Неточные совпадения
Сработано было чрезвычайно много на сорок два человека. Весь большой луг, который кашивали два
дня при барщине в
тридцать кос, был уже скошен. Нескошенными оставались углы с короткими рядами. Но Левину хотелось как можно больше скосить в этот
день, и досадно было на солнце, которое так скоро спускалось. Он не чувствовал никакой усталости; ему только хотелось еще и еще поскорее и как можно больше сработать.
— Ах, эти мне сельские хозяева! — шутливо сказал Степан Аркадьич. — Этот ваш тон презрения к нашему брату городским!… А как
дело сделать, так мы лучше всегда сделаем. Поверь, что я всё расчел, — сказал он, — и лес очень выгодно продан, так что я боюсь, как бы тот не отказался даже. Ведь это не обидной лес, — сказал Степан Аркадьич, желая словом обидной совсем убедить Левина в несправедливости его сомнений, — а дровяной больше. И станет не больше
тридцати сажен на десятину, а он дал мне по двести рублей.
— Да как вам сказать, Афанасий Васильевич? Я не знаю, лучше ли мои обстоятельства. Мне досталось всего пя<тьдесят> душ крестьян и
тридцать тысяч денег, которыми я должен был расплатиться с частью моих долгов, — и у меня вновь ровно ничего. А главное
дело, что
дело по этому завещанью самое нечистое. Тут, Афанасий Васильевич, завелись такие мошенничества! Я вам сейчас расскажу, и вы подивитесь, что такое делается. Этот Чичиков…
Познал я глас иных желаний,
Познал я новую печаль;
Для первых нет мне упований,
А старой мне печали жаль.
Мечты, мечты! где ваша сладость?
Где, вечная к ней рифма, младость?
Ужель и вправду наконец
Увял, увял ее венец?
Ужель и впрямь и в самом
делеБез элегических затей
Весна моих промчалась
дней(Что я шутя твердил доселе)?
И ей ужель возврата нет?
Ужель мне скоро
тридцать лет?
Это была высокая, неуклюжая, робкая и смиренная девка, чуть не идиотка,
тридцати пяти лет, бывшая в полном рабстве у сестры своей, работавшая на нее
день и ночь, трепетавшая перед ней и терпевшая от нее даже побои.
— Они самые и есть-с, Вахрушин, Афанасий Иванович, и по просьбе вашей мамаши, которая через них таким же манером вам уже пересылала однажды, они и на сей раз не отказали-с и Семена Семеновича на сих
днях уведомили из своих мест, чтобы вам
тридцать пять рублев передать-с, во ожидании лучшего-с.
Он даже успел сунуть неприметно в руку;
дело, впрочем, было ясное и законное, и, во всяком случае, тут помощь ближе была. Раздавленного подняли и понесли; нашлись помощники. Дом Козеля был шагах в
тридцати. Раскольников шел сзади, осторожно поддерживал голову и показывал дорогу.
— Вот тебе и отец города! — с восторгом и поучительно вскричал Дронов, потирая руки. — В этом участке таких цен, конечно, нет, — продолжал он. — Дом стоит гроши, стар, мал, бездоходен. За землю можно получить тысяч двадцать пять,
тридцать. Покупатель — есть, продажу можно совершить в неделю.
Дело делать надобно быстро, как из пистолета, — закончил Дронов и, выпив еще стакан вина, спросил: — Ну, как?
— Через
тридцать лет Пращев с женой, дочерью и женихом ее сидели ночью в саду своем. Залаяла собака, бросилась в кусты. Пращев — за нею и видит: стоит в кустах Середа, отдавая ему честь. «Что, Середа, настал
день смерти моей?» — «Так точно, ваше благородие!»
— Вот видишь! Но это, конечно, озорство. Возня с ним надоела мне, но — до
тридцати лет я с него опеку не сниму, слово дала! Тебе надобно будет заняться этим
делом…
Дня три он провел усердно работая — приводил в порядок судебные
дела Зотовой, свои счета с нею, и обнаружил, что имеет получить с нее двести
тридцать рублей.
