Неточные совпадения
Легко было немке справиться
с беспутною Клемантинкою, но несравненно труднее было обезоружить польскую интригу, тем более что она действовала невидимыми подземными путями. После разгрома Клемантинкинова паны Кшепшицюльский и Пшекшицюльский грустно возвращались по домам и громко сетовали на неспособность русского народа, который даже для подобного случая ни одной талантливой
личности не сумел из себя выработать, как внимание их было развлечено одним, по-видимому, ничтожным происшествием.
Но,
с другой стороны, не меньшего вероятия заслуживает и то соображение, что как ни привлекательна теория учтивого обращения, но, взятая изолированно, она нимало не гарантирует людей от внезапного вторжения теории обращения неучтивого (как это и доказано впоследствии появлением на арене истории такой
личности, как майор Угрюм-Бурчеев), и, следовательно, если мы действительно желаем утвердить учтивое обращение на прочном основании, то все-таки прежде всего должны снабдить людей настоящими якобы правами.
У всякого есть свой задор: у одного задор обратился на борзых собак; другому кажется, что он сильный любитель музыки и удивительно чувствует все глубокие места в ней; третий мастер лихо пообедать; четвертый сыграть роль хоть одним вершком повыше той, которая ему назначена; пятый,
с желанием более ограниченным, спит и грезит о том, как бы пройтиться на гулянье
с флигель-адъютантом, напоказ своим приятелям, знакомым и даже незнакомым; шестой уже одарен такою рукою, которая чувствует желание сверхъестественное заломить угол какому-нибудь бубновому тузу или двойке, тогда как рука седьмого так и лезет произвести где-нибудь порядок, подобраться поближе к
личности станционного смотрителя или ямщиков, — словом, у всякого есть свое, но у Манилова ничего не было.
— Кажется, славная
личность! —
с некоторым жаром ответила Авдотья Романовна, начиная опять ходить взад и вперед по комнате.
— Это все вздор и клевета! — вспыхнул Лебезятников, который постоянно трусил напоминания об этой истории, — и совсем это не так было! Это было другое… Вы не так слышали; сплетня! Я просто тогда защищался. Она сама первая бросилась на меня
с когтями… Она мне весь бакенбард выщипала… Всякому человеку позволительно, надеюсь, защищать свою
личность. К тому же я никому не позволю
с собой насилия… По принципу. Потому это уж почти деспотизм. Что ж мне было: так и стоять перед ней? Я ее только отпихнул.
— Нет, учусь… — отвечал молодой человек, отчасти удивленный и особенным витиеватым тоном речи, и тем, что так прямо, в упор, обратились к нему. Несмотря на недавнее мгновенное желание хотя какого бы ни было сообщества
с людьми, он при первом, действительно обращенном к нему, слове вдруг ощутил свое обычное неприятное и раздражительное чувство отвращения ко всякому чужому лицу, касавшемуся или хотевшему только прикоснуться к его
личности.
Нет, он хотел познакомиться со мной… не
с личностью, нет, а —
с моей осведомленностью, понимаешь?
Но, когда он пробовал привести в порядок все, что слышал и читал, создать круг мнений, который служил бы ему щитом против насилия умников и в то же время
с достаточной яркостью подчеркивал бы его
личность, — это ему не удавалось.
— Нет, отнеситесь серьезно, — просил тот, раскачиваясь на ногах. — Люди, которые знают вас, например Ряхин, Тагильский, Прейс, особенно — Стратонов, — очень сильная
личность! — и — поверьте —
с большим будущим, политик…
— Потому что чувствую себя жилищем множества
личностей и все они в ссоре друг
с другом.
— Рабочими руководит некто Марат, его настоящее имя — Лев Никифоров, он беглый
с каторги,
личность невероятной энергии, характер диктатора; на щеке и на шее у него большое родимое пятно. Вчера, на одном конспиративном собрании, я слышал его — говорит великолепно.
Постепенно начиналась скептическая критика «значения
личности в процессе творчества истории», — критика, которая через десятки лет уступила место неумеренному восторгу пред новым героем, «белокурой бестией» Фридриха Ницше. Люди быстро умнели и, соглашаясь
с Спенсером, что «из свинцовых инстинктов не выработаешь золотого поведения», сосредоточивали силы и таланты свои на «самопознании», на вопросах индивидуального бытия. Быстро подвигались к приятию лозунга «наше время — не время широких задач».
— Весьма любопытно, тетя Лиза, наблюдать,
с какой жадностью и ловкостью человеки хватаются за историческую необходимость.
С этой стороны марксизм для многих чрезвычайно приятен. Дескать — эволюция, детерминизм,
личность — бессильна. И — оставьте нас в покое.
