Неточные совпадения
Солдат опять
с прошением.
Вершками раны смерили
И оценили каждую
Чуть-чуть не в медный грош.
Так мерил пристав следственный
Побои на подравшихся
На рынке мужиках:
«Под правым глазом ссадина
Величиной
с двугривенный,
В средине
лба пробоина
В целковый. Итого:
На рубль пятнадцать
с деньгою
Побоев…» Приравняем ли
К побоищу базарному
Войну под Севастополем,
Где лил солдатик кровь?
Питался больше рыбою;
Сидит на речке
с удочкой
Да сам себя то по носу,
То по
лбу — бац да бац!
У батюшки, у матушки
С Филиппом побывала я,
За дело принялась.
Три года, так считаю я,
Неделя за неделею,
Одним порядком шли,
Что год, то дети: некогда
Ни думать, ни печалиться,
Дай Бог
с работой справиться
Да
лоб перекрестить.
Поешь — когда останется
От старших да от деточек,
Уснешь — когда больна…
А на четвертый новое
Подкралось горе лютое —
К кому оно привяжется,
До смерти не избыть!
Скотинин. Да
с ним на роду вот что случилось. Верхом на борзом иноходце разбежался он хмельной в каменны ворота. Мужик был рослый, ворота низки, забыл наклониться. Как хватит себя
лбом о притолоку, индо пригнуло дядю к похвям потылицею, и бодрый конь вынес его из ворот к крыльцу навзничь. Я хотел бы знать, есть ли на свете ученый
лоб, который бы от такого тумака не развалился; а дядя, вечная ему память, протрезвясь, спросил только, целы ли ворота?
— Это, брат, не то, что
с «кособрюхими»
лбами тяпаться! нет, тут, брат, ответ подай: каков таков человек? какого чину и звания? — гуторят они меж собой.
Глаза серые, впавшие, осененные несколько припухшими веками; взгляд чистый, без колебаний; нос сухой, спускающийся от
лба почти в прямом направлении книзу; губы тонкие, бледные, опушенные подстриженною щетиной усов; челюсти развитые, но без выдающегося выражения плотоядности, а
с каким-то необъяснимым букетом готовности раздробить или перекусить пополам.
Анна, думавшая, что она так хорошо знает своего мужа, была поражена его видом, когда он вошел к ней.
Лоб его был нахмурен, и глаза мрачно смотрели вперед себя, избегая ее взгляда; рот был твердо и презрительно сжат. В походке, в движениях, в звуке голоса его была решительность и твердость, каких жена никогда не видала в нем. Он вошел в комнату и, не поздоровавшись
с нею, прямо направился к ее письменному столу и, взяв ключи, отворил ящик.
Вронский снял
с своей головы мягкую
с большими полями шляпу и отер платком потный
лоб и отпущенные до половины ушей волосы, зачесанные назад и закрывавшие его лысину. И, взглянув рассеянно на стоявшего еще и приглядывавшегося к нему господина, он хотел пройти.
Когда затихшего наконец ребенка опустили в глубокую кроватку и няня, поправив подушку, отошла от него, Алексей Александрович встал и,
с трудом ступая на цыпочки, подошел к ребенку.
С минуту он молчал и
с тем же унылым лицом смотрел на ребенка; но вдруг улыбка, двинув его волоса и кожу на
лбу, выступила ему на лицо, и он так же тихо вышел из комнаты.
Маленький, желтый человечек в очках,
с узким
лбом, на мгновение отвлекся от разговора, чтобы поздороваться, и продолжал речь, не обращая внимания на Левина. Левин сел в ожидании, когда уедет профессор, но скоро заинтересовался предметом разговора.
— Друг мой! — повторила графиня Лидия Ивановна, не спуская
с него глаз, и вдруг брови ее поднялись внутренними сторонами, образуя треугольник на
лбу; некрасивое желтое лицо ее стало еще некрасивее; но Алексей Александрович почувствовал, что она жалеет его и готова плакать. И на него нашло умиление: он схватил ее пухлую руку и стал целовать ее.
