Неточные совпадения
Дорогой, в вагоне, он разговаривал с соседями о политике, о новых железных дорогах, и, так же как в Москве, его одолевала путаница понятий, недовольство собой, стыд пред чем-то; но когда он вышел
на своей станции, узнал кривого кучера Игната с поднятым воротником кафтана, когда увидал в неярком свете, падающем из окон станции, свои ковровые сани, своих лошадей с подвязанными хвостами, в сбруе с кольцами и мохрами, когда кучер Игнат, еще в то время как
укладывались, рассказал ему деревенские новости, о приходе рядчика и о том, что отелилась Пава, — он почувствовал, что понемногу путаница разъясняется, и стыд и недовольство собой проходят.
Несмотря
на уверения старосты о пухлявости сена и о том, как оно
улеглось в стогах, и
на его божбу о том, что всё было по-божески, Левин настаивал
на своем, что сено делили без его приказа и что он потому не принимает этого сена зa пятьдесят возов в стогу.
Мешок, вздрогнув
на пружинах,
улегся.
«Странное состоянье!» — сказал он и придвинулся к окну глядеть
на дорогу, прорезавшую дуброву, в конце которой еще курилась не успевшая
улечься пыль, поднятая уехавшей коляской.
Всё успокоилось: в гостиной
Храпит тяжелый Пустяков
С своей тяжелой половиной.
Гвоздин, Буянов, Петушков
И Флянов, не совсем здоровый,
На стульях
улеглись в столовой,
А
на полу мосье Трике,
В фуфайке, в старом колпаке.
Девицы в комнатах Татьяны
И Ольги все объяты сном.
Одна, печальна под окном
Озарена лучом Дианы,
Татьяна бедная не спит
И в поле темное глядит.
Я встаю, с ногами забираюсь и уютно
укладываюсь на кресло.
Я вскочил
на четвереньки, живо представляя себе ее личико, закрыл голову одеялом, подвернул его под себя со всех сторон и, когда нигде не осталось отверстий,
улегся и, ощущая приятную теплоту, погрузился в сладкие мечты и воспоминания.
Там гурьбою улегалась целая куча; там выбирал иной, как бы получше ему
улечься, и лег прямо
на деревянную колоду.
Кончив шить, Ассоль сложила работу
на угловой столик, разделась и
улеглась.
Он
улегся в темноте и долго вздыхал и охал; наконец захрапел, а я предался размышлениям, которые во всю ночь ни
на одну минуту не дали мне задремать.
Базаров явился к нему
на другой день, часов в восемь. Он успел уже
уложиться и выпустить
на волю всех своих лягушек, насекомых и птиц.
Когда же Базаров, после неоднократных обещаний вернуться никак не позже месяца, вырвался наконец из удерживавших его объятий и сел в тарантас; когда лошади тронулись, и колокольчик зазвенел, и колеса завертелись, — и вот уже глядеть вслед было незачем, и пыль
улеглась, и Тимофеич, весь сгорбленный и шатаясь
на ходу, поплелся назад в свою каморку; когда старички остались одни в своем, тоже как будто внезапно съежившемся и подряхлевшем доме, — Василий Иванович, еще за несколько мгновений молодцевато махавший платком
на крыльце, опустился
на стул и уронил голову
на грудь.
В пекарне колебался приглушенный шумок, часть плотников
укладывалась спать
на полу, Григорий Иванович влез
на печь, в приямке подогревали самовар, несколько человек сидело за столом, слушая сверлящий голос.
Говорила она то же, что и вчера, — о тайне жизни и смерти, только другими словами, более спокойно, прислушиваясь к чему-то и как бы ожидая возражений. Тихие слова ее
укладывались в память Клима легким слоем, как пылинки
на лакированную плоскость.
Самгин возвратился в столовую, прилег
на диван, прислушался: дождь перестал, ветер тихо гладил стекла окна, шумел город, часы пробили восемь. Час до девяти был необычно растянут, чудовищно вместителен, в пустоту его
уложились воспоминания о всем, что пережил Самгин, и все это еще раз напомнило ему, что он — человек своеобразный, исключительный и потому обречен
на одиночество. Но эта самооценка, которой он гордился, сегодня была только воспоминанием и даже как будто ненужным сегодня.
Любите его, помните в нем самого себя и обращайтесь с ним, как с собой, — тогда я стану вас читать и склоню перед вами голову… — сказал он,
улегшись опять покойно
на диване.
У Обломова первым движением была эта мысль, и он быстро спустил ноги
на пол, но, подумав немного, с заботливым лицом и со вздохом, медленно опять
улегся на своем месте.
