Неточные совпадения
В это время я нечаянно уронил свой мокрый платок и хотел поднять его; но только что я нагнулся, меня поразил страшный пронзительный крик, исполненный такого ужаса, что, проживи я сто лет, я никогда его не забуду, и, когда
вспомню, всегда пробежит холодная дрожь по моему
телу.
Он нарочно пошевелился и что-то погромче пробормотал, чтоб и виду не подать, что прячется; потом позвонил в третий раз, но тихо, солидно и без всякого нетерпения.
Вспоминая об этом после, ярко, ясно, эта минута отчеканилась в нем навеки; он понять не мог, откуда он взял столько хитрости, тем более что ум его как бы померкал мгновениями, а
тела своего он почти и не чувствовал на себе… Мгновение спустя послышалось, что снимают запор.
Он очень живо, всей кожей
вспомнил Никонову, сравнил ее с Дуняшей и нашел, что та была удобнее, а эта — лучше всех знает искусство наслаждения
телом.
Он
вспомнил это, когда, проснувшись, лежал в пуховой, купеческой перине, вдавленный в нее отвратительной тяжестью своего
тела.
Его ночные думы о девицах принимали осязаемый характер, возбуждая в
теле тревожное, почти болезненное напряжение, оно заставило Клима
вспомнить устрашающую книгу профессора Тарновского о пагубном влиянии онанизма, — книгу, которую мать давно уже предусмотрительно и незаметно подсунула ему.
О Петербурге у Клима Самгина незаметно сложилось весьма обычное для провинциала неприязненное и даже несколько враждебное представление: это город, не похожий на русские города, город черствых, недоверчивых и очень проницательных людей; эта голова огромного
тела России наполнена мозгом холодным и злым. Ночью, в вагоне, Клим
вспоминал Гоголя, Достоевского.
В его
теле было что-то холодное, рыбье, глубокая ссадина на шее заставляла
вспоминать о жабрах.
И,
вспомнив неумеренную радость Любаши, брезгливо подумал, что это объясняется, конечно, голодом ее толстенького
тела, возбужденного надеждой на бархатного марксиста.
С тупым недоумением он
вспоминал заботы девушки о радостях его
тела, потом спрашивал себя: как могла она лгать так незаметно и ловко?
Как только, бывало,
вспомню, что она в зипуне гусей гоняет, да в черном
теле, по барскому приказу, содержится, да староста, мужик в дехтярных сапогах, ее ругательски ругает — холодный пот так с меня и закапает.
Я
вспомнил все, что было в этой комнате полчаса назад, и мне было ясно, что она сейчас — Все мое существо билось и пульсировало в той (к счастью, непрозрачной) части
тела, какою я прикрыл рукопись.
И как же удивлен, потрясен и обрадован был юнкер Александров, когда в конце октября он получил от самой Анны Романовны письмецо такого крошечного размера, который заставил невольно
вспомнить о ее рыхлом тучном
теле.
Юноша
вспомнил тяжёлое, оплывшее жиром, покрытое густой рыжею шерстью
тело отца, бывая с ним в бане, он всегда старался не смотреть на неприятную наготу его. И теперь, ставя рядом с отцом мачеху, белую и чистую, точно маленькое облако в ясный день весны, он чувствовал обиду на отца.
Она звала его к себе памятью о
теле её, он пошёл к ней утром, зная, что муж её на базаре, дорогой подбирал в памяти ласковые, нежные слова,
вспоминал их много, но увидал её и не сказал ни одного, чувствуя, что ей это не нужно, а ему не сказать их без насилия над собою.
Почти ощущая, как в толпе зарождаются мысли всем понятные, близкие, соединяющие всех в одно
тело, он невольно и мимолётно
вспомнил монастырский сад, тонко выточенное лицо старца Иоанна, замученный горем и тоскою народ и его гладенькую, мягкую речь, точно паклей затыкающую искривлённые рты, готовые кричать от боли.
Утром на другой день у него болела голова, гудело в ушах и во всем
теле чувствовалось недомогание.
Вспоминать о вчерашней своей слабости ему не было стыдно. Он был вчера малодушен, боялся даже луны, искренно высказывал чувства и мысли, каких раньше и не подозревал у себя. Например, мысли о неудовлетворенности философствующей мелюзги. Но теперь ему было все равно.
Прошло полчаса, час, а она все плакала. Я
вспомнил, что у нее нет ни отца, ни матери, ни родных, что здесь она живет между человеком, который ее ненавидит, и Полей, которая ее обкрадывает, — и какою безотрадной представилась мне ее жизнь! Я, сам не знаю зачем, пошел к ней в гостиную. Она, слабая, беспомощная, с прекрасными волосами, казавшаяся мне образцом нежности и изящества, мучилась как больная; она лежала на кушетке, пряча лицо, и вздрагивала всем
телом.
Бабушка
вспомнила, что девушка, которая изображалась рядом с ее дочерью на одном полотне, далеко уступала княжне по красоте лица и по формам
тела.