И тут он вспомнил вдруг, как и почему он спит не в спальне жены, а в кабинете; улыбка исчезла
с его лица, он сморщил
лоб.
Левин положил брата на спину, сел подле него и не дыша глядел на его лицо. Умирающий лежал, закрыв глаза, но на
лбу его изредка шевелились мускулы, как у человека, который глубоко и напряженно думает. Левин невольно думал вместе
с ним о том, что такое совершается теперь в нем, но, несмотря на все усилия мысли, чтоб итти
с ним вместе, он видел по выражению этого спокойного строгого лица и игре мускула над бровью, что для умирающего уясняется и уясняется то, что всё так же темно остается для Левина.
Вронский
с удивлением приподнял голову и посмотрел, как он умел смотреть, не в глаза, а на
лоб Англичанина, удивляясь смелости его вопроса. Но поняв, что Англичанин, делая этот вопрос, смотрел на него не как на хозяина, но как на жокея, ответил ему...
Алексей Александрович помолчал и потер рукою
лоб и глаза. Он увидел, что вместо того, что он хотел сделать, то есть предостеречь свою жену от ошибки в глазах света, он волновался невольно о том, что касалось ее совести, и боролся
с воображаемою им какою-то стеной.
— Так видишь, — продолжал Николай Левин,
с усилием морща
лоб и подергиваясь. Ему, видимо, трудно было сообразить, что сказать и сделать. — Вот видишь ли… — Он указал в углу комнаты какие-то железные бруски, завязанные бичевками. — Видишь ли это? Это начало нового дела, к которому мы приступаем. Дело это есть производительная артель….
Сергей Иванович давно уже отобедал и пил воду
с лимоном и льдом в своей комнате, просматривая только что полученные
с почты газеты и журналы, когда Левин,
с прилипшими от пота ко
лбу спутанными волосами и почерневшею, мокрою спиной и грудью,
с веселым говором ворвался к нему в комнату.
Всё это знал Левин, и ему мучительно, больно было смотреть на этот умоляющий, полный надежды взгляд и на эту исхудалую кисть руки,
с трудом поднимающуюся и кладущую крестное знамение на тугообтянутый
лоб, на эти выдающиеся плечи и хрипящую пустую грудь, которые уже не могли вместить в себе той жизни, о которой больной просил.
Адвокат был маленький, коренастый, плешивый человек
с черно-рыжеватою бородой, светлыми длинными бровями и нависшим
лбом. Он был наряден, как жених, от галстука и двойной цепочки до лаковых ботинок. Лицо было умное, мужицкое, а наряд франтовской и дурного вкуса.
Он иногда по получасу молча глядел на спящее шафранно-красное, пушистое и сморщенное личико ребенка и наблюдал за движениями хмурящегося
лба и за пухлыми рученками
с подвернутыми пальцами, которые задом ладоней терли глазенки и переносицу.
Через несколько минут он был уже возле нас; он едва мог дышать; пот градом катился
с лица его; мокрые клочки седых волос, вырвавшись из-под шапки, приклеились ко
лбу его; колени его дрожали… он хотел кинуться на шею Печорину, но тот довольно холодно, хотя
с приветливой улыбкой, протянул ему руку.
— Господа, я вас прошу не трогаться
с места! — сказал Вулич, приставив дуло пистолета ко
лбу. Все будто окаменели.
Чичиков так занялся разговорами
с дамами, или, лучше, дамы так заняли и закружили его своими разговорами, подсыпая кучу самых замысловатых и тонких аллегорий, которые все нужно было разгадывать, отчего даже выступил у него на
лбу пот, — что он позабыл исполнить долг приличия и подойти прежде всего к хозяйке.
Гораздо легче изображать характеры большого размера: там просто бросай краски со всей руки на полотно, черные палящие глаза, нависшие брови, перерезанный морщиною
лоб, перекинутый через плечо черный или алый, как огонь, плащ — и портрет готов; но вот эти все господа, которых много на свете, которые
с вида очень похожи между собою, а между тем как приглядишься, увидишь много самых неуловимых особенностей, — эти господа страшно трудны для портретов.
