Неточные совпадения
В суровом молчании, как жрецы, двигались повара; их белые колпаки на фоне почерневших стен придавали работе характер торжественного служения; веселые,
толстые судомойки у бочек с
водой мыли посуду, звеня фарфором и серебром; мальчики, сгибаясь под тяжестью, вносили корзины, полные рыб, устриц, раков и фруктов.
В центре небольшого парка из-под земли бьет
толстая струя рыжевато-мутной
воды, распространяя в воздухе солоноватый запах рыбной лавки.
Попик плыл вокруг колоколов, распевая ясным тенорком, и кропил медь святой
водой; три связки
толстых веревок лежали на земле, поп запнулся за одну из них, сердито взмахнул кропилом и обрызгал веревки радужным бисером.
Аршинах в двух или трех от окна висела над
водой пойманная, на
толстый, пальца в полтора, крюк, акула.
Каменные ворота были такой же крепостной архитектуры, как и самый дом: кирпичные
толстые вереи с пробитыми в них крошечными калитками,
толстая железная решетка наверху с острыми гвоздями, полотнища ворот чуть не из котельного железа, — словом, это была самая почтенная древность, какую можно еще встретить только в старинных монастырях да заштатных крепостях. Недоставало рва с
водой и подъемного моста, как в рыцарских замках.
Место было неудобное: у самой
воды росла
толстая ольха.
От этого к щетине его примерзает
вода; сосульки все увеличиваются и образуют иногда такой
толстый слой льда, что он служит помехой его движениям.
Но самый большой и постоянный доход давала съемщикам торговля вином. Каждая квартира — кабак. В стенах, под полом, в
толстых ножках столов — везде были склады вина, разбавленного
водой, для своих ночлежников и для их гостей. Неразбавленную водку днем можно было получить в трактирах и кабаках, а ночью торговал водкой в запечатанной посуде «шланбой».
А тогда в особенности: полазь-ка по крышам зимой, в гололедицу, когда из разорванных рукавов струями бьет
вода, когда
толстое сукно куртки и штанов (и сухое-то не согнешь) сделается как лубок, а неуклюжие огромные сапожищи, на железных гвоздях для прочности, сделаются как чугунные.
Утвердительно могу сказать, что зыбкие болота иногда превращаются в обыкновенные: вероятно, верхний пласт, год от году делаясь
толще и тяжеле, наконец сядет на дно, а
вода просочится наружу и испарится.
Голова у дрофы и шея какого-то пепельного или зольного цвета; нос
толстый, крепкий, несколько погнутый книзу, в вершок длиною, темно-серый и не гладкий, а шероховатый; зрачки глаз желтые; ушные скважины необыкновенно велики и открыты, тогда как у всех других птиц они так спрятаны под мелкими перышками, что их и не приметишь; под горлом у ней есть внутренний кожаный мешок, в котором может вмещаться много
воды; ноги
толстые, покрытые крупными серыми чешуйками, и, в отличие от других птиц, на каждой только по три пальца.
Пожалуйста, не смущайтесь вопросами — на это нечего обращать внимания. Все это такой вздор — хоть именно досадно, что Ивана Дмитриевича преследовали эти пустяки. Я тоже уверен, что cela a mis de l'eau dans son vin. [Этим подмешали
воды в его вино (то есть ухудшили его положение) (франц.).] Самая жизнь в деревне
Толстого верно отозвалась на его расстроенном организме, не говоря уже о нравственном страдании при разлуке с семьею Евгения. Обнимаю вас.
Бутовского; цензурное разрешение: 11 июня 1840 г. П. Н. Свистунов писал Л. Н.
Толстому 20 марта 1878 г., что имеет рукопись «Мыслей» в перс
воде Бобрищева-Пушкина, и послал эту рукопись
Толстому (сб. «Тайные общества в России», 1946, стр. 200 и сл.; ср. «Кр. архив», 1924, № 6, стр.239; сб.
Филипп, с засученными рукавами рубашки, вытягивает колесом бадью из глубокого колодца, плеская светлую
воду, выливает ее в дубовую колоду, около которой в луже уже полощутся проснувшиеся утки; и я с удовольствием смотрю на значительное, с окладистой бородой, лицо Филиппа и на
толстые жилы и мускулы, которые резко обозначаются на его голых мощных руках, когда он делает какое-нибудь усилие.
