Неточные совпадения
Райский по
утрам опять начал вносить заметки в программу своего романа,
потом шел навещать Козлова, заходил на минуту к губернатору и еще к двум, трем
лицам в городе,
с которыми успел покороче познакомиться. А вечер проводил в саду, стараясь не терять из вида Веры, по ее просьбе, и прислушиваясь к каждому звуку в роще.
Молодая,
с приличною томностью в
лице, пила каждое
утро шоколад и меняла
потом, раза два и три, свой туалет.
Предполагаемые собрания начались в уездном городе, и осуществились они действительно благодаря нравственному и материальному содействию Рамзаевых, так как они дали бесплатно для этих собраний свой крепостной оркестр, человек в двадцать, и оркестр весьма недурной по той причине, что Рамзаев был страстный любитель музыки и по большей части сам являлся дирижером своих музыкантов, причем
с неустанным вниманием глядел в развернутые перед ним ноты, строго в известных местах взмахивал капельмейстерской палочкой, а в пассажах тихих и мелодических широко разводил руки и понижал их, поспешно
утирая иногда
пот с своего
лица, весьма напоминавшего облик барана.
Тиунов вскочил, оглянулся и быстро пошёл к реке, расстёгиваясь на ходу, бросился в воду, трижды шумно окунулся и, тотчас же выйдя, начал молиться: нагой, позолоченный солнцем, стоял
лицом на восток, прижав руки к груди, не часто, истово осенял себя крестом, вздёргивал голову и сгибал спину, а на плечах у него поблескивали капельки воды.
Потом торопливо оделся, подошёл к землянке, поклонясь, поздравил всех
с добрым
утром и, опустившись на песок, удовлетворённо сказал...
Был мороз градусов в двадцать. Окна заиндевели. Проснувшись
утром, Костя
с озабоченным
лицом принял пятнадцать капель какого-то лекарства,
потом, доставши из книжного шкапа две гири, занялся гимнастикой. Он был высок, очень худ,
с большими рыжеватыми усами; но самое заметное в его наружности — это были его необыкновенно длинные ноги.
Утром Нестор Игнатьевич покойно спал в ногах на Дорушкиной постели, а она рано проснулась, села, долго внимательно смотрела на него,
потом подняла волосы
с его
лица, тихо поцеловала его в лоб и, снова опустившись на подушки, проговорила...
Часов в двенадцать дня Елена ходила по небольшому залу на своей даче. Она была в совершенно распущенной блузе; прекрасные волосы ее все были сбиты, глаза горели каким-то лихорадочным огнем, хорошенькие ноздри ее раздувались, губы были пересохшие. Перед ней сидела Елизавета Петровна
с сконфуженным и оторопевшим
лицом; дочь вчера из парка приехала как сумасшедшая, не спала целую ночь;
потом все
утро плакала, рыдала, так что Елизавета Петровна нашла нужным войти к ней в комнату.
«Как я мог уехать? — говорил я себе, вспоминая их
лица, — разве не ясно было, что между ними всё совершилось в этот вечер? и разве не видно было, что уже в этот вечер между ними не только не было никакой преграды, но что они оба, главное она, испытывали некоторый стыд после того, что случилось
с ними?» Помню, как она слабо, жалобно и блаженно улыбалась,
утирая пот с раскрасневшегося
лица, когда я подошел к фортепиано.
Я очнулся ранним и свежим зимним
утром. Тит сидел у стола и что-то читал. Я долго смотрел на него, на его
лицо, склоненное на руки, внимательное, доброе и умное.
С таким выражением Тит никогда не читал записки. Так он читал только письма сестры и матери. Все
лицо его светилось тогда каким-то внутренним светом.
Потом он поднял глаза на меня. В них был тот же свет.
Андрей. Ну, довольно, довольно… (
Утирает лицо.) Я всю ночь не спал и теперь немножко не в себе, как говорится. До четырех часов читал,
потом лег, но ничего не вышло. Думал о том, о сем, а тут ранний рассвет, солнце так и лезет в спальню. Хочу за лето, пока буду здесь, перевести одну книжку
с английского.
