Неточные совпадения
И вот уже трещат морозы
И серебрятся средь полей…
(Читатель ждет уж рифмы розы;
На, вот возьми ее скорей!)
Опрятней модного паркета
Блистает речка,
льдом одета.
Мальчишек радостный народ
Коньками звучно режет
лед;
На красных лапках гусь тяжелый,
Задумав плыть по лону вод,
Ступает бережно
на лед,
Скользит и
падает; веселый
Мелькает, вьется первый снег,
Звездами
падая на брег.
Не более пяти-шести шагов отделяло Клима от края полыньи, он круто повернулся и
упал, сильно ударив локтем о
лед. Лежа
на животе, он смотрел, как вода, необыкновенного цвета, густая и, должно быть, очень тяжелая, похлопывала Бориса по плечам, по голове. Она отрывала руки его ото
льда, играючи переплескивалась через голову его, хлестала по лицу, по глазам, все лицо Бориса дико выло, казалось даже, что и глаза его кричат: «Руку… дай руку…»
Клим стал
на ноги, хотел поднять Лиду, но его подшибли, он снова
упал на спину, ударился затылком, усатый солдат схватил его за руку и повез по
льду, крича...
Дверь тихо отворилась, и явилась Ольга: он взглянул
на нее и вдруг
упал духом; радость его как в воду канула: Ольга как будто немного постарела. Бледна, но глаза блестят; в замкнутых губах, во всякой черте таится внутренняя напряженная жизнь, окованная, точно
льдом, насильственным спокойствием и неподвижностью.
Нет, видно не
попасть мне
на Лену до
льда; придется ждать зимнего пути в Якутске.
«Наледи — это не замерзающие и при жестоком морозе ключи; они выбегают с гор в Лену; вода стоит поверх
льда; случится
попасть туда — лошади не вытащат сразу, полозья и обмерзнут: тогда ямщику остается ехать
на станцию за людьми и за свежими лошадями, а вам придется ждать в мороз несколько часов, иногда полсутки…
Так прошел весь вечер, и наступила ночь. Доктор ушел
спать. Тетушки улеглись. Нехлюдов знал, что Матрена Павловна теперь в спальне у теток и Катюша в девичьей — одна. Он опять вышел
на крыльцо.
На дворе было темно, сыро, тепло, и тот белый туман, который весной сгоняет последний снег или распространяется от тающего последнего снега, наполнял весь воздух. С реки, которая была в ста шагах под кручью перед домом, слышны были странные звуки: это ломался
лед.
Но как объяснить всего себя, всю свою болезнь, записанную
на этих страницах. И я потухаю, покорно иду… Лист, сорванный с дерева неожиданным ударом ветра, покорно
падает вниз, но по пути кружится, цепляется за каждую знакомую ветку, развилку, сучок: так я цеплялся за каждую из безмолвных шаров-голов, за прозрачный
лед стен, за воткнутую в облако голубую иглу аккумуляторной башни.
Он наморщил брови и замигал глазами. С лавки
на пол тяжко
падали капли крови. Наталья принесла
лёд и встала у двери, пригорюнясь.
Уже дважды
падал мокрый весенний снег — «внук за дедом приходил»; дома и деревья украсились ледяными подвесками, бледное, но тёплое солнце марта радугой играло в сосульках
льда, а заспанные окна домов смотрели в голубое небо, как прозревшие слепцы. Галки и вороны чинили гнёзда; в поле, над проталинами, пели жаворонки, и Маркуша с Борисом в ясные дни ходили ловить их
на зеркало.
Танайченок надел
на себя барское платье и сел
на крыльцо, а Мазан побежал со жбаном
на погреб, разбудил ключницу, которая, как и все в доме,
спала мертвым сном, требовал поскорее проснувшемуся барину студеной браги, и, когда ключница изъявила сомнение, проснулся ли барин, — Мазан указал ей
на фигуру Танайченка, сидящего
на крыльце в халате и колпаке; нацедили браги, положили
льду, проворно побежал Мазан с добычей.
Я сам видел, как крестьянские мальчики ловили некрупную пеструшку, протыкая дубинками тонкий осенний
лед и опуская в пробитое отверстие нитку с крючком, насаженным навозным червяком; нитка привязывалась посередине к небольшой палочке, которая клалась поперек отверстия, так что рыба,
попав на крючок, никак не могла утащить палочку в воду.
Везде тихо-тихонько, только в полумраке
на синем
льду озера катается
на коньках несколько прозябших мальчиков;
на улице играют и вертятся
на спинах две собаки; но Плау не
спит и не скучает; в окошках его чистеньких красных домиков везде горят веселые огоньки и суетливо бегают мелкие тени; несколько теней чешутся перед маленькими гамбургскими зеркальцами; две тени шнуруют
на себе корсеты, одна даже пудрит себе шею.
