Неточные совпадения
— Ну, довольно же, довольно! — восклицал я, — я не протестую, берите!
Князь… где же
князь и Дарзан? Ушли? Господа, вы не видали, куда ушли
князь и Дарзан? — и, подхватив наконец все мои деньги, а несколько полуимпериалов так и не успев засунуть в карман и держа в горсти, я пустился догонять
князя и Дарзана. Читатель, кажется, видит, что я не щажу себя и припоминаю в эту минуту всего себя
тогдашнего, до последней гадости, чтоб было понятно, что потом могло выйти.
Впрочем, вовсе не по поводу
князя это пишу, и даже не по поводу
тогдашнего разговора.
Князь Д. В. Голицын,
тогдашний генерал-губернатор, человек слабый, но благородный, образованный и очень уважаемый, увлек московское общество, и как-то все уладилось по-домашнему, то есть без особенного вмешательства правительства.
В протестантской Германии образовалась тогда католическая партия, Шлегель и Лео меняли веру, старый Ян и другие бредили о каком-то народном и демократическом католицизме. Люди спасались от настоящего в средние века, в мистицизм, — читали Эккартсгаузена, занимались магнетизмом и чудесами
князя Гогенлоэ; Гюго, враг католицизма, столько же помогал его восстановлению, как
тогдашний Ламенне, ужасавшийся бездушному индифферентизму своего века.
— Но отчего же вы не обратились ко мне? я бы давно с величайшей готовностью… Помилуйте! я сам сколько раз слышал, как
князь [Подразумевается
князь Дмитрий Владимирович Голицын,
тогдашний московский главнокомандующий.] говорил: всякий дворянин может войти в мой дом, как в свой собственный…
Тотчас же разговорились о больном Ипполите; доктор попросил рассказать подробнее
тогдашнюю сцену самоубийства, и
князь совершенно увлек его своим рассказом и объяснением события.
— Впрочем, я ведь почему это так утверждаю, — вдруг подхватил
князь, видимо желая поправиться, — потому что
тогдашние люди (клянусь вам, меня это всегда поражало) совсем точно и не те люди были, как мы теперь, не то племя было, какое теперь в наш век, право, точно порода другая…
9 июня был акт. Характер его был совершенно иной: как открытие Лицея было пышно и торжественно, так выпуск наш тих и скромен. В ту же залу пришел император Александр в сопровождении одного
тогдашнего министра народного просвещения
князя Голицына. Государь не взял с собой даже
князя П. М. Волконского, который, как все говорили, желал быть на акте.
Тогдашние намерения
князя женить сына на Катерине Федоровне Филимоновой, падчерице графини, были еще только в проекте, но он сильно настаивал на этом проекте; он возил Алешу к будущей невесте, уговаривал его стараться ей понравиться, убеждал его и строгостями и резонами; но дело расстроилось из-за графини.
Она вдруг обратилась к
князю и начала рассуждать с ним о повести Калиновича, ни дать ни взять, языком
тогдашних критиков, упомянула об объективности, сказала что-то в пользу психологического анализа.
Донесение это было отправлено из Тифлиса 24 декабря. Накануне же нового, 52-го года, фельдъегерь, загнав десяток лошадей и избив в кровь десяток ямщиков, доставил его к
князю Чернышеву,
тогдашнему военному министру.
Пройдя широким двором, посреди которого возвышались обширные по
тогдашнему времени каменные палаты
князя Черкасского, они добрались по узкой и круглой лестнице до первой комнаты, где, оставив свои верхние платья, вошли в просторный покой, в котором за большим столом сидело человек около двадцати.
Князь мстил за свое унижение людям, которые при
тогдашних обстоятельствах не могли ничего поставить в свою защиту.
Доводилась она как-то сродни
князю Потемкину-Таврическому; куртизанила в свое время на стоящих выше всякого описания его вельможеских пирах; имела какой-то роман, из рода романов, отличавших
тогдашнюю распудренную эпоху северной Пальмиры, и, наконец, вышла замуж за
князя Аггея Лукича Сурского, человека старого, не безобразного, но страшного с виду и еще более страшного по характеру.
В «Русской беседе» напечатаны «Записки» Державина, в «Отечественных записках», в «Библиографических записках» и в «Московских ведомостях» недавно помещены были извлечения из сочинений
князя Щербатова, в «Чтениях Московского общества истории» и в «Пермском сборнике» — допросы Пугачеву и многие документы, относящиеся к историй пугачевского бунта; в «Чтениях» есть, кроме того, много записок и актов, весьма резко характеризующих
тогдашнее состояние народа и государства; месяц тому назад г. Иловайский, в статье своей о княгине Дашковой, весьма обстоятельно изложил даже все подробности переворота, возведшего Екатерину на престол; наконец, сама книга г. Афанасьева содержит в себе множество любопытных выписок из сатирических журналов — о ханжестве, дворянской спеси, жестокостях и невежестве помещиков и т. п.
Для объяснения такого противоречия между успехами
князя Шаховского на сцене, в публике светской, и гонений в кругу литературном, надобно сказать несколько слов о
тогдашних литературных партиях.
Постоянными посетителями были: Гаврила Романыч Державин, Иван Иваныч Дмитриев (
тогдашний министр юстиции),
князь С. Шихматов, граф Дмитрий Иваныч Хвостов, Александр Семеныч Хвостов и
князь Александр Александрович Шаховской.