И
с ужасающей яркостью, зажимая
лицо пухлыми надушенными ладонями, он представил себе, как завтра
утром он вставал бы, ничего не зная,
потом пил бы кофе, ничего не зная,
потом одевался бы в прихожей.
Собралась целая куча народа: жанристы, пейзажисты и скульпторы, два рецензента из каких-то маленьких газет, несколько посторонних
лиц. Начали пить и разговаривать. Через полчаса все уже говорили разом, потому что все были навеселе. И я тоже. Помню, что меня качали и я говорил речь.
Потом целовался
с рецензентом и пил
с ним брудершафт. Пили, говорили и целовались много и разошлись по домам в четыре часа
утра. Кажется, двое расположились на ночлег в том же угольном номере гостиницы «Вена».
Мартын Петрович едва окончил эту явно им наизусть затверженную и частыми вздохами прерванную речь… У него словно воздуха в груди недоставало: его побледневшее
лицо снова побагровело, и он несколько раз
утер с него
пот.
Батюшки мои! Как оконфузился Алексей Пантелеймонович, увидев премудрость, каковой в век его никому и во сне не снилось! Покраснел, именно, как хорошо уваренный рак. NB. Правду сказать, и было отчего! И, схватив свою бумагу, он смял ее при всех и,
утирая пот с лица, сказал задушающим голосом:"После такой глубины премудрости все наши знания ничто. Счастливое потомство, пресчастливое потомство! Голова!"заключил Алексей Пантелеймонович, обратись к батеньке и на слове голова подмигивая на Петруся.
— Плотники… стали пьяные в кабаке
с хозяином разделываться… слово за слово, да и драка… один молодец и уходил подрядчика насмерть, — отвечал отец Николай, садясь и
утирая катившийся
с лица его крупными каплями
пот.
— Большой будет спектакль? — спросил хозяин,
утирая катившийся
с лица пот.
— Испить бы малость… — просит вспотевший в непрерывной работе стрелок,
утирая левой рукой
пот, обильно струившийся
с лица, a правой пристраивая винтовку на валу окопа.
То садится он на стул, разбирает бумаги, углубляется в чтение их,
с негодованием комкает их в руках, опять складывает; то встает,
утирает холодный
пот с лица, подходит к окну, смотрит на небо, будто
с укоризной, то делает разные странные движения, как бы говоря
с самим собой.
Кучер, в треугольной шляпе, нахлобученной боком на глаза, в кафтане, которого голубой цвет за пылью не можно бы различить, если бы пучок его, при толчках экипажа, не обметал плеч и спины, то посматривал
с жалостью на свою одежду, то
с досадою сгонял бичом оводов, немилосердно кусавших лошадей, то, останавливая на время утомленных животных,
утирал пот с лица.
В один из этих дней Глебу Алексеевичу стало особенно худо. Он лежал у себя в спальне, не вставая
с утра и был в полузабытьи. Его красивое, исхудалое
лицо было положительно цвета наволочки подушки, служившей ему изголовьем, и лишь на скулах выступали красные зловещие пятна: глаза, которые он изредка открывал, сверкали лихорадочным огнем, на высоком, точно выточенном из слоновой кости лбу, блестели крупные капли
пота.
— Тише, тише, друг, я слышу шаги Марты. (Он
утер рукою холодный
пот с лица и старался принять веселый вид.) Славное винцо, божусь тебе, славное! (Вошла экономка, у которой он вырвал из рук бутылку, рюмку и
потом налил вина дрожащими руками.) Выпей-ка, дружище! после дороги не худо подкрепить силы.
На третий день праздника после обеда все домашние разошлись по своим комнатам. Было самое скучное время дня. Николай, ездивший
утром к соседям, заснул в диванной. Старый граф отдыхал в своем кабинете. В гостиной за круглым столом сидела Соня, срисовывая узор. Графиня раскладывала карты. Настасья Ивановна-шут
с печальным
лицом сидел у окна
с двумя старушками. Наташа вошла в комнату, подошла к Соне, посмотрела, чтó она делает,
потом подошла к матери и молча остановилась.