Неточные совпадения
И, может быть, я завтра
умру!.. и не останется на
земле ни одного существа, которое бы поняло меня совершенно. Одни почитают меня хуже, другие лучше, чем я
в самом деле… Одни скажут: он был добрый малый, другие — мерзавец. И то и другое будет ложно. После этого стоит ли труда жить? а все живешь — из любопытства: ожидаешь чего-то нового… Смешно и досадно!
Тогда выступило из средины народа четверо самых старых, седоусых и седочупринных козаков (слишком старых не было на Сечи, ибо никто из запорожцев не
умирал своею смертью) и, взявши каждый
в руки
земли, которая на ту пору от бывшего дождя растворилась
в грязь, положили ее ему на голову.
А уж упал с воза Бовдюг. Прямо под самое сердце пришлась ему пуля, но собрал старый весь дух свой и сказал: «Не жаль расстаться с светом. Дай бог и всякому такой кончины! Пусть же славится до конца века Русская
земля!» И понеслась к вышинам Бовдюгова душа рассказать давно отошедшим старцам, как умеют биться на Русской
земле и, еще лучше того, как умеют
умирать в ней за святую веру.
Тут втягивает; тут конец свету, якорь, тихое пристанище, пуп
земли, трехрыбное основание мира, эссенция блинов, жирных кулебяк, вечернего самовара, тихих воздыханий и теплых кацавеек, натопленных лежанок, — ну, вот точно ты
умер, а
в то же время и жив, обе выгоды разом!
«Полуграмотному человеку, какому-нибудь слесарю, поручена жизнь сотен людей. Он везет их сотни верст. Он может сойти с ума, спрыгнуть на
землю, убежать,
умереть от паралича сердца. Может, не щадя своей жизни, со зла на людей устроить крушение. Его ответственность предо мной… пред людями — ничтожна.
В пятом году машинист Николаевской дороги увез революционеров-рабочих на глазах карательного отряда…»
Он видел, что толпа, стискиваясь, выдавливает под ноги себе мужчин, женщин; они приседали, падали, ползли, какой-то подросток быстро, с воем катился к фронту, упираясь
в землю одной ногой и руками; видел, как люди
умирали, не веря, не понимая, что их убивают.
«Плох. Может
умереть в вагоне по дороге
в Россию. Немцы зароют его
в землю, аккуратно отправят документы русскому консулу, консул пошлет их на родину Долганова, а — там у него никого нет. Ни души».
Он хотел и
в этом имении устроить дело с
землею так же, как он устроил его
в Кузминском; кроме того, узнать всё, что можно еще узнать про Катюшу и ее и своего ребенка: правда ли, что он
умер, и как он
умер?
«Если пшеничное зерно, падши
в землю, не
умрет, то останется одно; а если
умрет, то принесет много плода».
Бог взял семена из миров иных и посеял на сей
земле и взрастил сад свой, и взошло все, что могло взойти, но взращенное живет и живо лишь чувством соприкосновения своего таинственным мирам иным; если ослабевает или уничтожается
в тебе сие чувство, то
умирает и взращенное
в тебе.
«Истинно, истинно говорю вам, если пшеничное зерно, падши
в землю, не
умрет, то останется одно, а если
умрет, то принесет много плода». Я этот стих только что прочел пред его приходом.
Уходит наконец от них, не выдержав сам муки сердца своего, бросается на одр свой и плачет; утирает потом лицо свое и выходит сияющ и светел и возвещает им: «Братья, я Иосиф, брат ваш!» Пусть прочтет он далее о том, как обрадовался старец Иаков, узнав, что жив еще его милый мальчик, и потянулся
в Египет, бросив даже Отчизну, и
умер в чужой
земле, изрекши на веки веков
в завещании своем величайшее слово, вмещавшееся таинственно
в кротком и боязливом сердце его во всю его жизнь, о том, что от рода его, от Иуды, выйдет великое чаяние мира, примиритель и спаситель его!
— Ах нет, есть люди глубоко чувствующие, но как-то придавленные. Шутовство у них вроде злобной иронии на тех, которым
в глаза они не смеют сказать правды от долговременной унизительной робости пред ними. Поверьте, Красоткин, что такое шутовство чрезвычайно иногда трагично. У него все теперь, все на
земле совокупилось
в Илюше, и
умри Илюша, он или с ума сойдет с горя, или лишит себя жизни. Я почти убежден
в этом, когда теперь на него смотрю!