Вчера лег — и тотчас же канул на сонное дно, как перевернувшийся, слишком загруженный корабль.
Толща глухой колыхающейся зеленой
воды. И вот медленно всплываю со дна вверх и где-то на средине глубины открываю глаза: моя комната, еще зеленое, застывшее утро. На зеркальной двери шкафа — осколок солнца — в глаза мне. Это мешает в точности выполнить установленные Скрижалью часы сна. Лучше бы всего — открыть шкаф. Но я весь — как в паутине, и паутина на глазах, нет сил встать…
Большие мельничные колеса, разбуженные шумливыми толчками
воды, тоже вздрагивали, как-то нехотя подавались, точно ленясь проснуться, но через несколько секунд уже кружились, брызгая пеной и купаясь в холодных струях. За ними медленно и солидно трогались
толстые валы, внутри мельницы начинали грохотать шестерни, шуршали жернова, и белая мучная пыль тучами поднималась из щелей старого-престарого мельничного здания.
Из ворот по временам выходят с коромыслами на плечах и, переваливаясь с ноги на ногу, проворно идут за
водой краснощекие и совсем уже без талии, но с
толстыми задами мещанские девки, между тем как матери их тонкими, звонкими голосами перебраниваются с такими же звонкоголосыми соседками.
На окне стояла глиняная кружка с
водой, и рядом лежал
толстый сукрой черного хлеба.
И в тишине, спокойной, точно
вода на дне глубокого колодца, деревья, груды домов, каланча и колокольня собора, поднятые в небо как два
толстых пальца, — всё было облечено чем-то единым и печальным, словно ряса монаха.
Позвали ужинать.
Толстая и седая старуха — по прозвищу Живая
Вода — подробно и со вкусом рассказывала о ранах Савки и стонах его; мужики, внимательно слушая её льстивую речь, ухмылялись.
Дружно в одно и то же мгновенье; с громким криком сдвинули в реку с обоих берегов кучи хвороста, сначала связанного пучками; много унесло быстрое течение
воды, но много его, задержанного сваями, легло поперек речного дна; связанные копны соломы с каменьями полетели туда же, за ними следовал навоз и земля; опять настилка хвороста, и опять солома и навоз, и сверху всего
толстые слои дерна.
— Мне нравится ходить босиком, — отвечала Дэзи, наливая нам кофе в
толстые стеклянные стаканы; потом села и продолжала: — Мы плыли по месту, где пять миль глубины. Я перегнулась и смотрела в
воду: может быть, ничего не увижу, а может, увижу, как это глубоко…
Было уже совсем темно, когда дядя Ерошка и трое казаков с кордона, в бурках и с ружьями за плечами прошли вдоль по Тереку на место, назначенное для секрета. Назарка вовсе не хотел итти, но Лука крикнул на него, и они живо собрались. Пройдя молча несколько шагов, казаки свернули с канавы и по чуть заметной тропинке в камышах подошли к Тереку. У берега лежало
толстое черное бревно, выкинутое
водой, и камыш вокруг бревна был свежо примят.
Когда на дикой, чистой, вольной речке или ручье сделают первую мельницу и запрудят
воду плотиной из свежего хвороста и земли, пригнетя сверху несколькими пластами
толстого дерна, взодранного плугом, то в первые годы в этом пруду, чистом и прозрачном, как стекло, живут пеструшка, красуля и кутема.
Есть еще наплавки, получаемые из-за границы, сделанные из одного гусиного
толстого пера и устроенные точно так же, как сейчас описанные мною наплавки; но они пригодны только для удочки наплавной, без грузила, ибо слишком легки; притом
толстый конец пера, в котором утверждается петелька, обыкновенно заклеивается сургучом или особенною смолою; если
вода как-нибудь туда проникнет, то наполнит пустоту пера, и наплавок будет тонуть; притом они не видки на
воде.
