнать, что у ней в
душе?
Утро вечера мудренее, а теперь лягу…» — подумала потом.
— Нет, — начал он, — есть ли кто-нибудь, с кем бы вы могли стать вон там, на краю утеса, или сесть в чаще этих кустов — там и скамья есть — и просидеть
утро или вечер, или всю ночь, и не заметить времени, проговорить без умолку или промолчать полдня, только чувствуя счастье — понимать друг друга, и понимать не только слова, но знать, о чем молчит другой, и чтоб он умел читать в этом вашем бездонном взгляде вашу
душу, шепот сердца… вот что!
Встанешь
утром, никуда не спеша, с полным равновесием в силах
души, с отличным здоровьем, с свежей головой и аппетитом, выльешь на себя несколько ведер воды прямо из океана и гуляешь, пьешь чай, потом сядешь за работу.
Мне казалось, что я с этого
утра только и начал путешествовать, что судьба нарочно послала нам грозные, тяжелые и скучные испытания, крепкий, семь дней без устали свирепствовавший холодный ветер и серое небо, чтоб живее тронуть мягкостью воздуха, теплым блеском солнца, нежным колоритом красок и всей этой гармонией волшебного острова, которая связует здесь небо с морем, море с землей — и все вместе с
душой человека.
Тот животный человек, который жил в нем, не только поднял теперь голову, но затоптал себе под ноги того духовного человека, которым он был в первый приезд свой и даже сегодня
утром в церкви, и этот страшный животный человек теперь властвовал один в его
душе.
Опять видел он пред собою этот гроб, этого закрытого кругом драгоценного ему мертвеца, но плачущей, ноющей, мучительной жалости не было в
душе его, как давеча
утром.
О Катерине Ивановне он почти что и думать забыл и много этому потом удивлялся, тем более что сам твердо помнил, как еще вчера
утром, когда он так размашисто похвалился у Катерины Ивановны, что завтра уедет в Москву, в
душе своей тогда же шепнул про себя: «А ведь вздор, не поедешь, и не так тебе будет легко оторваться, как ты теперь фанфаронишь».
О царь!
Спроси меня сто раз, сто раз отвечу,
Что я люблю его. При бледном
утреОткрыла я избраннику
душиЛюбовь свою и кинулась в объятья.
При блеске дня теперь, при всем народе
В твоих глазах, великий Берендей,
Готова я для жениха и речи
И ласки те сначала повторить.
Ребенок должен был быть с
утра зашнурован, причесан, навытяжке; это можно было бы допустить в ту меру, в которую оно не вредно здоровью; но княгиня шнуровала вместе с талией и
душу, подавляя всякое откровенное, чистосердечное чувство, она требовала улыбку и веселый вид, когда ребенку было грустно, ласковое слово, когда ему хотелось плакать, вид участия к предметам безразличным, словом — постоянной лжи.
Я довольно нагляделся, как страшное сознание крепостного состояния убивает, отравляет существование дворовых, как оно гнетет, одуряет их
душу. Мужики, особенно оброчные, меньше чувствуют личную неволю, они как-то умеют не верить своему полному рабству. Но тут, сидя на грязном залавке передней с
утра до ночи или стоя с тарелкой за столом, — нет места сомнению.
…Две молодые девушки (Саша была постарше) вставали рано по
утрам, когда все в доме еще спало, читали Евангелие и молились, выходя на двор, под чистым небом. Они молились о княгине, о компаньонке, просили бога раскрыть их
души; выдумывали себе испытания, не ели целые недели мяса, мечтали о монастыре и о жизни за гробом.
Сколько слез
утерла она, сколько внесла утешений не в одну разбитую
душу, сколько юных существований поддержала она и сколько сама страдала.
Зато на другой день, когда я часов в шесть
утра отворил окно, Англия напомнила о себе: вместо моря и неба, земли и дали была одна сплошная масса неровного серого цвета, из которой лился частый, мелкий дождь, с той британской настойчивостью, которая вперед говорит: «Если ты думаешь, что я перестану, ты ошибаешься, я не перестану». В семь часов поехал я под этой
душей в Брук Гауз.
Я обиделся и отошел с некоторой раной в
душе. После этого каждый вечер я ложился в постель и каждое
утро просыпался с щемящим сознанием непонятной для меня отчужденности Кучальского. Мое детское чувство было оскорблено и доставляло мне страдание.
— Погоди, — ответил Скальский. — На следующее
утро иду в корпус. Спрашиваю швейцара: как мне увидеть сына? «Ступайте, говорит, ваше благородие в мертвецкую»… Потом… рассказали: умер ровно в одиннадцать ночи… — И значит — это его я не пустил в комнату.