По улице метался сырой ветер, тени облаков ползали по земле, как бы желая вытереть лужи,
на минуту выглядывала луна, и вода в лужах, покрытая тонким
льдом, блестела медью. В этот год зима упрямо не уступала место весне; ещё вчера густо
падал снег.
Артамонов старший лежал
на полу,
на жиденьком, жёстком тюфяке; около него стояло ведро со
льдом, бутылки кваса, тарелка с квашеной капустой, обильно сдобренной тёртым хреном.
На диване, открыв рот и, как Наталья, подняв брови, разметалась Пашута, свесив
на пол ногу, белую с голубыми жилками и ногтями, как чешуя рыбы. За окном тысячами жадных
пастей ревело всероссийское торжище.
Даже позади чуть ли не было более опасности, потому что за нами осталась река,
на которой было под городом несколько прорубей, и мы при метели легко могли их не разглядеть и
попасть под
лед, а впереди до самой нашей деревеньки шла ровная степь и только
на одной седьмой версте — Селиванов лес, который в метель не увеличивал опасности, потому что в лесу должно быть даже тише.
Его вынесли, хотели утешать: напрасно!.. Он твердил одно: «К милой!», вырвался наконец из рук няни, прибежал, увидел мертвую
на столе, схватил ее руку: она была как дерево, — прижался к ее лицу: оно было как
лед… «Ах, маменька!» — закричал он и
упал на землю. Его опять вынесли, больного, в сильном жару.
В конце концов, утка все-таки издохла, и мы ее кинули
на дороге, а сами поехали дальше. Несколько дней шел густой пушистый снег, покрывший
на три четверти аршина и
лед, и землю. Он массами лежал
на деревьях и порой
падал с них комьями, рассыпаясь мелкою пылью в светлом воздухе.
Женщина, прислуживавшая нам, вероятно, давно
спала; поэтому г-н Кругликов хлопотал сам: он накидал в самовар мелкого
льду, бросил углей и поставил его,
на случай, у камелька. Потом принялся убирать со стола, причем не преминул, уставляя бутылки, выпить еще рюмку какого-то напитка. Он становился все более мрачен, но, казалось, сон совсем не имел над ним власти.
Один из молодых молотобойцев, Мойше Британ, парень необыкновенно коренастый и сильный, вдруг спустился с берега и храбро один пошел по
льду. Это был вызов. Он шел беспечно серединою пруда, и в руках у него была большая палка
на длинной веревке. Порой, остановившись, он пускал палку под ноги катающихся, и несколько человек
упало. С берега раздавались ободряющие крики...
Зимою, около Крещения, в 1839 году в Петербурге была сильная оттепель. Так размокропогодило, что совсем как будто весне быть: снег таял, с крыш
падали днем капели, а
лед на реках посинел и взялся водой.
На Неве перед самым Зимним дворцом стояли глубокие полыньи. Ветер дул теплый, западный, но очень сильный: со взморья нагоняло воду, и стреляли пушки.
Спасенный и спаситель были совершенно мокры, и как из них спасенный был в сильной усталости и дрожал и
падал, то спаситель его, солдат Постников, не решился его бросить
на льду, а вывел его
на набережную и стал осматриваться, кому бы его передать, А меж тем, пока все это делалась,
на набережной показались сани, в которых сидел офицер существовавшей тогда придворной инвалидной команды (впоследствии упраздненной).
Солдат говорил, что он «богу и государю виноват без милосердия», что он стоял
на часах и, заслышав стоны человека, тонувшего в полынье, долго мучился, долго был в борьбе между служебным долгом и состраданием, и, наконец,
на него
напало искушение, и он не выдержал этой борьбы: покинул будку, соскочил
на лед и вытащил тонувшего
на берег, а здесь, как
на грех, попался проезжавшему офицеру дворцовой инвалидной команды.
Когда замерзает
лед, то делается то же самое. Летит снежинка — в ней не видать никакой фигуры; но как только она сядет
на что-нибудь темное и холодное,
на сукно,
на мех, в ней можно разобрать фигуру: увидишь звездочку или шестиугольную дощечку.
На окнах пар примерзает не как
попало, а как он станет примерзать, так сейчас сложится в звездочку.
Ветром опита,
льдом обута,
улица скользила.
Лошадь
на круп
грохнулась,
и сразу
за зевакой зевака,
штаны пришедшие Кузнецким клёшить,
сгрудились,
смех зазвенел и зазвякал:
— Лошадь
упала! —
—
Упала лошадь! —
Смеялся Кузнецкий.
Лишь один я
голос свой не вмешивал в вой ему.