Первый приехал в карете
тогдашний начальник Третьего отделения граф П.Шувалов; вышел из кареты в одном мундире и вскоре поспешно уехал. Он-то, встретив поблизости взвод (или полроты) гвардейского стрелкового батальона, приказал ему идти на Колокольную. Я это сам слышал от офицера, командовавшего стрелками, некоего П-ра, который бывал у нас в квартире у моих сожителей,
князя Дондукова и графа П.А.Гейдена — его товарищей по Пажескому корпусу.
Это случилось уже через две-три недели после моего приезда. Мне понадобилось засвидетельствовать две доверенности на имя моего
тогдашнего приятеля
князя А.И.Урусова для получения за меня поспектакльной платы из конторы московских театров. И вот я по указаниям знакомых испанцев отыскал наше посольство, вошел во двор и увидал в нем бородатого, плотного мужчину, сидевшего под навесом еще с кем-то.
Свадьба, посаженым — главнокомандующий, — так по-тогдашнему звали генерал-губернатора; в «Модном журнале»
князя Шаликова стихи ей посвящены были в виде романса…
В одной из отдаленных горниц обширных хором
князя Василия Прозоровского, сравнительно небольшой, но все же просторной и светлой, с бревенчатыми дубовыми, как и во всех остальных, стенами, за простым деревянным столом и на таком же табурете сидел молодой человек лет восемнадцати. Два широких окна горницы выходили в обширный, запушенный снегом сад, сквозь оголенные, покрытые инеем деревья которого виднелась узкая лента замерзшей Москвы-реки, а за ней скученные постройки
тогдашнего Замоскворечья.
Заглянем в один из таких удаленных от
тогдашнего русского центра уголков, и именно в тот, где можем встретиться с знакомым нам беглым доезжачим
князя Прозоровского — Григорием Семеновым.
В детстве его учила молиться мать, которая была глубоко религиозная женщина и сумела сохранить чистую веру среди светской шумной жизни, где религия хотя и исполнялась наружно, но не жила в сердцах исполнителей и даже исполнительниц.
Князь помнил, что он когда-то ребенком, а затем мальчиком любил и умел молиться, но с летами, в товарищеской среде и в великосветском омуте
тогдашнего Петербурга, утратил эту способность.
Перед ними стоял тот, слава о чьих подвигах широкой волной разливалась по
тогдашней Руси, тот, чей взгляд подкашивал колена у
князей и бояр крамольных, извлекал тайны из их очерствелой совести и лишал чувств нежных женщин. Он был в полной силе мужества, ему шел тридцать седьмой год, и все в нем дышало строгим и грозным величием.
Князь окривел в начале своей придворной карьеры, по милости
тогдашнего всезнайки фельдшера академии художеств Ерофеича, изобретателя известной настойки, приложившего к больному глазу Григория Александровича какую-то примочку.
Полки (были одни конные в
тогдашнее время) усеяли окрестность так, что шатер великого
князя составил средоточие их.
Негодование и досада овладели близкой к нему женщиной — Натальей Федоровной Лопухиной. Она отказалась от всех удовольствий, посещала только одну графиню Бестужеву, родную сестру графа Головкина, сосланного также в Сибирь, и, очень понятно, осуждала
тогдашний порядок вещей. Этого было достаточно. Лесток и
князь Никита Трубецкой стали искать несуществующий заговор против императрицы в пользу младенца Иоанна.
Оргии, которым предавался
князь через несколько месяцев после свадьбы, продолжающаяся его почти явная связь с Ульяной — все это при
тогдашнем своем настроении духа княгиня Васса Семеновна считала возмездием за свою вину.
Племянницы
князя, поставленные в особые условия в высшем петербургском обществе, не отличавшемся тогда особенно строгим нравственным кодексом, как ближайшие родственницы могущественного вельможи, тоже не выделялись особенною нравственною выдержкою, а напротив, были распущены через меру даже среди легкомысленных представительниц
тогдашнего петербургского «большого света».
Эти отзвучья городской жизни не достигали, впрочем, до хором
князя Василия Прозоровского; вблизи на большое расстояние не было «кружал», как назывались в то время кабаки, вокруг которых кипела относительная жизнь
тогдашней полумертвой Москвы.
Вмешались недельщики (
тогдашняя полиция); угрозы их, палки, наконец самое имя великого
князя — ничто не помогло.
Еще был сын у воеводы Иван Хабар-Симской (заметьте, в
тогдашнее время дети часто не носили прозвания отца или, называемые так, впоследствии назывались иначе: эти прозвища давались или великим
князем, или народом, по случаю подвига или худого дела, сообразно душевному или телесному качеству).
В этих видах синод напечатал и разослал по повелению государя Александра Павловича указ, из которого к ужасу нашему видим, что у попа Кирилла за сто лет наплодилось так много последователей, что государь Александр Павлович, его министр
князь А. Н. Голицын, а равно и весь и
тогдашний синод нашлись вынужденными «принимать особые меры к охранению мирян от соблазнов духовенства».
В то время, как
князь подъехал к Введенскому девичьему монастырю (нынче, кажется, простая приходская церковь), ему, против магазина
тогдашнего великосветского портного Жильберта, попался навстречу местный купец П. Купец был старик и плохо видел, а притом он ехал в маленькой беговой купеческой тележке и сам правил дорогим кровным рысаком.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги
тогдашнего петербургского общества.