Отцу Пантелея Еремеича досталось имение уже разоренное; он
в свою очередь тоже сильно «пожуировал» и,
умирая, оставил единственному своему наследнику Пантелею заложенное сельцо Бессоново, с тридцатью пятью душами мужеска и семидесятью шестью женска пола да четырнадцать десятин с осьминником неудобной
земли в пустоши Колобродовой, на которые, впрочем, никаких крепостей
в бумагах покойника не оказалось.
Вот-с таким-то образом-с мы блаженствовали три года; на четвертый Софья
умерла от первых родов, и — странное дело — мне словно заранее сдавалось, что она не будет
в состоянии подарить меня дочерью или сыном,
землю — новым обитателем.
И вот должна явиться перед ним женщина, которую все считают виновной
в страшных преступлениях: она должна
умереть, губительница Афин, каждый из судей уже решил это
в душе; является перед ними Аспазия, эта обвиненная, и они все падают перед нею на
землю и говорят: «Ты не можешь быть судима, ты слишком прекрасна!» Это ли не царство красоты?
Все как будто
умерло; вверху только,
в небесной глубине, дрожит жаворонок, и серебряные песни летят по воздушным ступеням на влюбленную
землю, да изредка крик чайки или звонкий голос перепела отдается
в степи.
— Если бы мне удалось отсюда выйти, я бы все кинул. Покаюсь: пойду
в пещеры, надену на тело жесткую власяницу, день и ночь буду молиться Богу. Не только скоромного, не возьму рыбы
в рот! не постелю одежды, когда стану спать! и все буду молиться, все молиться! И когда не снимет с меня милосердие Божие хотя сотой доли грехов, закопаюсь по шею
в землю или замуруюсь
в каменную стену; не возьму ни пищи, ни пития и
умру; а все добро свое отдам чернецам, чтобы сорок дней и сорок ночей правили по мне панихиду.
Восстание
умирало. Говорили уже не о битвах, а о бойнях и об охоте на людей. Рассказывали, будто мужики зарывали пойманных панов живыми
в землю и будто одну такую могилу с живыми покойниками казаки еще вовремя откопали где-то недалеко от Житомира…
Чтобы заслужить бессмертие, нужно жить, а не
умирать; нужно на
земле,
в земной человеческой истории совершить дело спасения; нужно связать себя с историей вселенной, идти к воскресению, утверждать плоть
в ее нетленности, одухотворять ее.
Человек
в поте лица своего добывает хлеб свой из проклятой
земли; жена человека рождает
в муках; человек и жена его
умирают с роковой неизбежностью и рождают смертное.
Они у прежнего помещика были на оброке, он их посадил на пашню; отнял у них всю
землю, скотину всю у них купил по цене, какую сам определил, заставил работать всю неделю на себя, а дабы они не
умирали с голоду, то кормил их на господском дворе, и то по одному разу
в день, а иным давал из милости месячину.
Давно Лаврецкий не слышал ничего подобного: сладкая, страстная мелодия с первого звука охватывала сердце; она вся сияла, вся томилась вдохновением, счастьем, красотою, она росла и таяла; она касалась всего, что есть на
земле дорогого, тайного, святого; она дышала бессмертной грустью и уходила
умирать в небеса.
Всего больше я боялся, что дедушка станет прощаться со мной, обнимет меня и
умрет, что меня нельзя будет вынуть из его рук, потому что они окоченеют, и что надобно будет меня вместе с ним закопать
в землю…
Павел между тем глядел
в угол и
в воображении своем представлял, что, вероятно,
в их длинной зале расставлен был стол, и труп отца, бледный и похолоделый, положен был на него, а теперь отец уже лежит
в земле сырой, холодной, темной!.. А что если он
в своем одночасье не
умер еще совершенно и ожил
в гробу? У Павла сердце замерло, волосы стали дыбом при этой мысли. Он прежде всего и как можно скорее хотел почтить память отца каким-нибудь серьезно добрым делом.
В селе, из которого был портной, пять богатых крестьян снимали у помещика за 1100 рублей 105 десятин пахотной, черной, как деготь, жирной
земли и раздавали ее мужичкам же, кому по 18, кому по 15 рублей. Ни одна
земля не шла ниже двенадцати. Так что барыш был хороший. Сами покупщики брали себе по пяти десятин, и
земля эта приходилась им даром.
Умер у этих мужиков товарищ, и предложили они хромому портному итти к ним
в товарищи.
« — Зачем ты взоры потупляешь
в землю, будто ищешь во прахе твоего покойного отца? Таков наш жребий: всем живущим
умирать!» — возразил немец.
