Неточные совпадения
— Теперь дело ставится так: истинная и вечная мудрость дана проклятыми вопросами Ивана Карамазова. Иванов-Разумник утверждает, что решение этих вопросов не может быть сведено к нормам логическим или этическим и, значит, к счастью, невозможно. Заметь: к счастью! «
Проблемы идеализма» — читал? Там Булгаков спрашивает: чем отличается человечество от человека? И отвечает: если жизнь личности — бессмысленна,
то так же бессмысленны и судьбы человечества, — здорово?
Нехлюдов не понял, но Марья Павловна объяснила ему, что это знаменитая математическая
проблема определения отношения трех тел: солнца, луны и земля, и что Крыльцов шутя придумал это сравнение с отношением Нехлюдова, Катюши и Симонсона. Крыльцов кивнул головой в знак
того, что Марья Павловна верно объяснила его шутку.
Проблема Востока и Запада в сущности всегда была основной
темой всемирной истории, ее осью.
Глубина
проблемы в
том, что дух не может зависеть от природы и общества и определяться ими.
Сложность
проблемы свободы в ее социальных последствиях в
том, что средний человек масс в сущности не очень дорожит свободой.
Статья вращается вокруг вечной
темы русских размышлений, вокруг
проблемы Востока и Запада.
Мы тут имеем дело с
проблемой того же порядка, что и в антиномиях Канта.
Когда ставилась, например,
проблема одиночества (вспоминаю декаду в Pontigny, посвященную этой
проблеме),
то говорили об одиночестве у Петрарки, Руссо или Ницше, а не о самом одиночестве.
Меня никогда не интересовали
темы и
проблемы, меня интересовала одна
тема и одна
проблема.
В центре моей мысли всегда стояли
проблемы свободы, личности, творчества,
проблемы зла и теодицеи,
то есть, в сущности, одна
проблема —
проблема человека, его назначения, оправдания его творчества.
Когда я ближе познакомился с современной католической и протестантской мыслью,
то я был поражен, до чего моя
проблема творчества им чужда, чужда и вообще проблематика русской мысли.
Когда на одной из декад в Pontigny была поставлена
проблема одиночества,
то рассматривалось одиночество у Петрарки, у Руссо, у Ницше.
Свою русскость я вижу в
том, что
проблема моральной философии для меня всегда стояла в центре.
Так как жизнь есть прежде всего движение,
то основная
проблема жизни есть
проблема изменения, изменения собственного и изменения окружающих.
Западные культурные люди рассматривают каждую
проблему прежде всего в ее отражениях в культуре и истории,
то есть уже во вторичном.
Марсель Пруст, посвятивший все свое творчество
проблеме времени, говорит в завершительной своей книге Le temps retrouvé: «J’avais trop expérimenté l’impossibilité d’atteindre dans la réalité ce qui était au fond moi-même» [«Я никогда не достигал в реальности
того, что было в глубине меня» (фр.).].
В основании ее лежали иные
темы и
проблемы, иной духовный опыт.
Значение Вольной академии духовной культуры было в
том, что в эти тяжелые годы она была, кажется, единственным местом, в котором мысль протекала свободно и ставились
проблемы, стоявшие на высоте качественной культуры.
Когда отрицают существование Бога на
том основании, что мировая и человеческая жизнь полна зла и страдания (
проблема теодицеи),
то в этом нет никакого интеллектуально-познавательного аргумента против существования Бога, а есть лишь выражение страстного эмоционального состояния, заслуживающего, впрочем, большого сочувствия.
Наконец, в атмосфере эмигрантской стала остро
та же
проблема свободы.
Там я прочел несколько лекций на
тему «Мессианская идея и
проблема истории».
Между мной и Розановым и Мережковским была бездна, потому что для меня основной
проблемой была
проблема свободы и личности,
то есть
проблема духа, а не «плоти», которая находится во власти необходимости.
Моя
тема совсем иная, и
проблема искренности иначе ставится в отношении к этой
теме.
Главы книги я распределил не строго хронологически, как в обычных автобиографиях, а по
темам и
проблемам, мучившим меня всю жизнь.
Не
то, чтобы я решил для себя основные
проблемы о существовании бога и о бессмертии.
Это совершенно
та же
проблема о конфликте частного, личного с общим, универсальным,
то же возвращение билета Богу.
Социальная
проблема у меня играет гораздо большую роль, чем у других представителей русской религиозной философии, я близок к
тому течению, которое на Западе называется религиозным социализмом, но социализм этот — решительно персоналистический.
Козлов и Лопатин свидетельствуют о
том, что в России была самостоятельная философская мысль, но они не представляют оригинальной русской философии, всегда тоталитарной по постановке
проблем, всегда соединяющей теоретический и практический разум, всегда окрашенной религиозно.
Религиозный характер русских течений выражался уже в
том, что более всего мучила
проблема теодицеи,
проблема существования зла.
Проблема теургии есть
проблема творчества, но не всякого творчества, а
того лишь, в котором человек творит вместе с Богом, творчества религиозного.
В учении о разуме гносеология соединяется с онтологией, как
то было у Гегеля и Шеллинга, и отделение гносеологической
проблемы от учения о разуме опять возвращает нас к философии неорганической, рассеченной.