Душа прилетала прощаться…
Этот случайный разговор с писарем подействовал на Галактиона успокоивающим образом. Кажется, ничего особенного не было сказано, а как-то легче на
душе. Именно в таком настроении он поехал на другой день
утром к отцу. По дороге встретился Емельян.
Харитон Артемьич, как на службу, отправлялся каждый день
утром на фабрику, чтобы всласть поругаться с Ечкиным и хоть этим отвести
душу.
Его белье, пропитанное насквозь кожными отделениями, не просушенное и давно не мытое, перемешанное со старыми мешками и гниющими обносками, его портянки с удушливым запахом пота, сам он, давно не бывший в бане, полный вшей, курящий дешевый табак, постоянно страдающий метеоризмом; его хлеб, мясо, соленая рыба, которую он часто вялит тут же в тюрьме, крошки, кусочки, косточки, остатки щей в котелке; клопы, которых он давит пальцами тут же на нарах, — всё это делает казарменный воздух вонючим, промозглым, кислым; он насыщается водяными парами до крайней степени, так что во время сильных морозов окна к
утру покрываются изнутри слоем льда и в казарме становится темно; сероводород, аммиачные и всякие другие соединения мешаются в воздухе с водяными парами и происходит то самое, от чего, по словам надзирателей, «
душу воротит».
— Нет, она его не любит, то есть она очень чиста сердцем и не знает сама, что это значит: любить. Мадам фон-Калитин ей говорит, что он хороший молодой человек, а она слушается мадам фон-Калитин, потому что она еще совсем дитя, хотя ей и девятнадцать лет: молится
утром, молится вечером, и это очень похвально; но она его не любит. Она может любить одно прекрасное, а он не прекрасен, то есть
душа его не прекрасна.
Только с отцом и отводила Наташка свою детскую
душу и провожала его каждый раз горькими слезами. Яша и сам плакал, когда прощался со своим гнездом. Каждое
утро и каждый вечер Наташка горячо молилась, чтобы Бог поскорее послал тятеньке золота.
Это суетное чувство, мелькнувшее в
душе девушки, сменилось сейчас же угрызением совести, и она с горечью подумала: «Какая я дрянная девчонка!..» Все-таки она
утром оделась тщательнее обыкновенного и вышла к чаю такая розовая и улыбающаяся.
Эти разговоры глубоко запали в
душу Артема, и он осторожно расспрашивал Мосея про разные скиты. Так незаметно в разговорах и время прошло. Шестьдесят верст прошли без малого в сутки:
утром рано вышли с Самосадки, шли целый день, а на другое
утро были уже под Горюном. По реке нужно было проплыть верст двести.
Домик, в котором жил Палач, точно замер до следующего
утра. Расставленные в опасных пунктах сторожа не пропускали туда ни одной
души. Так прошел целый день и вся ночь, а
утром крепкий старик ни свет ни заря отправился в шахту. Караул был немедленно снят. Анисья знала все привычки Луки Назарыча, и в восемь часов
утра уже был готов завтрак, Лука Назарыч смотрел довольным и даже милостиво пошутил с Анисьей.
Ясно
утро — ясна
душа моя.
Розанов посмотрел в отворенную дверь темной диванной, вообразил, как завтра рано
утром купцы придут сюда парить свои слежавшиеся за ночь
души, и сказал...
Теперь, когда поездка, свежий воздух,
утро и деловая, будничная, привычная обстановка почти совсем отрезвили его, он начал ощущать в
душе смутное чувство какой-то неловкости, ненужности своего внезапного поступка и в то же время что-то вроде бессознательного раздражения и против самого себя и против увезенной им женщины.
Запах съеденного молью сукна, пыли и какой-то кислоты, которым отличается наша бричка, покрывается запахом
утра, и я чувствую в
душе отрадное беспокойство, желание что-то сделать — признак истинного наслаждения.
В смертельной тоске возвращался я к себе домой поздно вечером. Мне надо было в этот вечер быть у Наташи; она сама звала меня еще
утром. Но я даже и не ел ничего в этот день; мысль о Нелли возмущала всю мою
душу. «Что же это такое? — думал я. — Неужели ж это такое мудреное следствие болезни? Уж не сумасшедшая ли она или сходит с ума? Но, боже мой, где она теперь, где я сыщу ее!»
Кораллы, которые Раиса Павловна
утром предлагала Луше, еще раз подняли в ней всю желчь; молодая гордость заколотила у нее в
душе.
