Неточные совпадения
Глаза его, в которых застыл тупой испуг, его низкий лоб, густые волосы, обмазавшие череп его, как смола, тяжелая
челюсть, крепко сжатые губы — все это крепко въелось в память Самгина, и на следующих процессах он
уже в каждом подсудимом замечал нечто сходное с отцеубийцей.
Горбуша не имела еще того безобразного вида, который она приобретает впоследствии, хотя
челюсти ее и начали
уже немного загибаться и на спине появился небольшой горб. Я распорядился взять только несколько рыб, а остальных пустить обратно в воду. Все с жадностью набросились на горбушу, но она скоро приелась, и потом
уже никто не обращал на нее внимания.
Иногда она целый час смотрела в окно на улицу; улица была похожа на
челюсть, часть зубов от старости почернела, покривилась, часть их
уже вывалилась, и неуклюже вставлены новые, не по
челюсти большие.
Здесь вдова-камергерша Мерева, ее внучка, которой Помада когда-то читал чистописание и которая нынче
уже выходит замуж за генерала; внук камергерши, в гусарском мундире, с золотушным шрамом, выходящим на щеку из-под левой
челюсти; Алексей Павлович Зарницын в вицмундире и с крестом за введение мирового положения о крестьянах, и, наконец, брат Евгении Петровны, Ипполит Петрович Гловацкий, которого некогда с такими усилиями старались отратовать от тяжелой ответственности, грозившей ему по университетскому делу.
Давно наблюдено, что изжившийся, затасканный мужчина, изгрызенный и изжеванный
челюстями любовных страстей, никогда
уже не полюбит крепкой и единой любовью, одновременно самоотверженной, чистой и страстной.
Ромашов слышал частое, фыркающее, как у лошади, дыхание Бек-Агамалова, видел его страшные белки и остро блестящие зрачки глаз и белые, скрипящие движущиеся
челюсти, но он
уже чувствовал, что безумный огонь с каждым мгновением потухает в этом искаженном лице.
Умом он знал, что ему нужно идти домой, но по какому-то непонятному влечению он вернулся в столовую. Там
уже многие дремали, сидя на стульях и подоконниках. Было невыносимо жарко, и, несмотря на открытые окна, лампы и свечи горели не мигая. Утомленная, сбившаяся с ног прислуга и солдаты-буфетчики дремали стоя и ежеминутно зевали, не разжимая
челюсти, одними ноздрями. Но повальное, тяжелое, общее пьянство не прекращалось.
К нему
уже летел карьером полковой адъютант. Лицо Федоровского было красно и перекошено злостью, нижняя
челюсть прыгала. Он задыхался от гнева и от быстрой скачки. Еще издали он начал яростно кричать… захлебываясь и давясь словами...
Но даже подобные выходки как-то
уж не поражали нас. Конечно, инстинкт все еще подсказывал, что за такие речи следовало бы по-настоящему его поколотить (благо за это я ответственности не полагается), но внутреннего жара
уж не было. Того «внутреннего жара», который заставляет человека простирать длани и сокрушать ближнему
челюсти во имя дорогих убеждений.
Лоб его был низок и сжат, волосы начинались почти над бровями; скулы и
челюсти, напротив, были несоразмерно развиты, череп, спереди
узкий, переходил без всякой постепенности в какой-то широкий котел к затылку, а за ушами были такие выпуклости, что уши казались впалыми.
В моей комнате я застал конторщика соседнего имения — Никиту Назарыча Мищенку. Он был в сером пиджачке с огромными рыжими клетками, в
узких брючках василькового цвета и в огненно-красном галстуке, с припомаженным пробором посередине головы, весь благоухающий персидской сиренью. Увидев меня, он вскочил со стула и принялся расшаркиваться не кланяясь, а как-то ломаясь в пояснице, с улыбкой, обнажавшей бледные десны обеих
челюстей.
Тот очень равнодушно, точно давно
уже был знаком с Дениской, задвигал своими большими, похожими на забрало
челюстями и отъел мухе живот.
Представьте себе красную рожу, изрытую глубокими рябинами, рот до ушей, плоской нос, немного
уже рта, невыбритую бороду и рыжие усы, которые, несмотря на величину свою, покрывали только до половины глубокой рубец, или, лучше сказать, яму на правой щеке его, против самой
челюсти.
Я испугалась, когда увидала его: синие пятна выступили у него под глазами, лицо вытянулось и одеревенело,
челюсть повисла. «Vous voilà grande, Suzon, — заговорил он, с трудом выговаривая согласные буквы, но все еще стараясь улыбнуться (мне тогда
уже пошел девятнадцатый год), — vous allez peut-tre bientt rester seule.
Мячков, несомненно, носил в себе зачатки лютой наследственной чахотки: об этом говорила его
узкая, впалая грудь, землисто-желтый цвет лица, сухие губы, облипшие вокруг резко очерченных
челюстей, и большие черные глаза с желтыми белками и нехорошим блеском.
