Неточные совпадения
— Но если
женщины, как редкое исключение, и могут занимать эти места, то, мне кажется, вы неправильно употребили выражение «правà». Вернее бы было сказать: обязанности. Всякий согласится, что, исполняя какую-нибудь должность присяжного, гласного, телеграфного чиновника, мы чувствуем, что исполняем обязанность. И потому вернее выразиться, что
женщины ищут обязанностей, и совершенно законно. И можно только сочувствовать этому их желанию помочь общему мужскому
труду.
В женском вопросе он был на стороне крайних сторонников полной свободы
женщин и в особенности их права на
труд, но жил с женою так, что все любовались их дружною бездетною семейною жизнью, и устроил жизнь своей жены так, что она ничего не делала и не могла делать, кроме общей с мужем заботы, как получше и повеселее провести время.
Во все это тяжелое время Алексей Александрович замечал, что светские знакомые его, особенно
женщины, принимали особенное участие в нем и его жене. Он замечал во всех этих знакомых с
трудом скрываемую радость чего-то, ту самую радость, которую он видел в глазах адвоката и теперь в глазах лакея. Все как будто были в восторге, как будто выдавали кого-то замуж. Когда его встречали, то с едва скрываемою радостью спрашивали об ее здоровье.
«Нет, она совершенно не похожа на
женщину, какой я ее видел в Петербурге», — думал Самгин, с
трудом уклоняясь от ее настойчивых вопросов.
Культура — это, дорогая моя, любовь к
труду, но такая же неукротимо жадная, как любовь к
женщине…
Женщина протянула руку с очень твердой ладонью. Лицо у нее было из тех, которые запоминаются с
трудом. Пристально, фотографирующим взглядом светленьких глаз она взглянула в лицо Клима и неясно назвала фамилию, которую он тотчас забыл.
Как он тревожился, когда, за небрежное объяснение, взгляд ее становился сух, суров, брови сжимались и по лицу разливалась тень безмолвного, но глубокого неудовольствия. И ему надо было положить двои, трои сутки тончайшей игры ума, даже лукавства, огня и все свое уменье обходиться с
женщинами, чтоб вызвать, и то с
трудом, мало-помалу, из сердца Ольги зарю ясности на лицо, кротость примирения во взгляд и в улыбку.
— Ну, хорошо; я солгу ей, скажу, что ты живешь ее памятью, — заключил Штольц, — и ищешь строгой и серьезной цели. Ты заметь, что сама жизнь и
труд есть цель жизни, а не
женщина: в этом вы ошибались оба. Как она будет довольна!
Она была счастлива — и вот причина ее экстаза, замеченного Татьяной Марковной и Райским. Она чувствовала, что сила ее действует пока еще только на внешнюю его жизнь, и надеялась, что, путем неусыпного
труда, жертв, она мало-помалу совершит чудо — и наградой ее будет счастье
женщины — быть любимой человеком, которого угадало ее сердце.
«
Женщины! вами вдохновлен этот
труд, — проворно писал он, — вам и посвящается! Примите благосклонно. Если его встретит вражда, лукавые толки, недоразумения — вы поймете и оцените, что водило моими чувствами, моей фантазией и пером! Отдаю и свое создание, и себя самого под вашу могущественную защиту и покровительство! От вас только и ожидаю… „наград“, — написал он и, зачеркнув, поставил: „Снисхождения“.
Он вспомнил всё, что он видел нынче: и
женщину с детьми без мужа, посаженного в острог за порубку в его, Нехлюдовском, лесу, и ужасную Матрену, считавшую или, по крайней мере, говорившую, что
женщины их состояния должны отдаваться в любовницы господам; вспомнил отношение ее к детям, приемы отвоза их в воспитательный дом, и этот несчастный, старческий, улыбающийся, умирающий от недокорма ребенок в скуфеечке; вспомнил эту беременную, слабую
женщину, которую должны были заставить работать на него за то, что она, измученная
трудами, не усмотрела за своей голодной коровой.