— Пойди ты сладь
с нею! в пот бросила, проклятая старуха!» Тут он, вынувши из кармана платок, начал отирать пот, в самом деле выступивший на
лбу.
— Вы бы прежде говорили, Михей Иваныч, — отвечал Николай скороговоркой и
с досадой, изо всех сил бросая какой-то узелок на дно брички. — Ей-богу, голова и так кругом идет, а тут еще вы
с вашими щикатулками, — прибавил он, приподняв фуражку и утирая
с загорелого
лба крупные капли пота.
— Да будет воля твоя! — вскричал он вдруг
с неподражаемым выражением, упал
лбом на землю и зарыдал, как ребенок.
Видел я, как подобрали ее локоны, заложили их за уши и открыли части
лба и висков, которых я не видал еще; видел я, как укутали ее в зеленую шаль, так плотно, что виднелся только кончик ее носика; заметил, что если бы она не сделала своими розовенькими пальчиками маленького отверстия около рта, то непременно бы задохнулась, и видел, как она, спускаясь
с лестницы за своею матерью, быстро повернулась к нам, кивнула головкой и исчезла за дверью.
Последняя смелость и решительность оставили меня в то время, когда Карл Иваныч и Володя подносили свои подарки, и застенчивость моя дошла до последних пределов: я чувствовал, как кровь от сердца беспрестанно приливала мне в голову, как одна краска на лице сменялась другою и как на
лбу и на носу выступали крупные капли пота. Уши горели, по всему телу я чувствовал дрожь и испарину, переминался
с ноги на ногу и не трогался
с места.
Три тяжелые морщины насунулись на
лоб его и уже больше никогда не сходили
с него.
Когда Грэй поднялся на палубу «Секрета», он несколько минут стоял неподвижно, поглаживая рукой голову сзади на
лоб, что означало крайнее замешательство. Рассеянность — облачное движение чувств — отражалось в его лице бесчувственной улыбкой лунатика. Его помощник Пантен шел в это время по шканцам
с тарелкой жареной рыбы; увидев Грэя, он заметил странное состояние капитана.
Между тем Катерина Ивановна отдышалась, на время кровь отошла. Она смотрела болезненным, но пристальным и проницающим взглядом на бледную и трепещущую Соню, отиравшую ей платком капли пота со
лба: наконец, попросила приподнять себя. Ее посадили на постели, придерживая
с обеих сторон.
Тут смех опять превратился в нестерпимый кашель, продолжавшийся пять минут. На платке осталось несколько крови, на
лбу выступили капли пота. Она молча показала кровь Раскольникову и, едва отдыхнувшись, тотчас же зашептала ему опять
с чрезвычайным одушевлением и
с красными пятнами на щеках...
Мармеладов стукнул себя кулаком по
лбу, стиснул зубы, закрыл глаза и крепко оперся локтем на стол. Но через минуту лицо его вдруг изменилось, и
с каким-то напускным лукавством и выделанным нахальством взглянул на Раскольникова, засмеялся и проговорил...
— Фу! перемешал! — хлопнул себя по
лбу Порфирий. — Черт возьми, у меня
с этим делом ум за разум заходит! — обратился он, как бы даже извиняясь, к Раскольникову, — нам ведь так бы важно узнать, не видал ли кто их, в восьмом часу, в квартире-то, что мне и вообразись сейчас, что вы тоже могли бы сказать… совсем перемешал!
Катерина Ивановна отошла к окну, прислонилась
лбом к оконной раме и
с отчаянием воскликнула...
И, полон сумрачной заботы,
Все ходит, ходит он кругом,
Толкует громко сам
с собою —
И вдруг, ударя в
лоб рукою,
Захохотал.
В горах изранен в
лоб, сошел
с ума от раны.