Большого сорта крючки, и даже средние, на
толстых лесах или крепких шнурках с грузилом, если
вода быстра, насаживаются рыбкою, опускаются на дно реки, пруда или озера, предпочтительно возле берега, около корней и коряг, и привязываются к воткнутому в берег колу, удилищу или кусту.
Я, к удивлению моему, узнал об этом очень недавно.] из коих не вырвется никакая добыча, широкое горло, которым она проглатывает насадку
толще себя самой, — все это вместе дает ей право называться царицею хищных рыб, обитающих в пресных
водах обыкновенных рек и озер.
Такие складные удилища, хорошо отделанные, с набалдашником и наконечником, имеют наружность
толстой красивой палки; кто увидит их в первый раз, тот и не узнает, что это целая удочка; но, во-первых, оно стоит очень недешево; во-вторых, для большой рыбы оно не удобно и не благонадежно: ибо у него гнется только верхушка, то есть первое коленце, состоящее из китового уса или камышинки, а для вытаскивания крупной рыбы необходимо, чтобы гибь постепенно проходила сквозь удилище по крайней мере до половины его; в-третьих, его надобно держать всегда в руках или класть на что-нибудь сухое, а если станешь класть на
воду, что иногда неизбежно, то оно намокнет, разбухнет и даже со временем треснет; к тому же размокшие коленца, покуда не высохнут, не будут свободно вкладываться одно в другое; в-четвертых, все это надо делать неторопливо и аккуратно — качества, противоположные натуре русского человека: всякий раз вынимать, вытирать, вкладывать, свинчивать, развинчивать, привязывать и отвязывать лесу с наплавком, грузилом и крючком, которую опять надобно на что-нибудь намотать, положить в футляр или ящичек и куда-нибудь спрятать…
При вытаскивании крупной рыбы без сачка, увидев и услышав ее, надобно подводить к берегу, особенно крутому, в таком положении, чтобы голова рыбы и верхняя часть туловища были наружи и приподняты кверху: само собою разумеется, что это можно сделать с
толстой крепкой лесою, в противном случае надобно долго водить рыбу сначала в
воде, потом на поверхности и подтаскивать ее к берегу очень бережно, не приподымая уже головы рыбьей кверху, и потом взять ее рукою, но непременно в
воде.
Окунь не только не боится шума и движенья
воды, но даже бросается на них, для чего палкой или
толстым концом удилища нарочно мутят
воду по дну у берега, ибо это похоже на муть, производимую мелкою рыбешкой.
Такой кружок привязывается, в равном друг от друга расстоянии, тремя равной длины веревочками, которые все три опять привязываются к довольно
толстой веревке (кружок имеет вид привешенной к потолку люстры); длина этой веревки зависит от глубины
воды; она в свою очередь опять прикрепляется к длинной палке.
Должно всегда помнить, что леса, особенно не
толстая, только потому выдерживает тяжесть большой рыбы, что она плавает в
воде, что
вода гораздо гуще воздуха, следовательно лучше поддерживает рыбу, и что гибкий конец удилища служит, так сказать, продолжением лесы.
Уженье около полдён, о котором я обещал сказать особо, в жаркие летние дни производится в таких местах, где густая тень покрывает
воду, как-то: под мостами, плотами, нависшим берегом,
толстыми пнями и корягами, нередко торчащими в
воде, под густым навесом трав, расстилающихся иногда над значительною глубиною.
Старик молчал, поджав
толстые бритые губы и пристально глядя в зеленую
воду, а юноша тихонько и печально запел...
В камнях два рыбака: один — старик, в соломенной шляпе, с
толстым лицом в седой щетине на щеках, губах и подбородке, глаза у него заплыли жиром, нос красный, руки бронзовые от загара. Высунув далеко в море гибкое удилище, он сидит на камне, свесив волосатые ноги в зеленую
воду, волна, подпрыгнув, касается их, с темных пальцев падают в море тяжелые светлые капли.
Вдруг хлынул дождь, за окном раздался вой, визг, железо крыш гудело,
вода, стекая с них, всхлипывала, и в воздухе как бы дрожала сеть
толстых нитей стали.
При помощи
толстых канатов (снасть) и чегеней (обыкновенные колья) барка при веселой «Дубинушке», наконец, всплывает на
воду и переходит уже в ведение водолива, на прямой обязанности которого находится следить за исправностью судна все время каравана.