Удивительная
женщина Татьяна Борисовна, а никто ей не удивляется: ее здравый смысл, твердость и свобода, горячее участие в чужих бедах и радостях, словом, все ее достоинства точно родились с ней, никаких
трудов и хлопот ей не стоили…
«Но шли века; моя сестра — ты знаешь ее? — та, которая раньше меня стала являться тебе, делала свое дело. Она была всегда, она была прежде всех, она уж была, как были люди, и всегда работала неутомимо. Тяжел был ее
труд, медлен успех, но она работала, работала, и рос успех. Мужчина становился разумнее,
женщина тверже и тверже сознавала себя равным ему человеком, — и пришло время, родилась я.
С одной стороны, освобождение
женщины, призвание ее на общий
труд, отдание ее судеб в ее руки, союз с нею как с ровным.
Но явилась помощь, — в школу неожиданно приехал епископ Хрисанф [Епископ Хрисанф — автор известного трехтомного
труда — «Религии древнего мира», статьи — «Египетский метампсихоз», а также публицистической статьи — «О браке и
женщине». Эта статья, в юности прочитанная мною, произвела на меня сильное впечатление. Кажется, я неверно привел титул ее. Напечатана в каком-то богословском журнале семидесятых годов. (Комментарий М. Горького.)], похожий на колдуна и, помнится, горбатый.
Быть может, это следует приписать тому, что во время вековых скитаний народа львиная доля лишений, тяжкого
труда и слез выпала
женщине.]
Пустынная зала, приведенная относительно в лучший порядок посредством сбора сюда всей мебели из целого дома, оживилась шумными спорами граждан.
Женщины, сидя около круглого чайного стола, говорили о
труде; мужчины говорили о
женщинах, в углу залы стоял Белоярцев, окруженный пятью или шестью человеками. Перед ним стояла госпожа Мечникова, держа под руку свою шестнадцатилетнюю сестру.
Несколько мужчин и несколько
женщин (в числе последних и Лиза Бахарева) решились сойтись жить вместе, распределив между собою обязанности хозяйственные и соединивши усилия на добывание работ и составление общественной кассы, при которой станет возможно достижение высшей цели братства: ограждение работающего пролетариата от произвола, обид и насилий тучнеющего капитала и разубеждение слепотствующего общества живым примером в возможности правильной организации
труда, без антрепренеров — капиталистов.
— Люба, дорогая моя! Милая, многострадальная
женщина! Посмотри, как хорошо кругом! Господи! Вот уже пять лет, как я не видал как следует восхода солнца. То карточная игра, то пьянство, то в университет надо спешить. Посмотри, душенька, вон там заря расцвела. Солнце близко! Это — твоя заря, Любочка! Это начинается твоя новая жизнь. Ты смело обопрешься на мою сильную руку. Я выведу тебя на дорогу честного
труда, на путь смелой, лицом к лицу, борьбы с жизнью!
С
трудом вспоминал он, как для храбрости пил он на извозчике отвратительно пахнувший настоящими постельными клопами ром, как его мутило от этого пойла, как он вошел в большую залу, где огненными колесами вертелись огни люстр и канделябров на стенах, где фантастическими розовыми, синими, фиолетовыми пятнами двигались
женщины и ослепительно-пряным, победным блеском сверкала белизна шей, грудей и рук.
— Ах! Ты не про то! — закричал Лихонин и опять высоким слогом начал говорить ей о равноправии
женщин, о святости
труда, о человеческой справедливости, о свободе, о борьбе против царящего зла.
Разумеется, первою моею мыслью по приезде к К. была мысль о
женщине, cet etre indicible et mysterieux, [существе таинственном и неизъяснимом (франц.)] к которому мужчина фаталистически осужден стремиться. Ты знаешь, что две вещи: l'honneur et le culte de la beaute [честь и культ красоты (франц.)] — всегда были краеугольными камнями моего воспитания. Поэтому ты без
труда поймешь, как должно было заботить меня это дело. Но и в этом отношении все, по-видимому, благоприятствует мне.
Самой умной
женщине пробить себе дорогу только одной своей головой — дело почти невозможное; она всегда остается на полудетском положении, и ее
труд ценится наравне с детским.