— Мы убеждены, что человек не
умирает полною смертью, восприняв которую, он только погружается
в землю, как бы
в лоно матери, и
в продолжение девяти месяцев, подобно младенцу, из ветхого Адама преобразуется
в нового, или, лучше сказать, первобытного, безгреховного Адама; из плоти он переходит
в дух, и до девяти месяцев связь всякого умершего с
землею не прекращается; он, может быть, даже чувствует все, что здесь происходит; но вдруг кто-нибудь будет недоволен завещанной им волей…
Великий мастер. Человек скитается, яко тень, яко цвет сельный отцветает. Сокровиществует и не весть кому соберет,
умрет и ничего из славы сей
земли с собой не понесет. Наг приходит
в мир сей и наг уходит. Господь даде, господь и взя.
Но если б заставить его, например, переливать воду из одного ушата
в другой, а из другого
в первый, толочь песок, перетаскивать кучу
земли с одного места на другое и обратно, — я думаю, арестант удавился бы через несколько дней или наделал бы тысячи преступлений, чтоб хоть
умереть, да выйти из такого унижения, стыда и муки.
Голубь надул зоб, поклонился ей
в землю и заговорил ей печально «
умру».
И он понимал, что это оттого, что
в нем родилось что-то новое, а старое
умерло или еще
умирает. И ему до боли жаль было многого
в этом умирающем старом; и невольно вспоминался разговор с Ниловым и его вопросы. Матвей сознавал, что вот у него есть клок
земли, есть дом, и телки, и коровы… Скоро будет жена… Но он забыл еще что-то, и теперь это что-то плачет и тоскует
в его душе…
И потому как человеку, пойманному среди бела дня
в грабеже, никак нельзя уверять всех, что он замахнулся на грабимого им человека не затем, чтобы отнять у него его кошелек, и не угрожал зарезать его, так и нам, казалось бы, нельзя уже уверять себя и других, что солдаты и городовые с револьверами находятся около нас совсем не для того, чтобы оберегать нас, а для защиты от внешних врагов, для порядка, для украшения, развлечения и парадов, и что мы и не знали того, что люди не любят
умирать от голода, не имея права вырабатывать себе пропитание из
земли, на которой они живут, не любят работать под
землей,
в воде,
в пекле, по 10—14 часов
в сутки и по ночам на разных фабриках и заводах для изготовления предметов наших удовольствий.
«Собираться стадами
в 400 тысяч человек, ходить без отдыха день и ночь, ни о чем не думая, ничего не изучая, ничему не учась, ничего не читая, никому не принося пользы, валяясь
в нечистотах, ночуя
в грязи, живя как скот,
в постоянном одурении, грабя города, сжигая деревни, разоряя народы, потом, встречаясь с такими же скоплениями человеческого мяса, наброситься на него, пролить реки крови, устлать поля размозженными, смешанными с грязью и кровяной
землей телами, лишиться рук, ног, с размозженной головой и без всякой пользы для кого бы то ни было издохнуть где-нибудь на меже,
в то время как ваши старики родители, ваша жена и ваши дети
умирают с голоду — это называется не впадать
в самый грубый материализм.
В душе, как
в земле, покрытой снегом, глубоко лежат семена недодуманных мыслей и чувств, не успевших расцвесть. Сквозь толщу ленивого равнодушия и печального недоверия к силам своим
в тайные глубины души незаметно проникают новые зёрна впечатлений бытия, скопляются там, тяготят сердце и чаще всего
умирают вместе с человеком, не дождавшись света и тепла, необходимого для роста жизни и вне и внутри души.
— Я с вами не согласен, — присовокупил Круциферский, — я очень понимаю весь ужас смерти, когда не только у постели, но и
в целом свете нет любящего человека, и чужая рука холодно бросит горсть
земли и спокойно положит лопату, чтоб взять шляпу и идти домой. Любонька, когда я
умру, приходи почаще ко мне на могилу, мне будет легко…
Мы направились
в парк через Второе Парголово, имевшее уже тогда дачный вид. Там и сям красовались настоящие дачи, и мы имели удовольствие любоваться настоящими живыми дачниками, копавшими
землю под клумбы, что-то тащившими и вообще усиленно приготовлявшимися к встрече настоящего лета. Еще раз, хорошо жить на белом свете если не богачам, то просто людям, которые завтра не рискуют
умереть с голода.