По сухому почти месту, где текла теперь целая река из-под вешняка, были заранее вколочены
толстые невысокие колья; к этим кольям, входя по пояс в
воду, привязывали или надевали на них петлями морды и хвостуши; рыба, которая скатывалась вниз, увлекаемая стремлением
воды, а еще более рыба, поднимавшаяся вверх по реке до самого вешняка, сбиваемая назад силою падающих волн, — попадала в морды и хвостуши.
Под самым окном, наклонясь над
водой, росла развесистая береза; один
толстый ее сучок выгибался у ствола, как кресло, и я особенно любил сидеть на нем с сестрой…
Почему-то представляются длинные утопленнические волосы, с которых стекает
вода, неведомые страшные лица шевелят
толстыми губами… уж не бредит ли и он?
У него было что-то с почками, и при каждом сильном волнении наливались
водою и опухали его лицо, ноги и руки, и от этого он становился как будто еще крупнее, еще
толще и массивнее.
Невидимые лошади остановились, фыркая, хлюпая копытами по
воде,
толстый кучер Яким, кроткий человек, ласково и робко успокаивал коней.
Равным образом
толстые, белокурые и в кружок остриженные чухонки в отсутствие учеников успевали вынести подставную в умывальнике лохань с грязной
водой и наполнить деревянный над ним резервуар свежею.
Дородная молодуха, сноха его, сидя на камне, тупо смотрела в
воду и крестилась дрожащей рукой, губы ее шевелились, и нижняя,
толстая, красная, как-то неприятно, точно у собаки, отвисала, обнажая желтые зубы овцы. С горы цветными комьями катились девки, ребятишки, поспешно шагали пыльные мужики. Толпа осторожно и негромко гудела...
С Цыбулей пришлось отваживаться при помощи нашатырного спирта и холодной
воды, потом выпоить ему целый графин водки, и он только после этих довольно длинных операций настолько пришел в себя, что мог начать производство судебного следствия; по наружности это был представитель хохлацкого типа — шести футов роста, очень
толстый, с громадной, как пивной котел, головой и умным, то есть скорее хитрым лицом, сильно помятым с жестокого похмелья.
Огромная медная печь с цилиндрическим котлом для нагревания
воды и целой системой медных трубок и кранов занимала угол против окна; все носило необыкновенно мрачный и фантастический для расстроенной головы характер, и заведовавший ванными сторож,
толстый, вечно молчавший хохол, своею мрачною физиономиею увеличивал впечатление.
Кругом стало однообразно, бело, спокойно, и только миллионы снежинок, больших, плоских, пушистых, порхая и кружась, сыпались на
воду, на весла, на лодку, на лица гребцов. Скоро края лодки, лавки, одежда побелели под
толстым слоем снега.
Но скажите на милость, что делать с каким-нибудь
толстым господином или чахоточным юношей, который тормошит вас, дергает и вертит во все стороны, стараясь обратить внимание ваше на закат солнца или блеск месяца в
воде? Куда деваться от тех господ, которые в клубе, в театре, и на гуляньях, кидаются вам на шею, осыпают вас звонкими поцелуями и с какою-то напыщенною торжественностию благодарят судьбу, доставившую им счастие встретиться с вами?
И лягушка сейчас же спряталась. Хотя она и знала, что утки не станут есть ее, большую и
толстую квакушку, но все-таки, на всякий случай, она нырнула под корягу. Однако, подумав, она решилась высунуть из
воды свою лупоглазую голову: ей было очень интересно узнать, куда летят утки.
Рядом с графом за тем же столом сидел какой-то неизвестный мне
толстый человек с большой стриженой головой и очень черными бровями. Лицо этого было жирно и лоснилось, как спелая дыня. Усы длиннее, чем у графа, лоб маленький, губы сжаты, и глаза лениво глядят на небо… Черты лица расплылись, но, тем не менее, они жестки, как высохшая кожа. Тип не русский…
Толстый человек был без сюртука и без жилета, в одной сорочке, на которой темнели мокрые от пота места. Он пил не чай, а зельтерскую
воду.