Неточные совпадения
Бесконечные обозы
тянулись к Капштату или оттуда, с
людьми и товарами.
Люди двигались около огня и казались длинными привидениями. Они
тянулись куда-то кверху, потом вдруг сокращались и припадали
к земле. Я спросил Захарова, не проплывало ли мимо что-нибудь по реке. Он ответил отрицательно.
Мы думали, что
к утру дождь прекратится, но ошиблись. С рассветом он пошел еще сильнее. Чтобы вода не залила огонь, пришлось подкладывать в костры побольше дров. Дрова горели плохо и сильно дымили.
Люди забились в комарники и не показывались наружу. Время
тянулось томительно долго.
Христос на Западе, в католичестве был объектом,
к Нему
тянулся человек; на Востоке, в православии Христос был субъектом, внутренним фактом.
Человек — одно звено в бесконечной цепи жизней, которая
тянется через него из глубины прошедшего
к бесконечному будущему.
Правда, говорят, у нас все служили или служат, и уже двести лет
тянется это по самому лучшему немецкому образцу, от пращуров
к правнукам, — но служащие-то
люди и есть самые непрактические, и дошло до того, что отвлеченность и недостаток практического знания считался даже между самими служащими, еще недавно, чуть не величайшими добродетелями и рекомендацией.
Николай Иванович жил на окраине города, в пустынной улице, в маленьком зеленом флигеле, пристроенном
к двухэтажному, распухшему от старости, темному дому. Перед флигелем был густой палисадник, и в окна трех комнат квартиры ласково заглядывали ветви сиреней, акаций, серебряные листья молодых тополей. В комнатах было тихо, чисто, на полу безмолвно дрожали узорчатые тени, по стенам
тянулись полки, тесно уставленные книгами, и висели портреты каких-то строгих
людей.
Недалеко от дворца стоял печатный двор, с принадлежащею
к нему словолитней, с жилищем наборщиков и с особым помещением для иностранных мастеров, выписанных Иоанном из Англии и Германии. Далее
тянулись бесконечные дворцовые службы, в которых жили ключники, подключники, сытники, повара, хлебники, конюхи, псари, сокольники и всякие дворовые
люди на всякий обиход.
Ранним утром
к городской пристани
тянулся обоз со спиртом. Проходя дорогой мимо кладбища, мужики заметили в канаве какую-то необыкновенную группу и остановились, но, разглядев в ней синее лицо
человека, над которым сзади возвышалась рогатая морда черта, бросились прочь. Застывший Ахилла, собрав все силы и позвав мужиков, велел им смотреть за чертом, а сам вытащил из канавы руку и перекрестился.
Так же жмутся и
тянутся назад
к своему безумному строю жизни, своим фабрикам, судам, тюрьмам, казням, войнам
люди, которых зовет христианство на волю, на свободную, разумную жизнь будущего, наступающего века.
Он уже привык
к разнородным впечатлениям, и хотя они волновали, злили его, но с ними всё же лучше было жить. Их приносили
люди. А теперь
люди исчезли куда-то, — остались одни покупатели. Потом ощущение одиночества и тоска о хорошей жизни снова утопали в равнодушии ко всему, и снова дни
тянулись медленно, в какой-то давящей духоте.
Темнел впереди назначенный для ухода день и, вырастая, приближался с такой быстротой, словно оба шли друг
к другу: и
человек, и время, — решалась задача о пущенных навстречу поездах. Минутами Саше казалось, что не успеет надеть фуражки — так бежит время; и те же минуты
тянулись бесконечно, растягиваясь страданиями и жутким беспокойством за Елену Петровну.
Так, будто мимоходом, но постоянно, автор вооружается против пристрастия
к иноземному, особенно французскому, против того, когда
человек тянется, чтобы выйти из своего состояния, против непостоянства, часто меняющего заведенный порядок, против умничанья, которое называет скучным.