Подошел
и вижу
глаза лошадиные…
Всю долгую ночь добрая тетя Леля ухаживала за больною, меняя
лед на ее головке, вливая ей в запекшийся от жара ротик лекарство. А наутро с желтым осунувшимся лицом с синими кольцами вокруг глаз, но все такая же бодрая, сильная духом, жившим в этом худеньком теле, спешила она к своим маленьким стрижкам «
пасти» свое «стадо милых ягняток», как говорила она в шутку, тянуть долгий, утомительный, полный хлопот и забот приютский день.
Удэхейцы, высмотрев место, куда он прилетает для рыбной ловли, вмораживают в
лед столбик с перекладинкой,
на которой укрепляется капкан или просто волосяная петля. Ничего не подозревающий филин, прилетев
на место охоты, предпочитает сесть
на перекладинку, чем
на гладкий
лед, и
попадает в ловушку.
Вдруг Маха сразу остановился, а так как я не ожидал этого, то наткнулся
на него и чуть было не
упал. Я посмотрел
на своего спутника. Лицо его выражало крайний испуг. Тогда я быстро взглянул в том направлении, куда смотрел туземец, и шагах в тридцати от себя увидел тигра. Словно каменное изваяние, он стоял неподвижно, опершись передними лапами о вмерзшую в
лед колодину, и глядел
на нас в упор.
С той стороны, куда пошел
на охоту Марунич, неслась испуганная козуля; ничего не видя перед собой, она вплотную набежала
на стрелков около фанзы. Испугавшись еще более, козуля бросилась к реке с намерением перебраться
на другую сторону, но
на беду
попала на гладкий
лед, поскользнулась и
упала. Она силилась встать, но копытца ее скользили, ноги разъезжались в разные стороны, и она
падала то
на один бок, то
на другой.
В том месте, где теперь Охтенский мост, нам предстоит переправа по
льду через реку, чтобы
попасть на противоположную сторону,
на Охту, где помещается Пороховой театр.
Выходят и все остальные.
Лед продолжает отчаянно трещать. Оказывается, наш возница спросонок свернул в сторону и
попал на участок, где берут
лед и где он значительно тоньше, нежели
на проезжей дороге.
Тротуар был очень скользкий, покрытый грязным
льдом. Каретные извощики льют
на него воду. Это я помню. Я сказала Домбровичу: перейдемте улицу. Это было против какой-то больницы.
На углу у меня опять закружилась голова. Если б Домбрович меня не обхватил за талию, я бы
упала. Как отвратительно, когда голова совсем замирает…
Поселясь в Кончанском, Александр Васильевич, всегда верный себе, не изменял прежнего образа жизни, не имел ни одного зеркала в доме,
спал на сене, вставал в 2 часа пополуночи, окачивался летом и зимой водой со
льдом, пил чай, обедал в 8 часов утра. После обеда отдыхал, в четыре часа снова пил чай и в 10 часов ложился
спать. В знойный день он ходил с открытой головой, по субботам считал долгом париться в жарко натопленной бане.
— Густав! что вы со мною сделали?.. — могла она только произнесть, покачав головой, закрыла глаза руками и, не в состоянии перенести удара, поразившего ее так неожиданно,
упала без чувств
на дерновую скамейку. В исступлении он схватил ее руку: рука была холодна как
лед;
на лице ее не видно было следа жизни.
Потом давай его с постели «под ноги», потом — в дальний угол, потом… куда
попало… хоть «в полынью
на лед», как сделала зимой 1884–5 г. крестьянка Байкова, сначала морившая свою двухлетнюю дочь холодом и голодом, а потом утопившая ее в ледяной полынье против Экспедиции заготовления государственных бумаг…
Лед держал его, но гнулся и трещал, и очевидно было, что не только под орудием или толпой народа, но под ним одним он сейчас рухнется.
На него смотрели и жались к берегу, не решаясь еще ступить
на лед. Командир полка, стоявший верхом у въезда, поднял руку и раскрыл рот, обращаясь к Долохову. Вдруг одно из ядер так низко засвистело над толпой, что все нагнулись. Что-то шлепнулось в мокрое, и генерал
упал с лошадью в лужу крови. Никто не взглянул
на генерала, не подумал поднять его.
Как передавали потом, меня нашли
на льду и спасли рыбаки: случайно я
упал на ихней дороге. В больнице у меня отрезали несколько отмороженных пальцев
на ногах, и еще месяца два или три я был чем-то болен, долго находился в беспамятстве. У Нордена умерла жена, и он прислал денег
на мое лечение. Больше о нем я ничего не слыхал. Также не появлялся с той ночи он и, я знаю, больше никогда и не появится. Хотя, приди он теперь, я, может быть, встретил бы его с некоторым удовольствием.