Неточные совпадения
Пошли порядки старые!
Последышу-то нашему,
Как
на беду, приказаны
Прогулки. Что ни день,
Через деревню катится
Рессорная колясочка:
Вставай! картуз долой!
Бог весть с чего накинется,
Бранит, корит; с угрозою
Подступит — ты молчи!
Увидит в
поле пахаря
И за его же полосу
Облает: и лентяи-то,
И лежебоки мы!
А полоса сработана,
Как никогда
на барина
Не работал мужик,
Да невдомек Последышу,
Что уж давно не барская,
А наша полоса!
Месяц, еще светивший, когда он выходил, теперь только блестел, как кусок ртути; утреннюю зарницу, которую прежде нельзя было не
видеть, теперь надо было искать; прежде неопределенные пятна
на дальнем
поле теперь уже ясно были видны.
Разве не молодость было то чувство, которое он испытывал теперь, когда, выйдя с другой стороны опять
на край леса, он
увидел на ярком свете косых лучей солнца грациозную фигуру Вареньки, в желтом платье и с корзинкой шедшей легким шагом мимо ствола старой березы, и когда это впечатление вида Вареньки слилось в одно с поразившим его своею красотой видом облитого косыми лучами желтеющего овсяного
поля и за
полем далекого старого леса, испещренного желтизною, тающего в синей дали?
Всё, что он
видел в окно кареты, всё в этом холодном чистом воздухе,
на этом бледном свете заката было так же свежо, весело и сильно, как и он сам: и крыши домов, блестящие в лучах спускавшегося солнца, и резкие очертания заборов и углов построек, и фигуры изредка встречающихся пешеходов и экипажей, и неподвижная зелень дерев и трав, и
поля с правильно прорезанными бороздами картофеля, и косые тени, падавшие от домов и от дерев, и от кустов, и от самых борозд картофеля.
В комнате своей он подымал с
пола все, что ни
видел: сургучик, лоскуток бумажки, перышко, и все это клал
на бюро или
на окошко.
— Вот смотрите, в этом месте уже начинаются его земли, — говорил Платонов, указывая
на поля. — Вы
увидите тотчас отличье от других. Кучер, здесь возьмешь дорогу налево.
Видите ли этот молодник-лес? Это — сеяный. У другого в пятнадцать лет не поднялся <бы> так, а у него в восемь вырос. Смотрите, вот лес и кончился. Начались уже хлеба; а через пятьдесят десятин опять будет лес, тоже сеяный, а там опять. Смотрите
на хлеба, во сколько раз они гуще, чем у другого.
Опомнилась, глядит Татьяна:
Медведя нет; она в сенях;
За дверью крик и звон стакана,
Как
на больших похоронах;
Не
видя тут ни капли толку,
Глядит она тихонько в щелку,
И что же
видит?.. за столом
Сидят чудовища кругом:
Один в рогах, с собачьей мордой,
Другой с петушьей головой,
Здесь ведьма с козьей бородой,
Тут остов чопорный и гордый,
Там карла с хвостиком, а вот
Полу-журавль и полу-кот.
Два дня ему казались новы
Уединенные
поля,
Прохлада сумрачной дубровы,
Журчанье тихого ручья;
На третий роща, холм и
полеЕго не занимали боле;
Потом уж наводили сон;
Потом
увидел ясно он,
Что и в деревне скука та же,
Хоть нет ни улиц, ни дворцов,
Ни карт, ни балов, ни стихов.
Хандра ждала его
на страже,
И бегала за ним она,
Как тень иль верная жена.
Хранили многие страницы
Отметку резкую ногтей;
Глаза внимательной девицы
Устремлены
на них живей.
Татьяна
видит с трепетаньем,
Какою мыслью, замечаньем
Бывал Онегин поражен,
В чем молча соглашался он.
На их
полях она встречает
Черты его карандаша.
Везде Онегина душа
Себя невольно выражает
То кратким словом, то крестом,
То вопросительным крючком.
Двести челнов спущены были в Днепр, и Малая Азия
видела их, с бритыми головами и длинными чубами, предававшими мечу и огню цветущие берега ее;
видела чалмы своих магометанских обитателей раскиданными, подобно ее бесчисленным цветам,
на смоченных кровию
полях и плававшими у берегов.