А по краям дороги, под деревьями, как две пёстрые ленты,
тянутся нищие — сидят и лежат больные, увечные, покрытые гнойными язвами, безрукие, безногие, слепые… Извиваются по земле истощённые тела, дрожат в воздухе уродливые руки и ноги, простираясь
к людям, чтобы разбудить их жалость. Стонут, воют нищие, горят на солнце их раны; просят они и требуют именем божиим копейки себе; много лиц без глаз, на иных глаза горят, как угли; неустанно грызёт боль тела и кости, — они подобны страшным цветам.
Тянутся к нему со всех сторон тёмные
люди, он их глотает одного за другим.
Он не был заискивающим ни мальчиком, ни потом взрослым
человеком, но у него с самых молодых лет было то, что он, как муха
к свету,
тянулся к наивысше поставленным в свете
людям, усвоивал себе их приемы, их взгляды на жизнь и с ними устанавливал дружеские отношения.
После того, как Сима сблизился с Лодкой, Жуков стал еще более неприятен ему: порою он представлял себе, как толстые красные руки этого
человека тянутся к телу его подруги — тогда в груди юноши разливался острый холод, ноги дрожали, он дико выкатывал глаза и мычал от горя.
Кто сильный даст мне руку помощи? Никто. Никто. Где найду я то вечное,
к чему я мог бы прилепиться со своим жалким, бессильным, до ужаса одиноким «я»? Нигде. Нигде. О, милая, милая девочка, почему
к тебе
тянутся сейчас мои окровавленные руки — ведь ты также
человек, и также ничтожна и одинока, и подвержена смерти. Жалею ли я тебя или хочу, чтобы ты меня пожалела, но, как за щитом, укрылся бы я за твоим беспомощным тельцем от безнадежной пустоты веков и пространства. Но нет, нет, все это ложь!
Постоянно один у другого на глазах, они привыкли друг
к другу, знали все слова и жесты один другого. День шёл за днём и не вносил в их жизнь почти ничего, что развлекало бы их. Иногда, по праздникам, они ходили в гости
к таким же нищим духом, как сами, иногда
к ним приходили гости, пили, пели, нередко — дрались. А потом снова один за другим
тянулись бесцветные дни, как звенья невидимой цепи, отягчавшей жизнь этих
людей работой, скукой и бессмысленным раздражением друг против друга.
Как змеи, сплетаются в клубок самые не согласные, самые чуждые друг другу настроения: страх смерти и чувство неспособности
к жизни, неистовая любовь
к жизни и сознание себя недостойным ее. Ко всему этому еще одно: странный какой-то инстинкт неудержимо влечет
человека к самоуничтожению. Страшная смерть полна властного очарования,
человек безвольно
тянется к ней, как кролик, говорят,
тянется в разверстую пасть удава.
Вся красота, вся жизнь для нас, все достоинство — в страдании. Бессмертные песни спело человечество во славу страдания, вознесло его на такую высоту, что дух радостно бьется и
тянется ему навстречу.
К счастью же
человек недоверчив и стыдлив. Он тайно берет его маленькими порциями для своего личного, домашнего обихода и стыдится счастья, как секретной болезни, и действительно превратил его в секретную болезнь, потерял способность достойно нести счастье.
— Барону эти огни напоминают амалекитян, а мне кажется, что они похожи на человеческие мысли… Знаете, мысли каждого отдельного
человека тоже вот таким образом разбросаны в беспорядке,
тянутся куда-то
к цели по одной линии, среди потемок, и, ничего не осветив, не прояснив ночи, исчезают где-то — далеко за старостью… Однако, довольно философствовать! Пора бай-бай…
Уста ли Твои
тянутся к Моим устам, как пестики
к тычинкам, как все эти биллионы похотей цветов,
людей и животных?
Послышался звон, быть может, тот же самый монастырский, припомнились ей опять притвор и темные фигуры, забродили в голове мысли о боге и неизбежной смерти, и она укрылась с головой, чтобы не слышать звона; она сообразила, что прежде чем наступят старость и смерть, будет еще
тянуться длинная-длинная жизнь, и изо дня в день придется считаться с близостью нелюбимого
человека, который вот пришел уже в спальню и ложится спать, и придется душить в себе безнадежную любовь
к другому — молодому, обаятельному и, как казалось ей, необыкновенному.