— Так это для меня! — сказала Лизавета Александровна, едва приходя в себя, — нет, Петр Иваныч! — живо заговорила она, сильно встревоженная, — ради бога, никакой жертвы для меня! Я не приму ее — слышишь ли? решительно не приму! Чтоб ты перестал трудиться, отличаться, богатеть — и для меня! Боже сохрани! Я не стою этой жертвы! Прости меня: я была мелка для тебя, ничтожна, слаба, чтобы понять и оценить твои высокие цели, благородные
труды… Тебе не такую
женщину надо было…
Вера Николаевна оставила свой экипаж за две улицы до Лютеранской. Она без большого
труда нашла квартиру Желткова. Навстречу ей вышла сероглазая старая
женщина, очень полная, в серебряных очках, и так же, как вчера, спросила...
— Напротив, я знаю, что ты
женщина богатая, так как занимаешься ростовщичеством, — возразил камергер. — Но я любовь всегда понимал не по-вашему, по-ростовщически, а полагал, что раз мужчина с
женщиной сошлись, у них все должно быть общее: думы, чувства, состояние… Вы говорите, что живете своим
трудом (уж изменил камергер ты на вы), прекрасно-с; тогда расскажите мне ваши средства, ваши дела, все ваши намерения, и я буду работать вместе с вами.
— Я прошу тебя уплатить мне не вдруг, а в несколько сроков, — продолжала она прежним деликатным и кротким тоном. — Ты сам знаешь, что я
женщина бедная и живу своим
трудом.
Эта
женщина, благодаря своей личной энергии, довела уровень благосостояния семьи до высшей точки, но и за всем тем ее
труд пропал даром, потому что она не только не передала своих качеств никому из детей, а, напротив, сама умерла, опутанная со всех сторон праздностью, пустословием и пустоутробием.
В-19-х, конгресс выразил свою глубокую благодарность всевышнему за замечательное согласие, господствовавшее на собраниях конгресса, на которых столько мужчин и
женщин самых разнообразных народностей и вероисповеданий собиралось для тесной совместной работы, и успешное окончание
трудов конгресса.
Зачем добрые мужчины и даже
женщины, ничем не причастные к военному делу, восторгаются разными подвигами Скобелевых и других и старательно расхваливают их; зачем люди, ничем к этому не принужденные, не получающие за это жалованья, как в России предводители, посвящают целые месяцы усидчивого
труда на совершение физически тяжелого и нравственно мучительнейшего дела — приема рекрут?
«Но, — скажут на это, — всегда во всех обществах большинство людей: все дети, все поглощаемые
трудом детоношения, рождения и кормления
женщины, все огромные массы рабочего народа, поставленные в необходимость напряженной и неустанной физической работы, все от природы слабые духом, все люди ненормальные, с ослабленной духовной деятельностью вследствие отравления никотином, алкоголем и опиумом или других причин, — все эти люди всегда находятся в том положении, что, не имея возможности мыслить самостоятельно, подчиняются или тем людям, которые стоят на более высокой степени разумного сознания, или преданиям семейным или государственным, тому, что называется общественным мнением, и в этом подчинении нет ничего неестественного и противоречивого».
— Вам бы поискать вдову хорошую, молодую
женщину, испытанную от плохого мужа, чтобы она оценила вас верной ценой. Такую найти — невелик бы
труд: плохих-то мужей из десяти девять, а десятый и хорош, да дурак!
Меня обгоняли домино, шуты, черти, индейцы, негры «такие» и настоящие, которых с
трудом можно было отличить от «таких»;
женщины, окутанные газом, в лентах и перьях; развевались короткие и длинные цветные юбки, усеянные блестками или обшитые белым мехом.
На
женщину казак смотрит как на орудие своего благосостояния; девке только позволяет гулять, бабу же заставляет с молодости и до глубокой старости работать для себя, и смотрит на
женщину с восточным требованием покорности и
труда.
Кроме того, постоянный мужской, тяжелый
труд и заботы, переданные ей на руки, дали особенно самостоятельный, мужественный характер гребенской
женщине и поразительно развили в ней физическую силу, здравый смысл, решительность и стойкость характера.
Хотя он и твердо убежден, что
труд постыден для казака и приличен только работнику-ногайцу и
женщине, он смутно чувствует, что всё, чем он пользуется и называет своим, есть произведение этого
труда, и что во власти
женщины, матери или жены, которую он считает своею холопкой, лишить его всего, чем он пользуется.