— Замечательный человек. Живет — не морщится. На
днях тут хоронили кого-то, и один из провожатых забавно сказал: «
Тридцать девять лет жил — морщился, больше не стерпел — помер». Томилин — много стерпит.
— Затем выбегает в соседнюю комнату, становится на руки, как молодой негодяй, ходит на руках и сам на себя в низок зеркала смотрит. Но — позвольте! Ему —
тридцать четыре года, бородка солидная и даже седые височки. Да-с! Спрашивают… спрашиваю его: «Очень хорошо, Яковлев, а зачем же ты вверх ногами ходил?» — «Этого, говорит, я вам объяснить не могу, но такая у меня примета и привычка, чтобы после успеха в
деле пожить минуточку вниз головою».
— Нуте-с, товарищи, теперь с баррикад уходить не
дело, — говорит он, и все слушают его молча, не перебивая. — На обеих баррикадах должно быть
тридцать пять, на этой — двадцать. Прошу на места.
— В самом
деле, — обрадовался Обломов, вспомнив про эти деньги. — Так вот, извозчику
тридцать да, кажется, двадцать пять рублей Тарантьеву… Еще куда?
Но
дни шли за
днями, годы сменялись годами, пушок обратился в жесткую бороду, лучи глаз сменились двумя тусклыми точками, талия округлилась, волосы стали немилосердно лезть, стукнуло
тридцать лет, а он ни на шаг не подвинулся ни на каком поприще и все еще стоял у порога своей арены, там же, где был десять лет назад.
Штольц ровесник Обломову: и ему уже за
тридцать лет. Он служил, вышел в отставку, занялся своими
делами и в самом
деле нажил дом и деньги. Он участвует в какой-то компании, отправляющей товары за границу.
Теперь сделаю резюме: ко
дню и часу моего выхода после болезни Ламберт стоял на следующих двух точках (это-то уж я теперь наверно знаю): первое, взять с Анны Андреевны за документ вексель не менее как в
тридцать тысяч и затем помочь ей напугать князя, похитить его и с ним вдруг обвенчать ее — одним словом, в этом роде. Тут даже составлен был целый план; ждали только моей помощи, то есть самого документа.
А может быть и то, что Ламберт совсем не хитрил с этою девицею, даже ни минуты, а так-таки и брякнул с первого слова: «Mademoiselle, или оставайтесь старой
девой, или становитесь княгиней и миллионщицей: вот документ, а я его у подростка выкраду и вам передам… за вексель от вас в
тридцать тысяч».
Бабa отвечал, однако ж, что, вероятно, на ответ понадобится
дней тридцать.
Там лежало писем
тридцать, но они едва покрывали
дно.
Потом стало ворочать его то в одну, то в другую сторону с такой быстротой, что в
тридцать минут, по словам рапорта, было сделано им сорок два оборота! Наконец начало бить фрегат, по причине переменной прибыли и убыли воды, об
дно, о свои якоря и класть то на один, то на другой бок. И когда во второй раз положило — он оставался в этом положении с минуту…
— «От
тридцати пяти до сорока
дней на нынешних судах, особенно на паровых».
Переходы от двадцати до
тридцати верст пешком при хорошей пище, дневном отдыхе после двух
дней ходьбы физически укрепили ее; общение же с новыми товарищами открыло ей такие интересы в жизни, о которых она не имела никакого понятия.
Слабая сторона
дела заключалась в том, что услужливый землемер в пылу усердия замежевал целую башкирскую деревню Бухтармы; с другой стороны, услужливый человек, посредник, перевел своей единоличной властью целую башкирскую волость из вотчинников в припущенники, [Вотчинниками на Урале называли башкир — коренных владельцев земельных угодий, а припущенниками — всех переселившихся на их земли из других мест.] то есть с надела в
тридцать десятин посадил на пятнадцать.
— Да ведь это же вздор, Алеша, ведь это только бестолковая поэма бестолкового студента, который никогда двух стихов не написал. К чему ты в такой серьез берешь? Уж не думаешь ли ты, что я прямо поеду теперь туда, к иезуитам, чтобы стать в сонме людей, поправляющих его подвиг? О Господи, какое мне
дело! Я ведь тебе сказал: мне бы только до
тридцати лет дотянуть, а там — кубок об пол!