Вон, вон, так и есть!» Действительно, обрезки бахромы, которую он срезал с панталон, так и валялись
на полу, среди комнаты, чтобы первый
увидел!
И Катерина Ивановна не то что вывернула, а так и выхватила оба кармана, один за другим наружу. Но из второго, правого, кармана вдруг выскочила бумажка и, описав в воздухе параболу, упала к ногам Лужина. Это все
видели; многие вскрикнули. Петр Петрович нагнулся, взял бумажку двумя пальцами с
пола, поднял всем
на вид и развернул. Это был сторублевый кредитный билет, сложенный в восьмую долю. Петр Петрович обвел кругом свою руку, показывая всем билет.
Однообразно помахивая ватной ручкой, похожая
на уродливо сшитую из тряпок куклу, старая женщина из Олонецкого края сказывала о том, как мать богатыря Добрыни прощалась с ним, отправляя его в
поле,
на богатырские подвиги. Самгин
видел эту дородную мать, слышал ее твердые слова, за которыми все-таки слышно было и страх и печаль,
видел широкоплечего Добрыню: стоит
на коленях и держит меч
на вытянутых руках, глядя покорными глазами в лицо матери.
Кроме ее нагого тела в зеркале отражалась стена, оклеенная темными обоями, и было очень неприятно
видеть Лидию удвоенной: одна, живая, покачивается
на полу, другая скользит по неподвижной пустоте зеркала.
Самгин швырнул газету
на пол, закрыл глаза, и тотчас перед ним возникла картина ночного кошмара, закружился хоровод его двойников, но теперь это были уже не тени, а люди, одетые так же, как он, — кружились они медленно и не задевая его; было очень неприятно
видеть, что они — без лиц,
на месте лица у каждого было что-то, похожее
на ладонь, — они казались троерукими. Этот полусон испугал его, — открыв глаза, он встал, оглянулся...
Клим промолчал, присматриваясь, как в красноватом луче солнца мелькают странно обесцвеченные мухи; некоторые из них, как будто
видя в воздухе неподвижную точку, долго дрожали над нею, не решаясь сесть, затем падали почти до
пола и снова взлетали к этой невидимой точке. Клим показал глазами
на тетрадку...
Самгин не выспался, идти
на улицу ему не хотелось, он и
на крышу полез неохотно. Оттуда даже невооруженные глаза
видели над
полем облако серовато-желтого тумана. Макаров, посмотрев в трубу и передавая ее Климу, сказал, сонно щурясь...
«Это я слышал или читал», — подумал Самгин, и его ударила скука: этот день, зной,
поля, дорога, лошади, кучер и все, все вокруг он многократно
видел, все это сотни раз изображено литераторами, живописцами. В стороне от дороги дымился огромный стог сена, серый пепел сыпался с него,
на секунду вспыхивали, судорожно извиваясь, золотисто-красненькие червячки, отовсюду из черно-серого холма выбивались курчавые, синие струйки дыма, а над стогом дым стоял беловатым облаком.
Хотя кашель мешал Дьякону, но говорил он с великой силой, и
на некоторых словах его хриплый голос звучал уже по-прежнему бархатно. Пред глазами Самгина внезапно возникла мрачная картина: ночь, широчайшее
поле, всюду по горизонту пылают огромные костры, и от костров идет во главе тысяч крестьян этот яростный человек с безумным взглядом обнаженных глаз. Но Самгин
видел и то, что слушатели, переглядываясь друг с другом, похожи
на зрителей в театре,
на зрителей, которым не нравится приезжий гастролер.
В эту секунду хлопнул выстрел. Самгин четко
видел, как вздрогнуло и потеряло цвет лицо Тагильского,
видел, как он грузно опустился
на стул и вместе со стулом упал
на пол, и в тишине, созданной выстрелом, заскрипела, сломалась ножка стула. Затем толстый негромко проговорил...
Поехала жена с
Полей устраиваться
на даче, я от скуки ушел в цирк,
на борьбу, но борьбы не дождался, прихожу домой — в кабинете,
вижу, огонь, за столом моим сидит Полин кавалер и углубленно бумажки разбирает.