И не странно ли, что этот человек, не нашедший себе нигде ни
труда, ни покоя, одиноко объездивший весь свет, вдруг здесь, в маленьком городишке, нашел симпатию в
женщине мало образованной, бедной, далекой от его круга!
Наслушавшись про тебя, так и кивает локонами: «Василий Иванович, думали ли вы, говорит, когда-нибудь над тем… — она всегда думает над чем-нибудь, а не о чем — нибудь, — думали ли вы над тем, что если б очень способного человека соединить с очень способной
женщиной, что бы от них могло произойти?» Вот тут, извини, я уж тебе немножко подгадил: я знаю, что ей все хочется иметь некрещеных детей, и чтоб непременно «от неизвестного», и чтоб одно чадо, сын, называлося «
Труд», а другое, дочь — «Секора».
Несчастливцев. Ну, что делать! Я ее любил, я ее считал вместо матери. (Утирает слезу.) Что ж такое, что я актер? Всякий обязан делать, что умеет. Я ведь не разбойник, я честным, тяжелым
трудом добываю хлеб свой. Я не милостыню пришел просить у нее, а теплого слова. Обидно!.. О,
женщины! Если уж ей хотелось обидеть меня, неужели она хуже тебя никого не нашла?
Он искренно любил, он глубоко уважал свою молодую родственницу и, окончив свою темную, приготовительную работу, собираясь вступить на новое поприще, начать действительную, не коронную службу, предложил ей, как любимой
женщине, как товарищу и другу, соединить свою жизнь с его жизнью — на радость и на горе, на
труд и на отдых,"for better for worse", как говорят англичане.
С поля в город тихо входит ночь в бархатных одеждах, город встречает ее золотыми огнями; две
женщины и юноша идут в поле, тоже как бы встречая ночь, вслед им мягко стелется шум жизни, утомленной
трудами дня.
Старик Джиованни Туба еще в ранней молодости изменил земле ради моря — эта синяя гладь, то ласковая и тихая, точно взгляд девушки, то бурная, как сердце
женщины, охваченное страстью, эта пустыня, поглощающая солнце, ненужное рыбам, ничего не родя от совокупления с живым золотом лучей, кроме красоты и ослепительного блеска, — коварное море, вечно поющее о чем-то, возбуждая необоримое желание плыть в его даль, — многих оно отнимает у каменистой и немой земли, которая требует так много влаги у небес, так жадно хочет плодотворного
труда людей и мало дает радости — мало!
— Дело не в проигрыше, — сказал я с досадой. — Разве вам не приходило на мысль, когда вы там играли, что блеск золота, все эти
женщины, старые и молодые, крупье, вся обстановка, что все это — подлая, гнусная насмешка над
трудом рабочего, над кровавым потом?
Увлечение Фомы тридцатилетней
женщиной, справлявшей в объятиях юноши тризну по своей молодости, не отрывало его от дела; он не терялся ни в ласках, ни в работе, и там и тут внося всего себя.
Женщина, как хорошее вино, возбуждала в нем с одинаковой силой жажду
труда и любви, и сама она помолодела, приобщаясь поцелуев юности.
— Вот то-то, Дарья Михайловна, — говорили ей, — не знаете вы, сколько
труда в последнее время положено за
женщину.
— Да хотя бы-с и о себе! Пора, наконец, похлопотать и о себе, когда на нас ложится весь
труд и тяжесть заработка; а
женщины живут в тягость и себе, и другим — ничего не делают. Вопрос женский — общий вопрос.
Если
женщина дает вам счастье, создает ваше благополучие, то неужто она не участвует таким образом в вашем
труде и не имеет права на ваш заработок?
— Все же, я думаю, согласитесь вы, что нужно развить в
женщине вкус, то есть я хотел сказать, развить в ней любовь и к
труду, и к свободе, чтоб она умела ценить свою свободу и ни на что ее не променивала.
Миллионы людей, поколения рабов гибнут в этом каторжном
труде на фабриках только для прихоти
женщин.
Женщины, как царицы, в плену рабства и тяжелого
труда держат 0,9 рода человеческого.