Неточные совпадения
Длинный
белый остов спины
с огромными, выдающимися лопатками и торчащими ребрами и позвонками был обнажен, и Марья Николаевна
с лакеем запутались
в рукаве рубашки и не могли направить
в него длинную висевшую
руку.
― Не угодно ли? ― Он указал на кресло у письменного уложенного бумагами стола и сам сел на председательское место, потирая маленькие
руки с короткими, обросшими
белыми волосами пальцами, и склонив на бок голову. Но, только что он успокоился
в своей позе, как над столом пролетела моль. Адвокат
с быстротой, которой нельзя было ожидать от него, рознял
руки, поймал моль и опять принял прежнее положение.
Всё лицо ее будет видно, она улыбнется, обнимет его, он услышит ее запах, почувствует нежность ее
руки и заплачет счастливо, как он раз вечером лег ей
в ноги и она щекотала его, а он хохотал и кусал ее
белую с кольцами
руку.
Красавец обер-кельнер
с начинавшимся от шеи пробором
в густых напомаженных волосах, во фраке и
с широкою
белою батистовою грудью рубашки, со связкой брелок над округленным брюшком, заложив
руки в карманы, презрительно прищурившись, строго отвечал что-то остановившемуся господину.
Левин молчал, поглядывая на незнакомые ему лица двух товарищей Облонского и
в особенности на
руку элегантного Гриневича,
с такими
белыми длинными пальцами,
с такими длинными, желтыми, загибавшимися
в конце ногтями и такими огромными блестящими запонками на рубашке, что эти
руки, видимо, поглощали всё его внимание и не давали ему свободы мысли. Облонский тотчас заметил это и улыбнулся.
Анализуя свое чувство и сравнивая его
с прежними, она ясно видела, что не была бы влюблена
в Комисарова, если б он не спас жизни Государя, не была бы влюблена
в Ристич-Куджицкого, если бы не было Славянского вопроса, но что Каренина она любила за него самого, за его высокую непонятую душу, за милый для нее тонкий звук его голоса
с его протяжными интонациями, за его усталый взгляд, за его характер и мягкие
белые руки с напухшими жилами.
Долго потом во сне и наяву, утром и
в сумерки все мерещилось ему, что
в обеих
руках его
белые руки и движется он
с ними
в хороводе.
Когда, взявшись обеими
руками за
белые руки, медленно двигался он
с ними
в хороводе или же выходил на них стеной,
в ряду других парней и погасал горячо рдеющий вечер, и тихо померкала вокруг окольность, и далече за рекой отдавался верный отголосок неизменно грустного напева, — не знал он и сам тогда, что
с ним делалось.
Тут только, оглянувшись вокруг себя, он заметил, что они ехали прекрасною рощей; миловидная березовая ограда тянулась у них справа и слева. Между дерев мелькала
белая каменная церковь.
В конце улицы показался господин, шедший к ним навстречу,
в картузе,
с суковатой палкой
в руке. Облизанный аглицкий пес на высоких ножках бежал перед ним.
В тоске сердечных угрызений,
Рукою стиснув пистолет,
Глядит на Ленского Евгений.
«Ну, что ж? убит», — решил сосед.
Убит!.. Сим страшным восклицаньем
Сражен, Онегин
с содроганьем
Отходит и людей зовет.
Зарецкий бережно кладет
На сани труп оледенелый;
Домой везет он страшный клад.
Почуя мертвого, храпят
И бьются кони, пеной
белойСтальные мочат удила,
И полетели как стрела.
Хотя мне
в эту минуту больше хотелось спрятаться
с головой под кресло бабушки, чем выходить из-за него, как было отказаться? — я встал, сказал «rose» [роза (фр.).] и робко взглянул на Сонечку. Не успел я опомниться, как чья-то
рука в белой перчатке очутилась
в моей, и княжна
с приятнейшей улыбкой пустилась вперед, нисколько не подозревая того, что я решительно не знал, что делать
с своими ногами.