— Да, кто не служил в кавалерии, тот никогда не поймет нашего брата. — Он сел верхом на стул и, выставив нижнюю
челюсть, заговорил басом. — Едешь, бывало, перед эскадроном, под тобой чорт, а не лошадь, в ланцадах вся; сидишь, бывало, этак чортом. Подъедет эскадронный командир на смотру. «Поручик, говорит, пожалуйста — без вас ничего не будет — проведите эскадрон церемониалом». Хорошо, мол, а
уж тут — есть! Оглянешься, крикнешь, бывало, на усачей своих. Ах, чорт возьми, времечко было!
Доктор выпрямился. Его глаза замигали, налились слезами,
узкая борода задвигалась направо и налево вместе с
челюстью.
Всего замечательнее было его лицо — одно из тех лиц, которые запечатлеваются в памяти на всю жизнь с первого взгляда: большой четырехугольный лоб был изборожден суровыми, почти гневными морщинами; глаза, глубоко сидевшие в орбитах, с повисшими над ними складками верхних век, смотрели тяжело, утомленно и недовольно;
узкие бритые губы были энергично и крепко сжаты, указывая на железную волю в характере незнакомца, а нижняя
челюсть, сильно выдвинувшаяся вперед и твердо обрисованная, придавала физиономии отпечаток властности и упорства.
Нет, обезьяна! Вот он снова засмеялся, и Я вижу, что он не умеет смеяться. Словно только вчера он научился этому человеческому искусству, очень любит смех, но каждый раз с трудом находит его в своей неприспособленной гортани, давится звуками, кудахтает, почти стонет. Нельзя не вторить этому странному смеху, он заразителен, но
уже скоро начинает ломить
челюсти, зубы и мускулы деревенеют.
Сидели за столиками люди в пиджаках и в косоворотках, красноармейцы, советские барышни. Прошел между столиками молодой человек в кожаной куртке, с револьвером в желтой кобуре. Его Катя
уже несколько раз встречала и, не зная, возненавидела всею душой. Был он бритый, с огромною нижнею
челюстью и придавленным лбом, из-под лба выползали раскосые глаза, смотревшие зловеще и высокомерно. Катя поскорей отвела от него глаза, — он вызывал в ней безотчетный, гадливо-темный ужас, как змея.
В просторном кабинете стиля модерн, за большим письменным столом с богатыми принадлежностями, сидел бритый человек. Катя сразу узнала неприятного юношу с массивною нижней
челюстью, которого она видела в советской столовой. Так это и был Искандер! Но тут, вблизи, она увидела, что он не такой
уже мальчик, что ему лет за тридцать.
Он
уже сильно постарел и говорил невнятно от вставной
челюсти, которая у него раз и выпала, но это случилось не при мне.
От одного из писателей кружка и приятелей Островского — Е.Н.Эдельсона (
уже в 60-х годах) я слышал рассказ о том, как у Щепкина (позднее моей первой поездки в Москву) на сцене выпала искусственная
челюсть, а также и про то, как он бывал несносен в своей старческой болтовне и слезливости.
Садимся обедать. Раненый офицер, у которого от раны в висок образовалось сведение
челюстей, ест с таким видом, как будто бы он зануздан и имеет во рту
удила. Я катаю шарики из хлеба, думаю о собачьем налоге и, зная свой вспыльчивый характер, стараюсь молчать. Наденька глядит на меня с состраданием. Окрошка, язык с горошком, жареная курица и компот. Аппетита нет, но я из деликатности ем. После обеда, когда я один стою на террасе и курю, ко мне подходит Машенькина maman, сжимает мои руки и говорит, задыхаясь...
Низкий и сжатый лоб, волосы, начинающиеся почти над бровями, несоразмерно развитые скулы и
челюсти, череп спереди
узкий, переходивший сразу в какой-то широкий котел к затылку, уши, казавшиеся впалыми от выпуклостей за ушами, неопределенного цвета глаза, не смотревшие ни на кого прямо, делали то, что страшно становилось каждому, кто хотя вскользь чувствовал на себе тусклый взгляд последних, и каждому же, глядя на Малюту, невольно казалось, что никакое великодушное чувство, никакая мысль, выходящая из круга животных побуждений, не в силах была проникнуть в этот сплюснутый мозг, покрытый толстым черепом и густою щетиной.
Это было неудобно. О нем, о странном посетителе, который улегся спать, начнут говорить, догадываться, — это было неудобно. И, легко сдержав зевоту, которая
уже сводила
челюсти, попросил сдержанно и серьезно...
—
Уж как просили, ваше благородие, — сказал старый солдат с дрожанием нижней
челюсти. — Еще утром кончился. Ведь тоже люди, а не собаки…
Он и она вырвали меня, як поэты говорят, «из жадных
челюстей смерти», и мало-помалу Юлия Семеновна в добрейших разговорах открыла мне, что я теперь нахожусь в маршалковом доме и содерживаюсь тут
уже более як шесть недель, а привезен я сюда в бесчувственной горячке, самим же им — маршалком, который обрел меня в безумии моем бегавшего под моленьями и дождем и ловящего листки типографские, разносимые вдаль бешеными ручьями.