Ах, судари, как это все с детства памятное житье пойдет вспоминаться, и понапрет на
душу, и станет вдруг нагнетать на печенях, что где ты пропадаешь, ото всего этого счастия отлучен и столько лет на духу не был, и живешь невенчаный и умрешь неотпетый, и охватит тебя тоска, и… дождешься ночи, выползешь потихоньку за ставку, чтобы ни жены, ни дети, и никто бы тебя из поганых не видал, и начнешь молиться… и молишься…. так молишься, что даже снег инда под коленами протает и где слезы падали —
утром травку увидишь.
Что касается губернатора, то после служебной ломки, которую он почти каждое
утро производил, присутствие этих добрых людей, видимо, заставляло его как-то отдыхать
душой, и какое-то тихое, отрадное чувство поселяло в нем.
«Откройте все ваши прегрешения без стыда, утайки и оправдания, и
душа ваша очистится пред богом, а ежели утаите что-нибудь, большой грех будете иметь», — ко мне возвратилось чувство благоговейного трепета, которое я испытывал
утром при мысли о предстоящем таинстве.
У Юлии Михайловны, по старому счету, было двести
душ, и, кроме того, с ней являлась большая протекция. С другой стороны, фон Лембке был красив, а ей уже за сорок. Замечательно, что он мало-помалу влюбился в нее и в самом деле, по мере того как всё более и более ощущал себя женихом. В день свадьбы
утром послал ей стихи. Ей всё это очень нравилось, даже стихи: сорок лет не шутка. Вскорости он получил известный чин и известный орден, а затем назначен был в нашу губернию.
— Великий государь наш, — сказал он, — часто жалеет и плачет о своих злодеях и часто молится за их
души. А что он созвал нас на молитву ночью, тому дивиться нечего. Сам Василий Великий во втором послании к Григорию Назианзину говорит: что другим
утро, то трудящимся в благочестии полунощь. Среди ночной тишины, когда ни очи, ни уши не допускают в сердце вредительного, пристойно уму человеческому пребывать с богом!
Великопостная служба, так знакомая еще с далекого детства, в родительском доме, торжественные молитвы, земные поклоны — все это расшевеливало в
душе моей далекое-далекое минувшее, напоминало впечатления еще детских лет, и, помню, мне очень приятно было, когда, бывало,
утром, по подмерзшей за ночь земле, нас водили под конвоем с заряженными ружьями в божий дом.
— Взбудоражил, наконец, я моих хохлов, потребовали майора. А я еще с
утра у соседа жулик [Нож. (Примеч. автора.)] спросил, взял да и спрятал, значит, на случай. Рассвирепел майор. Едет. Ну, говорю, не трусить, хохлы! А у них уж
душа в пятки ушла; так и трясутся. Вбежал майор; пьяный. «Кто здесь! Как здесь! Я царь, я и бог!»
Моя прекрасная Людмила,
По солнцу бегая с
утра,
Устала, слезы осушила,
В
душе подумала: пора!
Но, други, девственная лира
Умолкла под моей рукой;
Слабеет робкий голос мой —
Оставим юного Ратмира;
Не смею песней продолжать:
Руслан нас должен занимать,
Руслан, сей витязь беспримерный,
В
душе герой, любовник верный.
Упорным боем утомлен,
Под богатырской головою
Он сладостный вкушает сон.
Но вот уж раннею зарею
Сияет тихий небосклон;
Всё ясно;
утра луч игривый
Главы косматый лоб златит.
Руслан встает, и конь ретивый
Уж витязя стрелою мчит.
И представлялась тихая жизнь, без нужды в людях, без скрытой злобы на них и без боязни перед ними, только — вдвоём,
душа с
душою. Было сладко думать об этом, в груди теплело, точно
утро разгоралось там.
— А Захарыч набунтовался — спит,
душа! Человек умный, видал много, чего нам и не знать. До
утра меня манежил, ну — я ему, однако, не сдался, нет!
Он привык слышать по
утрам неугомонный голос Бориса, от которого скука дома пряталась куда-то. Привык говорить с Евгенией о себе и обо всём свободно, не стесняясь, любил слушать её уверенный голос. И всё яснее чувствовал, что ему необходимы её рассказы, суждения, все эти её речи, иногда непонятные и чуждые его
душе, но всегда будившие какие-то особенные мысли и чувства.
— Ночью; а
утром, чем свет, и письмо отослал с Видоплясовым. Я, братец, все изобразил, на двух листах, все рассказал, правдиво и откровенно, — словом, что я должен, то есть непременно должен, — понимаешь? — сделать предложение Настеньке. Я умолял его не разглашать о свидании в саду и обращался ко всему благородству его
души, чтоб помочь мне у маменьки. Я, брат, конечно, худо написал, но я написал от всего моего сердца и, так сказать, облил моими слезами…