Одним словом, можно бы было надеяться даже-де тысяч на шесть додачи от Федора Павловича, на семь даже, так как Чермашня все же стоит не менее двадцати пяти тысяч, то есть наверно двадцати восьми, «
тридцати,
тридцати, Кузьма Кузьмич, а я, представьте себе, и семнадцати от этого жестокого человека не выбрал!..» Так вот я, дескать, Митя, тогда это
дело бросил, ибо не умею с юстицией, а приехав сюда, поставлен был в столбняк встречным иском (здесь Митя опять запутался и опять круто перескочил): так вот, дескать, не пожелаете ли вы, благороднейший Кузьма Кузьмич, взять все права мои на этого изверга, а сами мне дайте три только тысячи…
В то время реку Билимбе можно было назвать пустынной. В нижней половине река шириной около 20 м, глубиной до 1,5 м и имеет скорость течения от 8 до 10 км в час. В верховьях реки есть несколько зверовых фанз. Китайцы приходили сюда в Санхобе зимой лишь на время соболевания. В этот
день нам удалось пройти км
тридцать; до Сихотэ-Алиня оставалось еще столько же.
Зато ключница у него, женщина лет
тридцати пяти, черноглазая, чернобровая, полная, свежая и с усами, по буднишним
дням ходит в накрахмаленных платьях, а по воскресеньям и кисейные рукава надевает.
— В Пассаж! — сказала дама в трауре, только теперь она была уже не в трауре: яркое розовое платье, розовая шляпа, белая мантилья, в руке букет. Ехала она не одна с Мосоловым; Мосолов с Никитиным сидели на передней лавочке коляски, на козлах торчал еще третий юноша; а рядом с дамою сидел мужчина лет
тридцати. Сколько лет было даме? Неужели 25, как она говорила, а не 20? Но это
дело ее совести, если прибавляет.
Там она занята распоряжениями, и у него тоже много
дела: разве мало набирается у
тридцати девушек справок и поручений, которые удобнее всего исполнить ему?
В
тридцати верстах от него находилось богатое поместие князя Верейского. Князь долгое время находился в чужих краях, всем имением его управлял отставной майор, и никакого сношения не существовало между Покровским и Арбатовым. Но в конце мая месяца князь возвратился из-за границы и приехал в свою деревню, которой отроду еще не видал. Привыкнув к рассеянности, он не мог вынести уединения и на третий
день по своем приезде отправился обедать к Троекурову, с которым был некогда знаком.
Подписчиков было немного, но уличная продажа была велика, в
день продавалось от
тридцати пяти тысяч до сорока тысяч экземпляров.
Мы были уж очень не дети; в 1842 году мне стукнуло
тридцать лет; мы слишком хорошо знали, куда нас вела наша деятельность, но шли. Не опрометчиво, но обдуманно продолжали мы наш путь с тем успокоенным, ровным шагом, к которому приучил нас опыт и семейная жизнь. Это не значило, что мы состарелись, нет, мы были в то же время юны, и оттого одни, выходя на университетскую кафедру, другие, печатая статьи или издавая газету, каждый
день подвергались аресту, отставке, ссылке.
В тысяча восемьсот
тридцать пятом году я был сослан по
делу праздника, на котором вовсе не был; теперь я наказываюсь за слух, о котором говорил весь город. Странная судьба!
Между рекомендательными письмами, которые мне дал мой отец, когда я ехал в Петербург, было одно, которое я десять раз брал в руки, перевертывал и прятал опять в стол, откладывая визит свой до другого
дня. Письмо это было к семидесятилетней знатной, богатой даме; дружба ее с моим отцом шла с незапамятных времен; он познакомился с ней, когда она была при дворе Екатерины II, потом они встретились в Париже, вместе ездили туда и сюда, наконец оба приехали домой на отдых, лет
тридцать тому назад.
— Экой ты какой! Разве супротив закона можно идти? Конечно, все
дело рук человеческих. Ну, вместо
тридцати ударов мы назначим эдак пяточек.