Воинов вытягивал слова о доминанте
личности, снова напоминая Самгину речи Кумова, дама
с восторгом рассказывала...
— Что же это… какой же это человек? — шепотом спросил жандарм, ложась грудью на стол и сцепив пальцы рук. — Действительно —
с крестами,
с портретами государя вел народ, да?
Личность? Сила?
Может быть, даже это чувство было в противоречии
с собственным взглядом Захара на
личность Обломова, может быть, изучение характера барина внушало другие убеждения Захару. Вероятно, Захар, если б ему объяснили о степени привязанности его к Илье Ильичу, стал бы оспаривать это.
Марк погрузился в себя и не занимался больше Райским, а Райский, напротив, вглядывался в него, изучал выражение лица, следил за движениями, стараясь помочь фантазии, которая, по обыкновению, рисовала портрет за портретом
с этой новой
личности.
«Это не бабушка!» —
с замиранием сердца, глядя на нее, думал он. Она казалась ему одною из тех женских
личностей, которые внезапно из круга семьи выходили героинями в великие минуты, когда падали вокруг тяжкие удары судьбы и когда нужны были людям не грубые силы мышц, не гордость крепких умов, а силы души — нести великую скорбь, страдать, терпеть и не падать!
Это ум — не одной головы, но и сердца, и воли. Такие люди не видны в толпе, они редко бывают на первом плане. Острые и тонкие умы,
с бойким словом, часто затмевают блеском такие
личности, но эти
личности большею частию бывают невидимыми вождями или регуляторами деятельности и вообще жизни целого круга, в который поставит их судьба.
Надежда Васильевна и Анна Васильевна Пахотины, хотя были скупы и не ставили собственно
личность своего братца в грош, но дорожили именем, которое он носил, репутацией и важностью дома, преданиями, и потому, сверх определенных ему пяти тысяч карманных денег, в разное время выдавали ему субсидии около такой же суммы, и потом еще,
с выговорами,
с наставлениями, чуть не
с плачем, всегда к концу года платили почти столько же по счетам портных, мебельщиков и других купцов.
Купец, то есть шляпа, борода, крутое брюхо и сапоги, смотрел, как рабочие, кряхтя, складывали мешки хлеба в амбар; там толпились какие-то неопределенные
личности у кабака, а там проехала длинная и глубокая телега,
с насаженным туда невероятным числом рослого, здорового мужичья, в порыжевших шапках без полей, в рубашках
с синими заплатами, и в бурых армяках, и в лаптях, и в громадных сапожищах,
с рыжими, седыми и разношерстными бородами, то клином, то лопатой, то раздвоенными, то козлинообразными.
Ему припомнились все жестокие исторические женские
личности, жрицы кровавых культов, женщины революции, купавшиеся в крови, и все жестокое, что совершено женскими руками,
с Юдифи до леди Макбет включительно. Он пошел и опять обернулся. Она смотрит неподвижно. Он остановился.
Позвольте-с: у меня там жену уведут; уймете ли вы мою
личность, чтоб я не размозжил противнику голову?
Я
с большей отрадой смотрел на кафров и негров в Африке, на малайцев по островам Индийского океана, но
с глубокой тоской следил в китайских кварталах за общим потоком китайской жизни, наблюдал подробности и попадавшиеся мне ближе
личности, слушал рассказы других, бывалых и знающих людей.
Кажется, я смело могу поручиться за всех моих товарищей плавания, что ни у кого из них не было
с этою прекрасною
личностью ни одной неприятной, даже досадной, минуты… А если бывали, то вот какого комического свойства. Например, помню, однажды, гуляя со мной на шканцах, он вдруг… плюнул на палубу. Ужас!
Она очень хорошо могла доказывать, что существующий порядок невозможен, и что обязанность всякого человека состоит в том, чтобы бороться
с этим порядком и пытаться установить тот и политический и экономический строй жизни, при котором
личность могла бы свободно развиваться, и т. п.
Люди простые, обыкновенные,
с требованиями русской общественной, крестьянской, христианской нравственности, оставляли эти понятия и усваивали новые, острожные, состоящие, главное, в том, что всякое поругание, насилие над человеческою
личностью, всякое уничтожение ее позволено, когда оно выгодно.
Купец Смельков, по определению товарища прокурора, был тип могучего, нетронутого русского человека
с его широкой натурой, который, вследствие своей доверчивости и великодушия, пал жертвою глубоко развращенных
личностей, во власть которых он попал.