Некрасов ценил его не меньше, чем Салтыков, и вряд ли часто ему отказывал. От самого Г. И. я слыхал, что он"в неоплатном долгу"у редакции, и, кажется, так
тянулось годами, до последних дней его нормальной жизни. Но все-таки было обидно за него — видеть, как такой даровитый и душевный
человек всегда в тисках и в редакции изображает собою фигуру неизлечимого"авансиста" — слово, которое я гораздо позднее стал применять
к моим собратам, страдающим этой затяжной болезнью.
Люди спят, но их цепкие ноги отовсюду
тянутся к проходу и загораживают его: они выходят откуда-то снизу, они свисают с полок, задевая голову и плечи, они перекидываются с одной лавочки на другую — вялые, как будто податливые и страшно враждебные в своем стремлении вернуться на прежнее место, принять прежнюю позу.
Николай Ильич Беляев, петербургский домовладелец, бывающий часто на скачках,
человек молодой, лет тридцати двух, упитанный, розовый, как-то под вечер зашел
к госпоже Ирниной, Ольге Ивановне, с которою он жил, или, по его выражению, тянул скучный и длинный роман. И в самом деле, первые страницы этого романа, интересные и вдохновенные, давно уже были прочтены; теперь страницы
тянулись и всё
тянулись, не представляя ничего ни нового, ни интересного.
День проходит благополучно, без приключений, но
к вечеру плот наскакивает на беду. Сплавщики вдруг сквозь начинающиеся сумерки усматривают на реке препятствие: у одного берега стоит крепко привязанный паром, а от парома
к другому берегу
тянутся жидкие, едва только сколоченные лавы. Как проехать? На обоих берегах сильное движение. Несколько
человек бегут навстречу плоту, машут руками и кричат...
Благо жизни такого
человека в любви, как благо растения в свете, и потому, как ничем незакрытое, растение не может спрашивать и не спрашивает, в какую сторону ему расти, и хорош ли свет, не подождать ли ему другого, лучшего, а берет тот единый свет, который есть в мире, и
тянется к нему, — так и отрекшийся от блага личности
человек не рассуждает о том, что ему отдать из отнятого от других
людей и каким любимым существам, и нет ли какой еще лучшей любви, чем та, которая заявляет требования, — а отдает себя, свое существование той любви, которая доступна ему и есть перед ним.
Вчера днем шел по тропинке среди полей и справа над матово-зеленою рожью увидел темно-кудрявые дубовые кусты. Пробрался по меже. Средь светлой ржи лощина
тянулась к речке темно-зеленым извилистым провалом. Чувствовалось, давно сюда не заглядывал
человек.
На дороге по-прежнему медленно
тянулись к северу бесконечные обозы. У края валялись стащенные с дороги два солдатских трупа, истоптанные колесами и копытами, покрытые пылью и кровью. А где же японцы? Их не было. Ночью произошла совершенно беспричинная паника. Кто-то завопил во сне: «Японцы! Пли!» — и взвился ужас. Повозки мчались в темноте, давили
людей, сваливались с обрывов. Солдаты стреляли в темноту и били своих же.
Белые цветы стройными, красивыми рядами
тянулись по бокам аллеи, которая вела
к белоснежному дворцу с колоннами и огромной террасой. На террасе находилось много, много
людей в пестрых полосатых одеждах, со смуглыми лицами, с бронзовыми телами. Посреди них сидел
человек с красной бородой, с обмотанной чем-то белым головою, с яркими губами и с таким грозным лицом, что при одном взгляде на него Галя вся затрепетала от страха.
Все так же однозвучно и уныло вызванивал великопостный колокол, и казалось, что с каждым глухим ударом он приобретает новую силу над совестью
людей; все больше собиралось их, и отовсюду
тянулись к церкви бесцветные, как колокольный звон, молчаливые фигуры.