Останавливались через каждые
тридцать верст в деревенских избах, потому что с проселка на столбовой тракт выезжали только верст за сорок от Р. Наконец за два
дня до семейного праздника достигли мы цели путешествия.
В девичью вошел высокий и худой мужчина лет
тридцати, до такой степени бледный, что, казалось, ему целый месяц каждый
день сряду кровь пускали. Одет он был в черный демикотоновый балахон, спускавшийся ниже колен и напоминавший покроем поповский подрясник; на ногах были туфли на босу ногу.
Во-вторых, с минуты на минуту ждут тетенек-сестриц (прислуга называет их «барышнями»), которые накануне преображеньева
дня приезжают в Малиновец и с этих пор гостят в нем всю зиму, вплоть до конца апреля, когда возвращаются в свое собственное гнездо «Уголок», в
тридцати пяти верстах от нашей усадьбы.
— Да, хлеб. Без хлеба тоже худо. Хлеб, я тебе скажу, такое
дело; нынче ему урожай, а в будущем году семян не соберешь. Либо град, либо засуха, либо что. Нынче он шесть рублей четверть, а в будущем году
тридцать рублей за четверть отдашь! Поэтому которые хозяева с расчетом живут, те в урожайные года хлеба не продают, а дождутся голодухи да весь запас и спустят втридорога.
Мы выехали из Малиновца около часа пополудни. До Москвы считалось сто
тридцать пять верст (зимний путь сокращался верст на пятнадцать), и так как путешествие, по обыкновению, совершалось «на своих», то предстояло провести в дороге не меньше двух
дней с половиной. До первой станции (Гришково),
тридцать верст, надо было доехать засветло.
В назначенный
день к семи часам вечера приперла из «Ляпинки» артель в
тридцать человек. Швейцар в ужасе, никого не пускает. Выручила появившаяся хозяйка дома, и княжеский швейцар в щегольской ливрее снимал и развешивал такие пальто и полушубки, каких вестибюль и не видывал. Только места для калош остались пустыми.
Тяжело было Луковникову обращаться именно в Запольский банк, где воронил всеми
делами Мышников, но делать нечего — нужда загнала. Банковское правление долго тянуло это
дело, собирало какие-то справки, и, наконец, состоялось решение выдать под мельницу ссуду в
тридцать тысяч рублей.
Причина казачьей голодовки была налицо: беспросыпная казачья лень, кабаки и какая-то детская беззаботность о завтрашнем
дне. Если крестьянин голодает от своих четырех десятин надела, так его и бог простит, а голодать да морить мором скотину от
тридцати — прямо грешно. Конечно, жаль малых ребят да скотину, а ничем не поможешь, — под лежач камень и вода не течет.
Трофимов. Верьте мне, Аня, верьте! Мне еще нет
тридцати, я молод, я еще студент, но я уже столько вынес! Как зима, так я голоден, болен, встревожен, беден, как нищий, и — куда только судьба не гоняла меня, где я только не был! И все же душа моя всегда, во всякую минуту, и
днем и ночью, была полна неизъяснимых предчувствий. Я предчувствую счастье, Аня, я уже вижу его…
Я тоже начал зарабатывать деньги: по праздникам, рано утром, брал мешок и отправлялся по дворам, по улицам собирать говяжьи кости, тряпки, бумагу, гвозди. Пуд тряпок и бумаги ветошники покупали по двугривенному, железо — тоже, пуд костей по гривеннику, по восемь копеек. Занимался я этим
делом и в будни после школы, продавая каждую субботу разных товаров копеек на
тридцать, на полтинник, а при удаче и больше. Бабушка брала у меня деньги, торопливо совала их в карман юбки и похваливала меня, опустив глаза...
— Я, милый,
тридцать семь лет дедушку знаю, в начале
дела видел и в конце гляжу.
— Помню, Карп Дементьич, что за
тридцать тысяч рублей, забранных вперед, ты тысячу пуд льну прислал должникам на
раздел.
При бережном с ними обращении их должно было хватить
дней на
тридцать.