Она, накинув
на себя меховую кацавейку и накрыв голову косынкой, молча сделала ему знак идти за собой и повела его в сад. Там, сидя
на скамье Веры, она два часа говорила с ним и потом воротилась, глядя себе под ноги, домой, а он, не зашедши к ней, точно убитый, отправился к себе, велел камердинеру
уложиться, послал за почтовыми лошадьми и уехал в свою деревню, куда несколько лет не заглядывал.
Козлов глубоко вздохнул, медленно
улегся на постели и положил руки с локтями себе
на голову.
Когда они вошли в гостиную,
на них захрипела моська, но не смогла полаять и, повертевшись около себя, опять
улеглась.
Он был в их глазах пустой, никуда не годный, ни
на какое дело, ни для совета — старик и плохой отец, но он был Пахотин, а род Пахотиных уходит в древность, портреты предков занимают всю залу, а родословная не
укладывается на большом столе, и в роде их было много лиц с громким значением.
Казалось, все страхи, как мечты,
улеглись: вперед манил простор и ряд неиспытанных наслаждений. Грудь дышала свободно, навстречу веяло уже югом, манили голубые небеса и воды. Но вдруг за этою перспективой возникало опять грозное привидение и росло по мере того, как я вдавался в путь. Это привидение была мысль: какая обязанность лежит
на грамотном путешественнике перед соотечественниками, перед обществом, которое следит за плавателями?
Пришли два якута и уселись у очага. Смотритель сидел еще минут пять, понюхал табаку, крякнул, потом стал молиться и наконец
укладываться. Он со стонами, как
на болезненный одр, ложился
на постель. «Господи, прости мне грешному! — со вздохом возопил он, протягиваясь. — Ох, Боже правый! ой-о-ох! ай!» — прибавил потом, перевертываясь
на другой бок и покрываясь одеялом. Долго еще слышались постепенно ослабевавшие вздохи и восклицания. Я поглядывал
на него и наконец сам заснул.
Я с Фаддеевым
укладывался у себя в каюте, чтоб ехать
на берег; вдруг Крюднер просунул ко мне голову в дверь. «Испанцы едут», — сказал он.
Она была высокого роста, смугла, с ярким румянцем, с большими черными глазами и с косой, которая, не
укладываясь на голове, падала
на шею, — словом, как
на картинах пишут римлянок.
Так кончилась эта экспедиция, в которую
укладываются вся «Одиссея» и «Энеида» — и ни Эней, с отцом
на плечах, ни Одиссей не претерпели и десятой доли тех злоключений, какие претерпели наши аргонавты, из которых «иных уж нет, а те далече!»
Так когда и мы все перебрались
на шкуну, рассовали кое-куда багаж, когда разошлись по углам, особенно
улеглись ночью спать, то хоть бы и еще взять народу и вещей. Это та же история, что с чемоданом: не верится, чтоб вошло все приготовленное количество вещей, а потом окажется, что можно как-нибудь сунуть и то, втиснуть другое, третье.
Так прошел весь вечер, и наступила ночь. Доктор ушел спать. Тетушки
улеглись. Нехлюдов знал, что Матрена Павловна теперь в спальне у теток и Катюша в девичьей — одна. Он опять вышел
на крыльцо.
На дворе было темно, сыро, тепло, и тот белый туман, который весной сгоняет последний снег или распространяется от тающего последнего снега, наполнял весь воздух. С реки, которая была в ста шагах под кручью перед домом, слышны были странные звуки: это ломался лед.
Нехлюдов послал малого
на станцию за лошадьми и поспешно стал
укладываться.
— Вот так-то, хороша-хороша, да до поры до времени, а попади ей вожжа под хвост, она то сделает, что и вздумать нельзя… Верно я говорю. Вы меня, барин, извините. Я выпил, ну, что же теперь делать… — сказал фабричный и стал
укладываться спать, положив голову
на колени улыбающейся жены.
—
На чем же он там
улегся?
Воротясь в другую комнату, в ту самую, в которой поутру старец принимал гостей, Алеша, почти не раздеваясь и сняв лишь сапоги,
улегся на кожаном, жестком и узком диванчике,
на котором он и всегда спал, давно уже, каждую ночь, принося лишь подушку.
Ему тотчас же объяснили суетившиеся приказчики со слащавою речью, что в этом первом ящике всего лишь полдюжины шампанского и «всякие необходимые
на первый случай предметы» из закусок, конфет, монпансье и проч. Но что главное «потребление»
уложится и отправится сей же час особо, как и в тогдашний раз, в особой телеге и тоже тройкой и потрафит к сроку, «разве всего только часом позже Дмитрия Федоровича к месту прибудет».
После этого мы принялись за чаепитие, а затем стали
укладываться на ночь.
Старовер с пренебрежением плюнул и стал
укладываться на ночь. Я распрощался с ним и пошел к своему биваку. У огня с солдатами сидел Дерсу. Взглянув
на него, я сразу увидел, что он куда-то собирается.