Она
вспомнила, положила обе руки на голову и вздрогнула всем
телом.
Он
вспомнил, один за другим, все недавние ужасные случаи, когда в людей его сановного и даже еще более высокого положения бросали бомбы, и бомбы рвали на клочки
тело, разбрызгивали мозг по грязным кирпичным стенам, вышибали зубы из гнезд.
Сквозь похмельный гул в голове и ноющую боль отравленного
тела Артамонов угрюмо
вспоминал события и забавы истекшей ночи, когда вдруг, точно из стены вылез, явился Алексей. Прихрамывая, постукивая палкой, он подошёл и рассыпался словами...
— Смуглая девушка, прекрасная девушка! Когда сегодня твой милый поцелует тебя между грудей и скажет: «Как хорошо пахнет твое
тело, о моя возлюбленная!» — ты
вспомни обо мне в этот миг. Я перелил тебе три лишние капли.
Боже мой, как я ослабел! Сегодня попробовал встать и пройти от своей кровати к кровати моего соседа напротив, какого-то студента, выздоравливающего от горячки, и едва не свалился на полдороге. Но голова поправляется скорее
тела. Когда я очнулся, я почти ничего не помнил, и приходилось с трудом
вспоминать даже имена близких знакомых. Теперь все вернулось, но не как прошлая действительность, а как сон. Теперь он меня не мучает, нет. Старое прошло безвозвратно.
Предо мною шевелилось
тело Изота, и на разбитом черепе волоса, выпрямленные течением, как будто встали дыбом. Я
вспоминал его глуховатый голос, хорошие слова...
Сначала он все
вспоминал о бегах, о своем англичанине, о Ваське, о Назаре и об Онегине и часто видел их во сне, но с течением времени позабыл обо всем. Его от кого-то прятали, и все его молодое, прекрасное
тело томилось, тосковало и опускалось от бездействия. То и дело подъезжали новые, незнакомые люди и снова толклись вокруг Изумруда, щупали и теребили его и сердито бранились между собою.
Он сжимал покрепче сверток свой в руке, дрожа всем
телом за него, и вдруг услышал, что шаги вновь приближаются к ширмам, — видно, старик
вспомнил, что недоставало одного свертка.
— Люди для тебя кончились, — говорит, — они там в миру грех плодят, а ты от мира отошёл. А если
телом откачнулся его — должен и мыслью уйти, забыть о нём. Станешь о людях думать, не минуя
вспомнишь женщину, ею же мир повергнут во тьму греха и навеки связан!
Ненавистно говорил он о женщинах и всегда похабно, называя всё женское грубо, по-мужичьи, плевался при этом, а пальцы скрючивал и водил ими по воздуху, как бы мысленно рвал и щипал женское
тело. Нестерпимо мне слышать это, задыхаюсь.
Вспомню жену свою и счастливые слёзы наши в первую ночь супружества, смущённое и тихое удивление друг перед другом, великую радость…
Родился ребёнок, переменилась жена моя: и голос у неё крепче стал, и
тело всё будто бы выпрямилось, а ко мне она, вижу — как-то боком стоит. Не то, чтобы жадна стала, а начала куски усчитывать; уж и милостыню реже подаёт,
вспоминает, кто из мужиков сколько должен нам. Долги — пятаки, а ей интересно. Сначала я думал — пройдёт это; я тогда уже бойко птицей торговал, раза два в месяц ездил в город с клетками; бывало, рублей пять и больше за поездку возьмёшь. Корова была у нас, с десяток кур — чего бы ещё надо?
Вызываю в памяти моей образ бога моего, ставлю пред его лицом тёмные ряды робких, растерянных людей — эти бога творят?
Вспоминаю мелкую злобу их, трусливую жадность,
тела, согбенные унижением и трудом, тусклые от печалей глаза, духовное косноязычие и немоту мысли и всяческие суеверия их — эти насекомые могут бога нового создать?
Но иногда поспешные, милостивые и тепленькие ласки его возлюбленной поднимали в груди юноши тошное ощущение обиды, он
вспоминал торопливые слова женщины, деловые движения ее
тела и с унылою горечью думал...
Но, подвигаясь вперед, против ветра, она
вспомнила инспектора, его жалкое, беспомощное
тело, склонность всегда чего-то пугаться, грубость, за которой — она знала — скрывается отсутствие характера,
вспомнила противные привычки Жукова и брезгливо поежилась, но в ней росло и крепло какое-то, еще неясное решение, заставляя ее добродушно и лукаво улыбаться.
Но,
вспоминая неутомимое
тело Глафиры, певучий носовой звук ее речей и заглатывающий взгляд синих пьяных глаз, он сжимал кулаки, скрипел зубами и готов был реветь от обиды. Точно пила резала ему грудь, он обливался потом от возбуждения, бродил по арестантской, шатаясь, как слепой, и скороговоркою, сквозь зубы говорил...