Свою историю Вера Ефремовна рассказала так, что она, кончив акушерские курсы, сошлась
с партией народовольцев и работала
с ними. Сначала шло всё хорошо, писали прокламации, пропагандировали на фабриках, но потом схватили одну выдающуюся
личность, захватили бумаги и начали всех брать.
«Узнав, что вы посещаете острог, интересуясь одной уголовной
личностью, мне захотелось повидаться
с вами. Просите свидания со мной. Вам дадут, а я передам вам много важного и для вашей протеже и для нашей группы. Благодарная вам Вера Богодуховская».
— Вот, пожалуйте сюда-с… — предупредительно шепнула какая-то темная
личность, точно вынырнувшая из-под пола.
Загадочная антиномичность России в отношении к национальности связана все
с тем же неверным соотношением мужественного и женственного начала,
с неразвитостью и нераскрытостью
личности, во Христе рожденной и призванной быть женихом своей земли, светоносным мужем женственной национальной стихии, а не рабом ее.
У русского человека недостаточно сильно сознание того, что честность обязательна для каждого человека, что она связана
с честью человека, что она формирует
личность.
Утверждение же прав
личности духовно и морально не связывалось
с утверждением обязанностей
личности и ответственности
личности.
Но и социальная демократия Маркса также мало освобождает
личность и также не считается
с ее автономным бытием.
Должна начаться общенациональная ориентировка жизни, идущая изнутри всякого русского человека, всякой
личности, сознавшей свою связь
с нацией.
Если мы говорим в противоположность пантеистическому монизму, что Бог есть
личность, то понимать это нужно совсем не в ограниченном и природно-человеческом смысле конкретного образа,
с которым возможно для нас личное общение.
Речь идет все время не только о душе человека,
личности, но также и о душе общества и душе нации,
с которыми демократическая механика так мало считается.
И вместе
с тем со своей «частной» точки зрения Толстой не видит
личности человеческой, всякий лик тонет для него в безличном.
Отвлеченная, ничем не ограниченная демократия легко вступает во вражду
с духом человеческим,
с духовной природой
личности.
Эта погруженность в стихию русской земли, эта опьяненность стихией, оргийное ее переживание не совместимы ни
с какой культурой ценностей, ни
с каким самосознанием
личности.
Тогда лишь правда демократии, правда человеческого самоуправления, соединится
с правдой духа,
с духовными ценностями
личности и народа.
Как много жестокости и боли бывает при всяком разрыве
личности с семьей, которая давит своей системой приспособления!
Идейность в политике связана
с духовным углублением
личности,
с воспитанием души целого народа,
с сознанием великой ответственности, а не
с упрощением и схематизацией сложной исторической жизни.
Отвлеченно-демократическая общественная идеология сняла ответственность
с личности,
с духа человеческого, а потому и лишила
личность автономии и неотъемлемых прав.
К личному же характеру дела, к трагедии его, равно как и к
личностям участвующих лиц, начиная
с подсудимого, он относился довольно безразлично и отвлеченно, как, впрочем, может быть, и следовало.
Восторженные отзывы Дмитрия о брате Иване были тем характернее в глазах Алеши, что брат Дмитрий был человек в сравнении
с Иваном почти вовсе необразованный, и оба, поставленные вместе один
с другим, составляли, казалось, такую яркую противоположность как
личности и характеры, что, может быть, нельзя бы было и придумать двух человек несходнее между собой.
Насчет же «Христова лжеподобия» и того, что он не удостоил назвать Христа Богом, а назвал лишь «распятым человеколюбцем», что «противно-де православию и не могло быть высказано
с трибуны истины и здравых понятий», — Фетюкович намекнул на «инсинуацию» и на то, что, собираясь сюда, он по крайней мере рассчитывал, что здешняя трибуна обеспечена от обвинений, «опасных для моей
личности как гражданина и верноподданного…» Но при этих словах председатель осадил и его, и Фетюкович, поклонясь, закончил свой ответ, провожаемый всеобщим одобрительным говором залы.
Пока наши собаки,
с обычным, их породе свойственным, китайским церемониалом, снюхивались
с новой для них
личностью, которая, видимо, трусила, поджимала хвост, закидывала уши и быстро перевертывалась всем телом, не сгибая коленей и скаля зубы, незнакомец подошел к нам и чрезвычайно вежливо поклонился.
Новые друзья приняли нас горячо, гораздо лучше, чем два года тому назад. В их главе стоял Грановский — ему принадлежит главное место этого пятилетия. Огарев был почти все время в чужих краях. Грановский заменял его нам, и лучшими минутами того времени мы обязаны ему. Великая сила любви лежала в этой
личности. Со многими я был согласнее в мнениях, но
с ним я был ближе — там где-то, в глубине души.