Неточные совпадения
Давеча я был даже несколько удивлен: высокоталантливый обвинитель, заговорив об этом пакете, вдруг сам — слышите,
господа, сам — заявил про него в
своей речи, именно в том месте, где он указывает на нелепость предположения, что
убил Смердяков: „Не было бы этого пакета, не останься он на полу как улика, унеси его грабитель с собою, то никто бы и не узнал в целом мире, что был пакет, а в нем деньги, и что, стало быть, деньги были ограблены подсудимым“.
— А про лакея, про Смердякова, что
барина своего убил, а вчера повесился.
Видите ли,
господа присяжные заседатели, в доме Федора Павловича в ночь преступления было и перебывало пять человек: во-первых, сам Федор Павлович, но ведь не он же
убил себя, это ясно; во-вторых, слуга его Григорий, но ведь того самого чуть не
убили, в-третьих, жена Григория, служанка Марфа Игнатьевна, но представить ее убийцей
своего барина просто стыдно.
— Как же бы я мог тогда прямее сказать-с? Один лишь страх во мне говорил-с, да и вы могли осердиться. Я, конечно, опасаться мог, чтобы Дмитрий Федорович не сделали какого скандалу, и самые эти деньги не унесли, так как их все равно что за
свои почитали, а вот кто же знал, что таким убивством кончится? Думал, они просто только похитят эти три тысячи рублей, что у
барина под тюфяком лежали-с, в пакете-с, а они вот убили-с. Где же и вам угадать было, сударь?
— Не для того ты
убил его,
барин: станешь ты его есть! Ты его для потехи
своей убил.
Искали его, искали, даже на крестьян думали, не
убили ли, мол,
своего барина.
Вон, сказывают, одному такому же втемяшилось в голову, что ежели раб
своего господина убьет, так все грехи с него снимутся… и
убил!
Лично каждый из этих
господ может вызвать лишь изумление перед безграничностью человеческого тупоумия, изумление, впрочем, значительно умеряемое опасением: вот-вот сейчас налетит! вот сейчас
убьет, сотрет с лица земли этот ураган бессознательного и тупоумного лгания, отстаивающий
свое право
убивать во имя какой-то личной «искренности», до которой никому нет дела и перед которой, тем не менее, сотни глупцов останавливаются с разинутыми ртами: это, дескать, «искренность»! — а искренность надобно уважать!
Старуха матроска, стоявшая на крыльце, как женщина, не могла не присоединиться тоже к этой чувствительной сцене, начала утирать глаза грязным рукавом и приговаривать что-то о том, что уж на что
господа, и те какие муки принимают, а что она, бедный человек, вдовой осталась, и рассказала в сотый раз пьяному Никите о
своем горе: как ее мужа
убили еще в первую бандировку и как ее домишко на слободке весь разбили (тот, в котором она жила, принадлежал не ей) и т. д. и т.д. — По уходе
барина, Никита закурил трубку, попросил хозяйскую девочку сходить за водкой и весьма скоро перестал плакать, а, напротив, побранился с старухой за какую-то ведерку, которую она ему будто бы раздавила.
— Доктор пришел! — крикнул он и захохотал. — Наконец-то!
Господа, поздравляю, доктор удостаивает нас
своим визитом! Проклятая гадина! — взвизгнул он и в исступлении, какого никогда еще не видели в палате, топнул ногой. —
Убить эту гадину! Нет, мало
убить! Утопить в отхожем месте!
— Дитятко… Дунюшка… встань, дитятко, не
убивай себя по-пустому, — говорил старик разбитым, надорванным голосом. — В чем же вина твоя? В чем?.. Очнись ты, утеха моя, мое дитятко! Оставь его, не слушай…
Господь видит дела наши… Полно, не круши меня слезами
своими… встань, Дунюшка!..
— Бей же меня, батюшка, бей! — сказал тогда сын, поспешно растегивая запонку рубашки и подставляя раскрытую, обнаженную грудь
свою. — Бей; в этом ты властен! Легче мне снести твои побои, чем видеть тебя в тяжком грехе… Я, батюшка (тут голос его возвысился), не отступлюсь от
своего слова, очередь за нами, за твоими сыновьями; я пойду за Гришку! Охотой иду! Слово мое крепко: не отступлюсь я от него… Разве
убьешь меня… а до этого
господь тебя не допустит.