Когда Самгин протер запотевшие очки, он
увидел в классной, среди беспорядочно сдвинутых парт, множество людей, они сидели и стояли
на партах,
на полу, сидели
на подоконниках, несколько десятков голосов кричало одновременно, и все голоса покрывала истерическая речь лысоватого человека с лицом обезьяны.
«Посмотрим, как делают религию
на заводе искусственных минеральных вод! Но — как же я
увижу?» Подвинув ногу по мягкому
на полу, он уперся ею в стену, а пошарив по стене рукою, нашел тряпочку, пошевелил ее, и пред глазами его обнаружилась продолговатая, шириною в палец, светлая полоска.
Он с любовью смотрел
на стул, где она сидела, и вдруг глаза его заблистали:
на полу, около стула, он
увидел крошечную перчатку.
— О, баловень, сибарит! — говорил Волков, глядя, куда бы положить шляпу, и,
видя везде пыль, не положил никуда; раздвинул обе
полы фрака, чтобы сесть, но, посмотрев внимательно
на кресло, остался
на ногах.
—
Видела что-то, постойте… Да:
поле видела,
на нем будто лежит… снег.
Озираясь
на деревню, она
видела — не цветущий, благоустроенный порядок домов, а лишенный надзора и попечения ряд полусгнивших изб — притон пьяниц, нищих, бродяг и воров.
Поля лежат пустые, поросшие полынью, лопухом и крапивой.
Он старался взглянуть
на лесничего. Но перед носом у него тряслась только низенькая шляпа с большими круглыми
полями да широкие плечи рослого человека, покрытые макинтошем. Сбоку он
видел лишь силуэт носа и — как казалось ему, бороду.
Пробыв неделю у Тушина в «Дымке»,
видя его у него, дома, в
поле, в лесу, в артели,
на заводе, беседуя с ним по ночам до света у камина, в его кабинете, — Райский понял вполне Тушина, многому дивился в нем, а еще более дивился глазу и чувству Веры, угадавшей эту простую, цельную фигуру и давшей ему в своих симпатиях место рядом с бабушкой и с сестрой.
Несмотря
на длинные платья, в которые закутаны китаянки от горла до
полу, я случайно, при дуновении ветра, вдруг
увидел хитрость. Женщины, с оливковым цветом лица и с черными, немного узкими глазами, одеваются больше в темные цвета. С прической а la chinoise и роскошной кучей черных волос, прикрепленной
на затылке большой золотой или серебряной булавкой, они не неприятны
на вид.
Впросонках
видел, как пришел Крюднер, посмотрел
на нас,
на оставленное ему место, втрое меньше того, что ему нужно по его росту, подумал и лег, положив ноги
на пол, а голову куда-то, кажется,
на полку.
Около нас сидели
на полу переводчики; из баниосов я
видел только Хагивари да Ойе-Саброски. При губернаторе они боялись взглянуть
на нас, а может быть, и не очень уважали, пока из Едо не прислали полномочных, которые делают нам торжественный и почетный прием. Тогда и прочие зашевелились, не знают, где посадить, жмут руку, улыбаются, угощают.
Когда наша шлюпка направилась от фрегата к берегу, мы
увидели, что из деревни бросилось бежать множество женщин и детей к горам, со всеми признаками боязни. При выходе
на берег мужчины толпой старались не подпускать наших к деревне, удерживая за руки и за
полы. Но им написали по-китайски, что женщины могут быть покойны, что русские съехали затем только, чтоб посмотреть берег и погулять. Корейцы уже не мешали ходить, но только старались удалить наших от деревни.
Впрочем, простой народ, работающий
на воздухе, носит плетенные из легкого тростника шляпы, конической формы, с преширокими
полями.
На Яве я
видел малайцев, которые покрывают себе голову просто спинною костью черепахи.
Увидишь одну-две деревни, одну-две толпы —
увидишь и все: те же тесные кучи хижин, с вспаханными
полями вокруг, те же белые широкие халаты
на всех, широкие скулы, носы, похожие
на трефовый туз, и клочок как будто конских волос вместо бороды да разинутые рты и тупые взгляды; пишут стихами, читают нараспев.