— Кому прикажете записку о детском
белье отдать? — сказала вошедшая,
с заплаканными глазами и
с запиской
в руке, Наталья Савишна, обращаясь к maman.
Когда подле матушки заменила ее гувернантка, она получила ключи от кладовой, и ей на
руки сданы были
белье и вся провизия. Новые обязанности эти она исполняла
с тем же усердием и любовью. Она вся жила
в барском добре, во всем видела трату, порчу, расхищение и всеми средствами старалась противодействовать.
Один из ямщиков — сгорбленный старик
в зимней шапке и армяке — держал
в руке дышло коляски, потрогивал его и глубокомысленно посматривал на ход; другой — видный молодой парень,
в одной
белой рубахе
с красными кумачовыми ластовицами,
в черной поярковой шляпе черепеником, которую он, почесывая свои белокурые кудри, сбивал то на одно, то на другое ухо, — положил свой армяк на козлы, закинул туда же вожжи и, постегивая плетеным кнутиком, посматривал то на свои сапоги, то на кучеров, которые мазали бричку.
Около него
с обеих сторон стояли также на коленях два молодые клирошанина [Клирошанин — церковнослужитель, поющий
в церковном хоре (на клиросе).]
в лиловых мантиях
с белыми кружевными шемизетками сверх их и
с кадилами
в руках.
Осенью, на пятнадцатом году жизни, Артур Грэй тайно покинул дом и проник за золотые ворота моря. Вскорости из порта Дубельт вышла
в Марсель шкуна «Ансельм», увозя юнгу
с маленькими
руками и внешностью переодетой девочки. Этот юнга был Грэй, обладатель изящного саквояжа, тонких, как перчатка, лакированных сапожков и батистового
белья с вытканными коронами.
Пантен, крича как на пожаре, вывел «Секрет» из ветра; судно остановилось, между тем как от крейсера помчался паровой катер
с командой и лейтенантом
в белых перчатках; лейтенант, ступив на палубу корабля, изумленно оглянулся и прошел
с Грэем
в каюту, откуда через час отправился, странно махнув
рукой и улыбаясь, словно получил чин, обратно к синему крейсеру.
На этот раз ему удалось добраться почти к
руке девушки, державшей угол страницы; здесь он застрял на слове «смотри»,
с сомнением остановился, ожидая нового шквала, и действительно едва избег неприятности, так как Ассоль уже воскликнула: «Опять жучишка… дурак!..» — и хотела решительно сдуть гостя
в траву, но вдруг случайный переход взгляда от одной крыши к другой открыл ей на синей морской щели уличного пространства
белый корабль
с алыми парусами.
— Фу, какие вы страшные вещи говорите! — сказал, смеясь, Заметов. — Только все это один разговор, а на деле, наверно, споткнулись бы. Тут, я вам скажу, по-моему, не только нам
с вами, даже натертому, отчаянному человеку за себя поручиться нельзя. Да чего ходить — вот пример:
в нашей-то части старуху-то убили. Ведь уж, кажется, отчаянная башка, среди
бела дня на все риски рискнул, одним чудом спасся, — а руки-то все-таки дрогнули: обокрасть не сумел, не выдержал; по делу видно…
Раскольников оборотился к стене, где на грязных желтых обоях
с белыми цветочками выбрал один неуклюжий
белый цветок,
с какими-то коричневыми черточками, и стал рассматривать: сколько
в нем листиков, какие на листиках зазубринки и сколько черточек? Он чувствовал, что у него онемели
руки и ноги, точно отнялись, но и не попробовал шевельнуться и упорно глядел на цветок.
Среди комнаты стояла Лизавета,
с большим узлом
в руках, и смотрела
в оцепенении на убитую сестру, вся
белая как полотно и как бы не
в силах крикнуть.
