Неточные совпадения
Невыносимая скука нашего дома росла
с каждым
годом. Если б не близок был
университетский курс, не новая дружба, не политическое увлечение и не живость характера, я бежал бы или погиб.
Мне разом сделалось грустно и весело; выходя из-за
университетских ворот, я чувствовал, что не так выхожу, как вчера, как всякий день; я отчуждался от университета, от этого общего родительского дома, в котором провел так юно-хорошо четыре
года; а
с другой стороны, меня тешило чувство признанного совершеннолетия, и отчего же не признаться, и название кандидата, полученное сразу.
Мы были уж очень не дети; в 1842
году мне стукнуло тридцать
лет; мы слишком хорошо знали, куда нас вела наша деятельность, но шли. Не опрометчиво, но обдуманно продолжали мы наш путь
с тем успокоенным, ровным шагом, к которому приучил нас опыт и семейная жизнь. Это не значило, что мы состарелись, нет, мы были в то же время юны, и оттого одни, выходя на
университетскую кафедру, другие, печатая статьи или издавая газету, каждый день подвергались аресту, отставке, ссылке.
Я
с ранних
лет должен был бороться
с воззрением всего, окружавшего меня, я делал оппозицию в детской, потому что старшие наши, наши деды были не Фоллены, а помещики и сенаторы. Выходя из нее, я
с той же запальчивостью бросился в другой бой и, только что кончил
университетский курс, был уже в тюрьме, потом в ссылке. Наука на этом переломилась, тут представилось иное изучение — изучение мира несчастного,
с одной стороны, грязного —
с другой.
С ним не только обращались сурово, но даже не торопились отдать в заведение (старшего брата отдали в московский
университетский пансион по двенадцатому
году), чтоб не платить лишних денег за его воспитание.
И этот лозунг стал боевым кличем во всех студенческих выступлениях. Особенно грозно прозвучал он в Московском университете в 1905
году, когда студенчество слилось
с рабочими в
университетских аудиториях, открывшихся тогда впервые для народных сходок. Здесь этот лозунг сверкал и в речах и на знаменах и исчез только тогда, когда исчезло самодержавие.
Третий дом на этой улице, не попавший в руки купечества, заканчивает правую сторону Большой Дмитровки, выходя и на бульвар. В конце XVIII века дом этот выстроил ротмистр Талызин, а в 1818
году его вдова продала дом Московскому университету. Ровно сто
лет,
с 1818 по 1918
год, в нем помещалась
университетская типография, где сто
лет печатались «Московские ведомости».
Несколько
лет спустя Лихонин сам в душе сознавался
с раскаянием и тихой тоской, что этот период времени был самым тихим, мирным и уютным за всю его
университетскую и адвокатскую жизнь.
С блестящими способностями,
с счастливой наружностью в молодые
годы,
с университетским образованием, он кончил тем, что доживал свои дни в страшной глуши, на копеечном жалованье.
— Ну да, — положим, что вы уж женаты, — перебил князь, — и тогда где вы будете жить? — продолжал он, конечно, здесь, по вашим средствам… но в таком случае, поздравляю вас, теперь вы только еще, что называется, соскочили
с университетской сковородки: у вас прекрасное направление, много мыслей, много сведений, но, много через два — три
года, вы все это растеряете, обленитесь, опошлеете в этой глуши, мой милый юноша — поверьте мне, и потом вздумалось бы вам съездить, например, в Петербург, в Москву, чтоб освежить себя — и того вам сделать будет не на что: все деньжонки уйдут на родины, крестины, на мамок, на нянек, на то, чтоб ваша жена явилась не хуже другой одетою, чтоб квартирка была хоть сколько-нибудь прилично убрана.
С Дмитрием Яковлевичем Бельтов вспомнил
университетские годы, бездну тогдашних анекдотов, тогдашние мечты, надежды.
У Малгоржана были здесь его старые знакомые,
с которыми он сошелся еще
года за два пред сим, в то время как в качестве вольнослушателя посещал
университетские лекции.
— Э! ангел мой! Я уже тут около
года — прямо
с университетской скамейки. Учительствую, славнобубенское юношество математикой просвещаю. Славные, черт возьми, ребята! Да, кстати! — ударил он себя по лбу. — Ты ведь, конечно,
с нами завтра?