Мне несколько неловко было ехать
на фабрику банкира: я не был у него самого даже с визитом, несмотря
на его желание
видеть всех нас как можно чаще у себя; а не был потому, что за визитом неминуемо следуют приглашения к обеду, за который садятся в пять часов, именно тогда, когда настает в Маниле лучшая пора глотать не мясо, не дичь, а здешний воздух, когда надо ехать в
поля,
на взморье, гулять по цветущим зеленым окрестностям — словом, жить.
Я
видел, как по кровле одного дома, со всеми признаками ужаса, бежала женщина: только развевались
полы синего ее халата; рассыпавшееся здание косматых волос обрушилось
на спину; резво работала она голыми ногами.
Да у кого они переняли? — хотел было я спросить, но вспомнил, что есть у кого перенять: они просвещение заимствуют из Китая, а там,
на базаре, я
видел непроходимую кучу народа, толпившегося около другой кучи сидевших
на полу игроков, которые кидали, помнится, кости.
«Ух, уф, ах, ох!» — раздавалось по мере того, как каждый из нас вылезал из экипажа. Отель этот был лучше всех, которые мы
видели, как и сам Устер лучше всех местечек и городов по нашему пути. В гостиной, куда входишь прямо с площадки, было все чисто, как у порядочно живущего частного человека: прекрасная новая мебель, крашеные
полы, круглый стол,
на нем два большие бронзовые канделябра и ваза с букетом цветов.
Больше всего квадратные или продолговатые камни, а
на одном
поле видели изваянные, из белого камня, группы лошадей и всадников.
Где я, о, где я, друзья мои? Куда бросила меня судьба от наших берез и елей, от снегов и льдов, от злой зимы и бесхарактерного лета? Я под экватором, под отвесными лучами солнца,
на меже Индии и Китая, в царстве вечного, беспощадно-знойного лета. Глаз, привыкший к необозримым
полям ржи,
видит плантации сахара и риса; вечнозеленая сосна сменилась неизменно зеленым бананом, кокосом; клюква и морошка уступили место ананасам и мангу.
Я сквозь щели досок
на полу видел, что делается
на дворе; каждое слово, сказанное внизу, слышно в комнате, и обратно.
На многих
полях видели надгробные памятники, то чересчур простые, то слишком затейливые.
Смотри же, ты его за чудотворный считаешь, а я вот сейчас
на него при тебе плюну, и мне ничего за это не будет!..» Как она
увидела, Господи, думаю: убьет она меня теперь, а она только вскочила, всплеснула руками, потом вдруг закрыла руками лицо, вся затряслась и пала
на пол… так и опустилась… Алеша, Алеша!
— Как же-с,
видим, но мы денег уже в нем не нашли, он был пустой и валялся
на полу, у кровати, за ширмами.
Ну так
на одно,
видите ли, не хватило предосторожности, потерялся человек, испугался и убежал, оставив
на полу улику, а как вот минуты две спустя ударил и убил другого человека, то тут сейчас же является самое бессердечное и расчетливое чувство предосторожности к нашим услугам.
Видя, что «Алешка Карамазов», когда заговорят «про это», быстро затыкает уши пальцами, они становились иногда подле него нарочно толпой и, насильно отнимая руки от ушей его, кричали ему в оба уха скверности, а тот рвался, спускался
на пол, ложился, закрывался, и все это не говоря им ни слова, не бранясь, молча перенося обиду.
Если это не удастся, она берет кабаргу измором, для чего преследует ее до тех пор, пока та от усталости не упадет; при этом, если
на пути она
увидит другую кабаргу, то не бросается за нею, а будет продолжать преследование первой, хотя бы эта последняя и не находилась у нее в
поле зрения.
Вячеслав Илларионович ужасный охотник до прекрасного
пола и, как только
увидит у себя в уездном городе
на бульваре хорошенькую особу, немедленно пустится за нею вслед, но тотчас же и захромает, — вот что замечательное обстоятельство.
Я спал плохо, раза два просыпался и
видел китайцев, сидящих у огня. Время от времени с
поля доносилось ржание какой-то неспокойной лошади и собачий лай. Но потом все стихло. Я завернулся в бурку и заснул крепким сном. Перед солнечным восходом пала
на землю обильная роса. Кое-где в горах еще тянулся туман. Он словно боялся солнца и старался спрятаться в глубине лощины. Я проснулся раньше других и стал будить команду.