Вещун-сердце ее не выдержало: она чуяла, что со мной худо, и прилетела
в город вслед за дядей; дяде вдруг вздумалось пошутить над ее сантиментальностию. Увидев, что матушка въехала на двор и выходит из экипажа, он запер на крючок дверь и запел «Святый Боже». Он ей спел эту отходную, и вопль ее, который я слышал во сне, был предсмертный крик ее ко мне. Она грохнулась у двери на
землю и…
умерла от разрыва сердца.
Что же засим? — герой этой, долго утолявшей читателя повести
умер, и
умер, как жил, среди странных неожиданностей русской жизни, так незаслуженно несущей покор
в однообразии, — пора кончить и самую повесть с пожеланием всем ее прочитавшим — силы, терпения и любви к родине, с полным упованием, что пусть, по пословице «велика растет чужая
земля своей похвальбой, а наша крепка станет своею хайкою».
— Какой ты хозяин!.. Брата выгнал и меня хотел пустить по миру… Нет, Гордей Евстратыч, хозяйка здесь я. Ты налаживай свой дом, да
в нем и хозяйничай, а этот дом батюшкин… И отцу Крискенту закажи, чтобы он тоже не ходил к нам. Вы с ним меня живую бы закопали
в землю… Дескать, пущай только старуха
умрет, тогда мы все по-своему повернем.
Я ослабел
в борьбе с собой
Среди мучительных усилий…
И чувства наконец вкусили
Какой-то тягостный, обманчивый покой!..
Лишь иногда невольною заботой
Душа тревожится
в холодном этом сне,
И сердце ноет, будто ждет чего-то.
Не всё ли кончено — ужели на
землеСтраданье новое вкусить осталось мне!..
Вздор!.. дни пройдут — придет забвенье,
Под тягостью годов
умрет воображенье;
И должен же покой когда-нибудь
Вновь поселиться
в эту грудь!..
Темно-голубые небеса становились час от часу прозрачнее и белее; величественная Волга подернулась туманом; восток запылал, и первый луч восходящего солнца, осыпав искрами позлащенные главы соборных храмов, возвестил наступление незабвенного дня,
в который раздался и прогремел по всей
земле русской первый общий клик: «
Умрем за веру православную и святую Русь!»
Вы, князья буй Рюрик и Давид!
Смолкли ваши воинские громы.
А не ваши ль плавали
в крови
Золотом покрытые шеломы?
И не ваши ль храбрые полки
Рыкают, как туры,
умираяОт каленой сабли, от руки
Ратника неведомого края?
Встаньте, государи,
в злат стремень
За обиду
в этот черный день,
За Русскую
землю,
За Игоревы раны —
Удалого сына Святославича!
— Когда
умер отец — мне было тринадцать лет, — вы видите, какой я и теперь маленький? Но я был ловок и неутомим
в работе — это всё, что оставил мне отец
в наследство, а
землю нашу и дом продали за долги. Так я и жил, с одним глазом и двумя руками, работая везде, где давали работу… Было трудно, но молодость не боится труда — так?
Умер, не дожил ты веку,
Умер и
в землю зарыт!
Иногда
в праздник хозяин запирал лавку и водил Евсея по городу. Ходили долго, медленно, старик указывал дома богатых и знатных людей, говорил о их жизни,
в его рассказах было много цифр, женщин, убежавших от мужей, покойников и похорон. Толковал он об этом торжественно, сухо и всё порицал. Только рассказывая — кто, от чего и как
умер, старик оживлялся и говорил так, точно дела смерти были самые мудрые и интересные дела на
земле.
По гороскопу, составленному общим собранием многих женщин, купавших младенца
в корытце у теплой лежанки, было решено, что это пришел
в свет жилец очень спокойный и веселый, который будет любить жизнь и прогостит на
земле долго, а потом
умрет и никому ничего не оставит.
— Никто. Он
умер, его и похоронили
в землю.
Возвращение домой произвело на меня угнетающее впечатление, потому что я страшно устал и думал, что просто
умру дорогой от усталости. А Николай Матвеич, не торопясь, шагал своей развалистой походкой и, поглядывая на меня, улыбался своей загадочной улыбкой. Когда мы дошли до первых изб, я решил про себя, что больше ни за что
в мире не пойду рыбачить… От усталости мне просто хотелось сесть на
землю и заплакать. А Николай Матвеич шагал себе как ни
в чем не бывало, и мне делалось совестно.
Так
в день, предназначенный теми, кто жил до него и грехами своими обременил русскую
землю, —
умер позорной и страшной смертью Саша Погодин, юноша благородный и несчастный.