В силах был справиться с
проблемами лишь один Франц Баадер, но путь его был особый, не
тот, что у всей философии.
Но если бы Лосский строил сознательно онтологическую гносеологию, он не впал бы в
тот гносеологический оптимизм, который составляет основной дефект его книги, он дал бы верное освещение
проблемы лжи в восприятии мира и познании мира, что составляет для него главный камень преткновения.
Острота
проблемы, перед которой мы стоим, совсем не в
том, должна или не должна философия быть автономной и свободной (конечно, должна быть автономной и свободной); острота
проблемы в
том, должна ли автономная и свободная философия сознать свободно необходимость религиозного питания, религиозной полноты опыта.
Если вникнуть в жизненную основу и жизненный смысл
проблемы критической гносеологии, в ее психологию, в скрытое за ней мироощущение,
то должно будет признать, что
проблема эта является результатом болезненной рефлексии, раздвоенности, почти что какой-то мнительности.
И весь крещеный христианский мир, даже потеряв высшее религиозное сознание
того, кто был Иисус, в мистической своей стихии чувствует, что в Нем скрыта великая тайна, что с Ним связана величайшая
проблема мировой истории.
Практическая жизненная программа для России может быть сосредоточена лишь вокруг
проблемы Востока и Запада, может быть связана лишь с уготовлением себя к
тому часу истории, в который столкновение восточного и западного мира приведет к разрешению судеб Церкви.
Гносеология Риккерта до последней степени рационалистична, но
тот же Риккерт вместе с Ласком выдвигает
проблему иррационального, иррациональности действительности, иррациональности индивидуальности.
Весь опыт новой философии громко свидетельствует о
том, что
проблемы реальности, свободы и личности могут быть истинно поставлены и истинно решены лишь для посвященных в тайны христианства, лишь в акте веры, в котором дается не призрачная, а подлинная реальность и конкретный гнозис.
Если зло и страдания жизни, смерть и ужас бытия не являются результатом предмирного преступления богоотступничества, великого греха всего творения, свободного избрания злого пути, если нет коллективной ответственности всего творения за зло мира, нет круговой поруки,
то теодицея [Теодицеей называется
проблема оправдания Бога, но само это словосочетание вызывает возражение.
Наш национальный мистицизм XIX века, мистицизм Чаадаева, некоторых славянофилов, Достоевского, Вл. Соловьева и др.,
тем и ценен, что в нем так остро ставится
проблема религиозного смысла истории,
проблема Востока и Запада,
проблема национального мессианизма, т. е. в пределе своем
проблема апокалиптическая.
Самую
проблему трансцендентного пробуют устранить
тем, что всякую реальную действительность рассматривают как содержание сознания.
Вся новая философия пошла по
тому отвлеченно-рационалистическому пути, на котором не могут быть решены поставленные нами
проблемы.
Эпоха не только самая аскетическая, но и самая чувственная, отрицавшая сладострастье земное и утверждавшая сладострастье небесное, одинаково породившая идеал монаха и идеал рыцаря, феодальную анархию и Священную Римскую империю, мироотрицание церкви и миродержавство
той же церкви, аскетический подвиг монашества и рыцарский культ прекрасной дамы, — эпоха эта обострила дуализм во всех сферах бытия и поставила перед грядущим человечеством неразрешенные
проблемы: прежде всего
проблему введения всей действительности в ограду церкви, превращения человеческой жизни в теократию.
— Вы должны делать не для меня, а для дела, которому служите, — строго заметила она; — но, впрочем, что же вас тут особенно беспокоит? Мой отъезд в Варшаву? Ну, поезжайте и вы туда! Определяйтесь в какой-нибудь полк из
тех, что стоят в самой Варшаве; вот вам и разрешение вашей трудной
проблемы!
Дело в
том, что наука строится по известным заданиям, она ставит себе лишь определенные
проблемы, а соответственно сосредоточивает и свое внимание лишь на известных явлениях, отметая другие (напр., очевидно, что вся религиозно-историческая наука при ее основоположном и методическом рационализме строится на принципиальном отрицании чуда, и поэтому все элементы чудесного в религии, без которых, быть может, нельзя и понять последнюю, она относит к области легенд и сказок).
Однако если брать не все содержание этого глубокого учения в полном составе, но лишь центральную ею идею — «проект» воскрешения,
то нетрудно видеть, что в ней ставится
проблема о пределах хозяйства.
Ибо, если есть область, в которой неадекватность мышления своему предмету ясна уже в самой
проблеме,
то это, конечно, религия, опирающаяся на единство трансцендентного и имманентного.
Откровения же философии суть для нее лишь
темы и
проблемы, ранее критического исследования не имеющие никакой философской значимости.
Христианская философия есть философствование христиан, которые стремятся философски осознать свое религиозное бытие, подобно
тому как и всякая философия есть философия кого-нибудь и о чем-нибудь, а «философия вообще» есть призрак и предрассудок, гегелевский фантом [Подробнее
проблему соотношения «философии вообще» и «философии о чем-нибудь» Булгаков развивает в «Философии хозяйства» (М., 1990.