— Евгений Васильев, — отвечал Базаров ленивым, но мужественным голосом и, отвернув воротник балахона, показал Николаю Петровичу все свое лицо. Длинное и худое,
с широким
лбом, кверху плоским, книзу заостренным носом, большими зеленоватыми глазами и висячими бакенбардами песочного цвету, оно оживлялось спокойной улыбкой и выражало самоуверенность и ум.
Петр, человек до крайности самолюбивый и глупый, вечно
с напряженными морщинами на
лбу, человек, которого все достоинство состояло в том, что он глядел учтиво, читал по складам и часто чистил щеточкой свой сюртучок, — и тот ухмылялся и светлел, как только Базаров обращал на него внимание; дворовые мальчишки бегали за «дохтуром», как собачонки.
Раз она где-то за границей встретила молодого красивого шведа
с рыцарским выражением лица,
с честными голубыми глазами под открытым
лбом; он произвел на нее сильное впечатление, но это не помешало ей вернуться в Россию.
— Н… нет, — произнес
с запинкой Николай Петрович и потер себе
лоб. — Надо было прежде… Здравствуй, пузырь, — проговорил он
с внезапным оживлением и, приблизившись к ребенку, поцеловал его в щеку; потом он нагнулся немного и приложил губы к Фенечкиной руке, белевшей, как молоко, на красной рубашечке Мити.
— Спасибо, Аркаша, — глухо заговорил Николай Петрович, и пальцы его опять заходили по бровям и по
лбу. — Твои предположения действительно справедливы. Конечно, если б эта девушка не стоила… Это не легкомысленная прихоть. Мне нелегко говорить
с тобой об этом; но ты понимаешь, что ей трудно было прийти сюда при тебе, особенно в первый день твоего приезда.
Прощаясь
с матерью, он поцеловал ее в
лоб, а она обняла его и за спиной, украдкой, его благословила трижды.
Аркадий оглянулся и увидал женщину высокого роста, в черном платье, остановившуюся в дверях залы. Она поразила его достоинством своей осанки. Обнаженные ее руки красиво лежали вдоль стройного стана; красиво падали
с блестящих волос на покатые плечи легкие ветки фуксий; спокойно и умно, именно спокойно, а не задумчиво, глядели светлые глаза из-под немного нависшего белого
лба, и губы улыбались едва заметною улыбкою. Какою-то ласковой и мягкой силой веяло от ее лица.
Она возвращалась, садилась снова, брала веер, и даже грудь ее не дышала быстрее, а Аркадий опять принимался болтать, весь проникнутый счастием находиться в ее близости, говорить
с ней, глядя в ее глаза, в ее прекрасный
лоб, во все ее милое, важное и умное лицо.
Баба вырвала платок из его рук и, стирая пот со
лба его, слезы
с глаз, завыла еще громче...
Он был широкоплечий, большеголовый, черные волосы зачесаны на затылок и лежат плотно, как склеенные, обнажая высокий
лоб, густые брови и круглые, точно виши», темные глаза в глубоких глазницах. Кожа на костлявом лице его сероватая, на левой щеке бархатная родника, величиной
с двадцатикопеечную монету, хрящеватый нос загнут вниз крючком, а губы толстые и яркие.
Его окружали люди, в большинстве одетые прилично, сзади его на каменном выступе ограды стояла толстенькая синеглазая дама в белой шапочке, из-под каракуля шапочки на розовый
лоб выбивались черные кудри, рядом
с Климом Ивановичем стоял высокий чернобровый старик в серой куртке, обшитой зеленым шнурком, в шляпе странной формы пирогом,
с курчавой сероватой бородой. Протискался высокий человек в котиковой шапке, круглолицый, румяный,
с веселыми усиками золотого цвета, и шипящими словами сказал даме...
У окна сидел и курил человек в поддевке, шелковой шапочке на голове, седая борода его дымилась, выпуклыми глазами он смотрел на человека против него, у этого человека лицо напоминает благородную морду датского дога — нижняя часть слишком высунулась вперед, а
лоб опрокинут к затылку, рядом
с ним дремали еще двое, один безмолвно, другой — чмокая
с сожалением и сердито.