Между ими на
белом коне ехал человек
в красном кафтане,
с обнаженной саблею
в руке: это был сам Пугачев.
И Аркадий и Катя молчали; он держал
в руках полураскрытую книгу, а она выбирала из корзинки оставшиеся
в ней крошки
белого хлеба и бросала их небольшой семейке воробьев, которые,
с свойственной им трусливою дерзостью, прыгали и чирикали у самых ее ног.
Аркадий оглянулся и увидал женщину высокого роста,
в черном платье, остановившуюся
в дверях залы. Она поразила его достоинством своей осанки. Обнаженные ее
руки красиво лежали вдоль стройного стана; красиво падали
с блестящих волос на покатые плечи легкие ветки фуксий; спокойно и умно, именно спокойно, а не задумчиво, глядели светлые глаза из-под немного нависшего
белого лба, и губы улыбались едва заметною улыбкою. Какою-то ласковой и мягкой силой веяло от ее лица.
Было утро; у моей кроватки стояла бабушка,
в ее большим
белом чепце
с рюшевыми мармотками, и держала
в руке новенький серебряный рубль, составлявший обыкновенный рождественский подарок, который она мне дарила.
Няня не обманула: ночь пролетела как краткое мгновение, которого я и не заметил, и бабушка уже стояла над моею кроваткою
в своем большом чепце
с рюшевыми мармотками и держала
в своих
белых руках новенькую, чистую серебряную монету, отбитую
в самом полном и превосходном калибре.
Лампа, плохо освещая просторную кухню, искажала формы вещей: медная посуда на полках приобрела сходство
с оружием, а
белая масса плиты — точно намогильный памятник.
В мутном пузыре света старики сидели так, что их разделял только угол стола. Ногти у медника были зеленоватые, да и весь он казался насквозь пропитанным окисью меди. Повар,
в пальто, застегнутом до подбородка, сидел не по-стариковски прямо и гордо; напялив шапку на колено, он прижимал ее
рукой, а другою дергал свои реденькие усы.
Возвратясь
в столовую, Клим уныло подошел к окну.
В красноватом небе летала стая галок. На улице — пусто. Пробежал студент
с винтовкой
в руке. Кошка вылезла из подворотни.
Белая с черным. Самгин сел к столу, налил стакан чаю. Где-то внутри себя, очень глубоко, он ощущал как бы опухоль: не болезненная, но тяжелая, она росла. Вскрывать ее словами — не хотелось.
Ломовой счастливо захохотал, Клим Иванович пошел тише, желая послушать, что еще скажет извозчик. Но на панели пред витриной оружия стояло человек десять, из магазина вышел коренастый человек,
с бритым лицом под бобровой шапкой,
в пальто
с обшлагами из меха, взмахнул
рукой и, громко сказав: «
В дантиста!» — выстрелил.
В проходе во двор на
белой эмалированной вывеске исчезла буква а, стрелок, самодовольно улыбаясь, взглянул на публику, кто-то одобрил его...
А когда подняли ее тяжелое стекло, старый китаец не торопясь освободил из рукава
руку, рукав как будто сам, своею силой, взъехал к локтю, тонкие, когтистые пальцы старческой, железной
руки опустились
в витрину, сковырнули
с белой пластинки мрамора большой кристалл изумруда, гордость павильона, Ли Хунг-чанг поднял камень на уровень своего глаза, перенес его к другому и, чуть заметно кивнув головой, спрятал
руку с камнем
в рукав.
Против двери стоял кондуктор со стеариновой свечою
в руке, высокий и толстый человек
с белыми усами, два солдата
с винтовками и еще несколько человек, невидимых
в темноте.
Над крыльцом дугою изгибалась большая, затейливая вывеска, — на
белом поле красной и синей краской были изображены: мужик
в странной позе — он стоял на одной ноге, вытянув другую вместе
с рукой над хомутом, за хомутом — два цепа; за ними — большой молоток; дальше — что-то непонятное и — девица
с парнем; пожимая друг другу
руки, они целовались.