Вечерняя заря была багрово-красная, и сумерки длинные. В этот день мы
улеглись спать рано. Нужно было отоспаться и за прошедшее, и
на будущее.
После ужина я и стрелок Фокин
улеглись спать, а гольд и Чжан Бао устроились в стороне. Они взяли
на себя заботу об огне.
«Что, — пришло мне в голову, — скажет теперь Филофей: а ведь я был прав! или что-нибудь в этом роде?» Но он ничего не сказал. Потому и я не почел за нужное упрекнуть его в неосторожности и,
уложившись спать
на сене, опять попытался заснуть.
Как это все
укладывалось в его голове и почему это казалось ему так просто — объяснить не легко, хотя и не совсем невозможно: обиженный, одинокий, без близкой души человеческой, без гроша медного, да еще с кровью, зажженной вином, он находился в состоянии, близком к помешательству, а нет сомнения в том, что в самых нелепых выходках людей помешанных есть,
на их глаза, своего рода логика и даже право.
Мальчики приутихли. Видно было, что слова Павла произвели
на них глубокое впечатление. Они стали
укладываться перед огнем, как бы собираясь спать.
Мужик глянул
на меня исподлобья. Я внутренне дал себе слово во что бы то ни стало освободить бедняка. Он сидел неподвижно
на лавке. При свете фонаря я мог разглядеть его испитое, морщинистое лицо, нависшие желтые брови, беспокойные глаза, худые члены… Девочка
улеглась на полу у самых его ног и опять заснула. Бирюк сидел возле стола, опершись головою
на руки. Кузнечик кричал в углу… дождик стучал по крыше и скользил по окнам; мы все молчали.
В реке шумно всплеснула рыба. Я вздрогнул и посмотрел
на Дерсу. Он сидел и дремал. В степи по-прежнему было тихо. Звезды
на небе показывали полночь. Подбросив дров в костер, я разбудил гольда, и мы оба стали
укладываться на ночь.
Свет от костров отражался по реке яркой полосой. Полоса эта как будто двигалась, прерывалась и появлялась вновь у противоположного берега. С бивака доносились удары топора, говор людей и смех. Расставленные
на земле комарники, освещенные изнутри огнем, казались громадными фонарями. Казаки слышали мои выстрелы и ждали добычи. Принесенная кабанина тотчас же была обращена в ужин, после которого мы напились чаю и
улеглись спать. Остался только один караульный для охраны коней, пущенных
на волю.
Вечером Марченко и Олентьев
улеглись спать раньше нас, а мы с Дерсу, по обыкновению, сидели и разговаривали. Забытый
на огне чайник настойчиво напоминал о себе шипением. Дерсу отставил его немного, но чайник продолжал гудеть. Дерсу отставил его еще дальше. Тогда чайник запел тоненьким голоском.
Наконец усталость начала брать свое: кто-то зевнул, кто-то начал стлать постель и
укладываться на ночь.
Но это были только мимолетные отголоски, да и то лишь сначала. А вообще, вечер шел весело, через полчаса уж и вовсе весело. Болтали, играли, пели. Она спит крепко, уверяет Мосолов, и подает пример. Да и нельзя помешать, в самом деле: комната, в которой она
улеглась, очень далеко от зала, через три комнаты, коридор, лестницу и потом опять комнату,
на совершенно другой половине квартиры.
Понаслаждался, послушал, как дамы убиваются, выразил три раза мнение, что «это безумие»-то есть, не то, что дамы убиваются, а убить себя отчего бы то ни было, кроме слишком мучительной и неизлечимой физической болезни или для предупреждения какой-нибудь мучительной неизбежной смерти, например, колесования; выразил это мнение каждый раз в немногих, но сильных словах, по своему обыкновению, налил шестой стакан, вылил в него остальные сливки, взял остальное печенье, — дамы уже давно отпили чай, — поклонился и ушел с этими материалами для финала своего материального наслаждения опять в кабинет, уже вполне посибаритствовать несколько,
улегшись на диване,
на каком спит каждый, но который для него нечто уже вроде капуанской роскоши.
Куря, он
укладывался на небольшом окне, — стула в солдатской комнате не было, — согнувшись в три погибели, и пел песню...
Печаль ее
улеглась мало-помалу, она тверже смотрела
на свое положение; потом мало-помалу и другие мысли прояснили ее озабоченное и унылое лицо. Ее взор останавливался с какой-то взволнованной пытливостью
на мне, будто она ждала чего-то — вопроса… ответа…
Года в два, в полтора глубоко оскорбленный Карл Иванович объявлял, что «это вовсе несносно»,
укладывался, покупал и менял разные вещички подозрительной целости и сомнительного качества и отправлялся
на Кавказ.