Я превратился как бы в студента, правда весьма"великовозрастного", так как мне тогда уже шел тридцатый
год. Но нигде, ни в каком городе (не исключая и немецких
университетских городов), я так скоро не стряхнул бы
с себя того, что привез
с собою после моих издательских мытарств.
Поехал я из Нижнего в тарантасе — из дедушкина добра. На второе
лето взял я старого толстого повара Михаилу. И тогда же вызвался пожить со мною в деревне мой товарищ З-ч, тот,
с которым мы перешли из Казани в Дерпт. Он тогда уже практиковал как врач в Нижнем, но неудачно; вообще хандрил и не умел себе добыть более прочное положение. Сопровождал меня, разумеется, мой верный famulus Михаил Мемнонов, проделавший со мною все
годы моей
университетской выучки.
Люди герценского поколения попадали за границу вообще
с большей подготовкой, чем та масса, которая кинулась туда
с 60-х
годов. Конечно, в этой"массе"было уже гораздо больше, чем прежде, молодых людей, ехавших учиться
с университетским дипломом,
с более определенной программой дальнейших"штудий". Но сколько же тронулось тогда всякого шляющегося народа!
Да и старший мой дядя — его брат, живший всегда при родителях, хоть и опустился впоследствии в провинциальной жизни, но для меня был источником неистощимых рассказов о Московском
университетском пансионе, где он кончил курс, о писателях и профессорах того времени, об актерах казенных театров, о всем, что он прочел. Он был юморист и хороший актер-любитель, и в нем никогда не замирала связь со всем, что в тогдашнем обществе, начиная
с 20-х
годов, было самого развитого, даровитого и культурного.
То, что еще не называлось тогда"интеллигенцией"(слово это пущено было в печать только
с 1866
года), то есть илюди 40-х и 50-х
годов, испытанные либералы, чаявшие так долго падения крепостного права, и молодежь, мои сверстники и моложе меня, придавали столичному сезону очень заметный подъем. Это сказывалось, кроме издательской деятельности, в публичных литературных вечерах и в посещении временных
университетских курсов в залах Думы.
А этот скорый выбор сослужил мне службу, и немалую. Благодаря энциклопедической программе камерального разряда, где преподавали, кроме чисто юридических наук, химию, ботанику, технологию, сельское хозяйство, я получил вкус к естествознанию и незаметно прошел в течение восьми
лет, в двух и даже трех университетах, полный цикл
университетского знания по целым трем факультетам
с их разрядами.
Из Дерпта я приехал уже писателем и питомцем точной науки. Мои семь
с лишком
лет ученья не прошли даром. Без всякого самомнения я мог считать себя как питомца
университетской науки никак не ниже того уровня, какой был тогда у моих сверстников в журнализме, за исключением, разумеется, двух-трех, стоящих во главе движения.
Тургенев в своем"Дыме"(значит, уже во второй половине 60-х
годов) дал целую галерею русских из Баден-Бадена: и сановников, и генералов, и нигилистов, и заговорщиков, и"снобов"тогдашнего заигрыванья
с наукой. На него тогда все рассердились, а ведь он ничего не выдумывал. Его вина заключалась лишь в том, что он не изобразил и тех, более серьезных, толковых и работящих русских, какие и тогда водились в заграничных городах, особенно в немецких
университетских центрах.
С отцом у меня только к
университетским годам установилась родственная связь.
Это свалилось на поступивших совершенно неожиданно, вместе
с только что опубликованным новым
университетским уставом 1864
года.
Еще месяц, два — и зима прошла, то есть целый
год; а все что-то притягивает к этой мужицкой и купеческой Москве. Иван Алексеевич покраснел, вспомнив, как давно он не видался ни
с кем из прежних знакомых,
университетских, из того"кружка", который казался ему талантливее и лучше всего, что мог дать ему Петербург.
Богатый помещик одной из приволжских губерний, он посвятил себя чуть ли не
с первого
года окончания
университетского курса хозяйству и земской деятельности, раз в несколько
лет наезжая в Петербург рассеяться и повеселиться.
— Сам. Я несколько недель как кончил
университетский курс, во время же студенчества занимался педагогической деятельностью, и хотя теперь записался в помощники присяжного поверенного, но
летом глухое время для адвокатуры, и я
с удовольствием поехал бы на урок в деревню, отдохнуть… Занятие
с детьми я считаю отдыхом, я так люблю их!