Самгин замолчал, отмечая знакомых: почти бежит, толкая людей, Ногайцев,
в пиджаке из чесунчи,
с лицом, на котором сияют восторг и пот, нерешительно шагает длинный Иеронимов, держа себя пальцами левой
руки за ухо, наклонив голову, идет Пыльников под
руку с высокой дамой
в белом и
в необыкновенной шляпке, важно выступает Стратонов
с толстой палкой
в руке, рядом
с ним дергается Пуришкевич, лысенький,
с бесцветной бородкой, и шагает толсторожий Марков, похожий на празднично одетого бойца
с мясной бойни.
В кухне на полу, пред большим тазом, сидел голый Диомидов, прижав левую
руку ко груди, поддерживая ее правой.
С мокрых волос его текла вода, и казалось, что он тает, разлагается. Его очень
белая кожа была выпачкана калом, покрыта синяками, изорвана ссадинами. Неверным жестом правой
руки он зачерпнул горсть воды, плеснул ее на лицо себе, на опухший глаз; вода потекла по груди, не смывая
с нее темных пятен.
Не торопясь отступала плотная масса рабочих, люди пятились, шли как-то боком, грозили солдатам кулаками,
в руках некоторых все еще трепетали
белые платки; тело толпы распадалось, отдельные фигуры, отскакивая
с боков ее, бежали прочь, падали на землю и корчились, ползли, а многие ложились на снег
в позах безнадежно неподвижных.
Явилась крупная чернобровая женщина,
в белой полупрозрачной блузке,
с грудями, как два маленькие арбуза, и чрезмерно ласковой улыбкой на подкрашенном лице, — особенно подчеркнуты были на нем ядовито красные губы.
В руках, обнаженных по локоть, она несла на подносе чайную посуду, бутылки, вазы, за нею следовал курчавый усатенький человечек, толстогубый, точно негр; казалось, что его смуглое лицо было очень темным, но выцвело. Он внес небольшой серебряный самовар. Бердников командовал по-французски...
В городе, подъезжая к дому Безбедова, он увидал среди улицы забавную группу: полицейский,
с разносной книгой под мышкой, старуха
в клетчатой юбке и
с палкой
в руках, бородатый монах
с кружкой на груди, трое оборванных мальчишек и педагог
в белом кителе — молча смотрели на крышу флигеля; там, у трубы, возвышался, качаясь, Безбедов
в синей блузе, без пояса,
в полосатых брюках, — босые ступни его ног по-обезьяньи цепко приклеились к тесу крыши.
Спивак
в белом капоте,
с ребенком на
руках, была похожа на Мадонну
с картины сентиментального художника Боденгаузена, репродукции
с этой модной картины торчали
в окнах всех писчебумажных магазинов города. Круглое лицо ее грустно, она озабоченно покусывала губы.
Сзади экипажа, на высокой узенькой скамейке, качается, скрестив
руки на груди, маленький негр, весь
в белом,
в смешной шапочке на курчавой голове,
с детским личиком и важно или обиженно надутыми губами.
Дня через три, вечером, он стоял у окна
в своей комнате, тщательно подпиливая только что остриженные ногти. Бесшумно открылась калитка, во двор шагнул широкоплечий человек
в пальто из парусины,
в белой фуражке,
с маленьким чемоданом
в руке. Немного прикрыв калитку, человек обнажил коротко остриженную голову, высунул ее на улицу, посмотрел влево и пошел к флигелю, раскачивая чемоданчик, поочередно выдвигая плечи.
Впереди толпы шагали, подняв
в небо счастливо сияющие лица, знакомые фигуры депутатов Думы, люди
в мундирах, расшитых золотом, красноногие генералы, длинноволосые попы, студенты
в белых кителях
с золочеными пуговицами, студенты
в мундирах, нарядные женщины, подпрыгивали, точно резиновые, какие-то толстяки и, рядом
с ними, бедно одетые, качались старые люди
с палочками
в руках, женщины
в пестрых платочках, многие из них крестились и большинство шагало открыв рты, глядя куда-то через головы передних, наполняя воздух воплями и воем.