Тут была и оборванная, растрепанная и окровавленная крестьянская женщина, которая с плачем жаловалась на свекора, будто бы хотевшего
убить ее; тут были два брата, уж второй год делившие между собой
свое крестьянское хозяйство и с отчаянной злобой смотревшие друг на друга; тут был и небритый седой дворовый, с дрожащими от пьянства руками, которого сын его, садовник, привел к
барину, жалуясь на его беспутное поведение; тут был мужик, выгнавший
свою бабу из дома за то, что она целую весну не работала; тут была и эта больная баба, его жена, которая, всхлипывая и ничего не говоря, сидела на траве у крыльца и выказывала
свою воспаленную, небрежно-обвязанную каким-то грязным тряпьем, распухшую ногу…
— Банкротом он сделался последнее время, и то по политическим причинам, а векселя и накладные гораздо раньше существовали, и наконец… Это невероятно даже… прокурорский надзор дошел до того, что обвиняет
господина Хмурина, — как бы вы думали, в чем? В убийстве-с, ни больше ни меньше, как в убийстве одного из
своих кредиторов, с которым он случайно пообедал в трактире, и тот вскоре после того помер!.. Значит,
господин Хмурин
убил его?
Перешагнув через порог, он заметил на стене
свою безобразную тень; мучительное чувство… как бешеный он выбежал из дома и пустился в поле; поутру явился он на дворе, таща за собою огромного волка… блуждая по лесам, он
убил этого зверя длинным ножом, который неотлучно хранился у него за пазухой… вся дворня окружила Вадима, даже
господа вышли подивиться его отважности… Наконец и он насладился минутой торжества! — «Ты будешь моим стремянным!» — сказал Борис Петрович.
— Или ты не узнал меня,
барин, — отвечал хриплый голос. — Неужели ты хочешь
убить верного
своего раба?
— Да, так и надо. Только — это не всё. В Петре — задору нет, вот горе! Без задора — ни родить, ни
убить. Работает будто не
своё, всё ещё на
барина, всё ещё крепостной, воли не чувствует, — понимаешь? Про Никиту я не говорю: он — убогий, у него на уме только сады, цветы. Я ждал — Алексей вгрызётся в дело…
— С вами она, точно с
барином, обращалась, а тот — так, я сам видел
своими глазами,
убей бог на месте, тут же у ней со стола воровал.
— Избави господи, ваше благородие! Зачем
убивать? Нешто мы некрещеные или злодеи какие? Слава те господи,
господин хороший, век
свой прожили и не токмо что
убивать, но и мыслей таких в голове не было… Спаси и помилуй, царица небесная… Что вы-с!
Кроме этих внешних достоинств, он любил меня украшать и внутренними, нравственными качествами; так, например, припишет мне храбрость неимоверную в рассказе такого рода, что раз будто бы мы ехали с ним ночью и встретили медведя, и он, испугавшись, сказал: «
Барин, я пущу лошадей», а я ему на это сказал: «Подержи немного, жалко медвежьей шкуры», и
убил медведя из пистолета, тогда как я в жизнь
свою воробья не застреливал.
— Если откровенно сознаться,
господин аббат, известие это, хотя и поразило меня
своею неожиданностью, но не особенно огорчает. Вы понимаете, конечно, что только безвыходное положение заставило меня согласиться на этот брак. Чужое имя графа Свенторжецкого, легкомысленно мною купленное в Москве, не окончательно
убило во мне понятия о чести, о нравственном и безнравственном…
—
Господа! я представляюсь вам, — начал он, кланяясь, — я отец вашего несчастного товарища! Мой сын умер, он
убил себя… он осиротил меня и
свою мать… но он не мог поступить,
господа, иначе… Он умер как честный и благородный молодой человек, и… и… это то, в чем я уверяю вас и… в чем я сам буду искать себе утешения…
— В течение двух лет, — продолжала «особа», — покойная и Дарья Николаевна были неразлучны… Генеральша же не могла нарадоваться на
свою новую племянницу… И вдруг теперь некоторые говорят, что молодая Салтыкова чуть ли не
убила свою тетку… Да есть ли в этом какой-нибудь смысл,
господа?