Женщина,
вспоминая множество обид, нанесенных ей этим человеком и другими, всё говорила, чувствуя в груди неиссякаемый прилив силы и бесстрашия. Развалившееся по стулу жидкое
тело с каждой минутой словно всё более расплывалось, теряя очертания человеческой фигуры. Глаза Лодки стали светлыми, и голос звенел всё яснее.
Держать в объятиях молодое, прекрасное
тело, наслаждаться им, чувствовать всякий раз, пробудившись от сна, ее теплоту и
вспоминать, что она тут, она, моя Ариадна, — о, к этому не легко привыкнуть!
Прежде я любил его, а с этого вечера бояться стал; как
вспомню, какие глаза у него были, так дрожь и пройдет, и пройдет по
телу.
Сладко отдыхало утомленное
тело, и все оно думало о чем-то загадочно-прекрасном и большом, — и никто не
вспомнил об Иуде.
Он встал, хотел было долго и сладко потянуться уставшим
телом, но
вспомнил, что в пост грех это делать, и сдержался. Быстро потерев рукой об руку, точно при умыванье, он опять присел к столу и развернул ветхую записную книжку с побуревшими от частого употребления нижними концами страниц. Вслед за записями крахмального белья, адресами и днями именин, за графами прихода и расхода шли заметки для памяти, написанные бегло, с сокращениями в словах, но все тем же прекрасным писарским почерком.
Эх, грибы-грибочки, темные лесочки!.. Кто вас смолоду не забывал, кто на старости не
вспоминал?.. Человек человечьим живет, пока душа из
тела не вынута.
Из всякого трудного положения сейчас же выйдешь, если только
вспомнишь, что живешь не
телом, а душою,
вспомнишь, что в тебе есть то, что сильнее всего на свете.
Как только почувствуешь страсть, похоть, страх, злобу,
вспомни, кто ты:
вспомни, что ты не
тело, а душа, и тотчас же затихнет то, что взволновало тебя.
Проповедь воскресения в индивидуальных
телах изначала составляла зерно христианского благовествования (
вспомним уже проповедь ап. Павла в афинском ареопаге и скептически-ироническое отношение к нему тогдашних афинских спиритуалистов (Деян. ап. 17:32).
— Отлучение от части праведных, отлучение от небесных сил, отторжение от святейшего сонма поющих хвалебные песни пред агнцем, вечное страданье души в греховном
теле, низведение в геенну на нескончаемую власть врага, — торжественно говорил Николай Александрыч. —
Вспомни, сестрица,
вспомни, душевная моя.
Почтальон снова открыл глаза, взглянул на двигающиеся ямки на лице дьячихи,
вспомнил, где он, понял Савелия. Мысль, что ему предстоит ехать в холодных потемках, побежала из головы по всему
телу холодными мурашками, и он поежился.
Да, мало что хорошего
вспомнишь за эти прожитые три года. Сидеть в своей раковине, со страхом озираться вокруг, видеть опасность и сознавать, что единственное спасение для тебя — уничтожиться, уничтожиться
телом, душою, всем, чтоб ничего от тебя не осталось… Можно ли с этим жить? Невесело сознаваться, но я именно в таком настроении прожил все эти три года.
Прошел час, другой, — Токарев не мог заснуть. Было душно, кусали комары и мошки, жесткие Танины простыни терли
тело. Наложенные вместо тюфяка вещи образовали в постели бугры, и никак нельзя было удобно улечься. Хотелось пить, а воды не было. Токарев лежал потный, угрюмый и злой и
вспоминал свою уютную квартиру в Пожарске. Опять он бездомен. Будущее темно и неверно, и что хорошего может он ждать от этого будущего?
Очарованный, дрожа всем
телом и с наслаждением
вспоминая о том, как он обнимал это чудное
тело в беседке, он подал ей капли и сказал...
Я до сих пор помню это глубоко шедшее из
тела наслаждение от вкусной еды, и
вспоминаю это вот почему.
— Ничего ты не чувствуешь, а всё это у тебя от лишнего здоровья. Силы в тебе бушуют. Тебе бы теперь дербалызнуть хорошенечко, выпить этак, знаешь, чтоб во всем
теле пертурбация произошла. Пьянство отлично освежает… Помнишь, как ты в Ростове-на-Дону насвистался? Господи, даже
вспомнить страшно! Бочонок с вином мы с Сашкой вдвоем еле-еле донесли, а ты его один выпил да потом еще за ромом послал… Допился до того, что чертей мешком ловил и газовый фонарь с корнем вырвал. Помнишь? Тогда еще ты ходил греков бить…
Когда
вспоминаю Зыбино: сладкое безделье в солнечном блеске, вкусная еда, зеленые чащи сада, сверкающая прохлада реки Вашаны, просторные комнаты барского дома с огромными окнами. Когда
вспоминаю Владычню: маленький, тесный домик с бревенчатыми стенами, плач за стеною грудной сестренки Ани, простая еда, цветущий пруд с черною водою и пиявками, тяжелая работа с утренней зари до вечерней, крепкое ощущение мускульной силы в
теле.