Под полом,
в том месте, где он сидел, что-то негромко щелкнуло, сумрак пошевелился, посветлел, и, раздвигая его, обнаруживая стены большой продолговатой комнаты, стали входить люди — босые,
с зажженными свечами
в руках,
в белых, длинных до щиколоток рубахах, подпоясанных чем-то неразличимым.
— При входе
в царский павильон государя встретили гридни, знаете — эдакие русские лепообразные отроки
в белых кафтанах
с серебром,
в белых, высоких шапках,
с секирами
в руках; говорят, — это древний литератор Дмитрий Григорович придумал их.
Под ветлой стоял Туробоев, внушая что-то уряднику, держа
белый палец у его носа. По площади спешно шагал к ветле священник
с крестом
в руках, крест сиял, таял, освещая темное, сухое лицо. Вокруг ветлы собрались плотным кругом бабы, урядник начал расталкивать их, когда подошел поп, — Самгин увидал под ветлой парня
в розовой рубахе и Макарова на коленях перед ним.
Он схватил Самгина за
руку, быстро свел его
с лестницы, почти бегом протащил за собою десятка три шагов и, посадив на ворох валежника
в саду, встал против, махая
в лицо его черной полою поддевки, открывая мокрую рубаху, голые свои ноги. Он стал тоньше, длиннее,
белое лицо его вытянулось, обнажив пьяные, мутные глаза, — казалось, что и борода у него стала длиннее. Мокрое лицо лоснилось и кривилось, улыбаясь, обнажая зубы, — он что-то говорил, а Самгин, как бы защищаясь от него, убеждал себя...
Кутузов, задернув драпировку, снова явился
в зеркале, большой,
белый,
с лицом очень строгим и печальным. Провел обеими
руками по остриженной голове и, погасив свет, исчез
в темноте более густой, чем наполнявшая комнату Самгина. Клим, ступая на пальцы ног, встал и тоже подошел к незавешенному окну. Горит фонарь, как всегда, и, как всегда, — отблеск огня на грязной, сырой стене.
— Там — все наше, вплоть до реки
Белой наше! — хрипло и так громко сказали за столиком сбоку от Самгина, что он и еще многие оглянулись на кричавшего. Там сидел краснолобый, большеглазый,
с густейшей светлой бородой и сердитыми усами, которые не закрывали толстых губ ярко-красного цвета, одной
рукою,
с вилкой
в ней, он писал узоры
в воздухе. — От Бирска вглубь до самых гор — наше! А жители там — башкирье, дикари, народ негодный, нерабочий, сорье на земле, нищими по золоту ходят, лень им золото поднять…
На дворе соседа, лесопромышленника Табакова, щелкали шары крокета, а старший сын его, вихрастый, большеносый юноша
с длинными
руками и весь
в белом, точно официант из московского трактира, виновато стоял пред Спивак и слушал ее торопливую речь.
Диомидов,
в ярко начищенных сапогах
с голенищами гармоникой,
в черных шароварах,
в длинной,
белой рубахе, помещался на стуле, на высоте трех ступенек от земли; длинноволосый, желтолицый,
с Христовой бородкой, он был похож на икону
в киоте. Пред ним, на засоренной, затоптанной земле двора, стояли и сидели темно-серые люди; наклонясь к ним, размешивая воздух правой
рукой, а левой шлепая по колену, он говорил...
Прижатый к стене маленьким столом, опираясь на него
руками и точно готовясь перепрыгнуть через стол, изогнулся седоволосый Диомидов
в белой рубахе,
с расстегнутым воротом,
с черным крестом, вышитым на груди.