Неточные совпадения
Обломову в самом деле стало почти весело. Он сел с ногами на диван и даже спросил: нет ли чего позавтракать.
Съел два яйца и закурил сигару. И
сердце и голова у него были наполнены; он жил. Он представлял себе, как Ольга получит письмо, как изумится, какое сделает лицо, когда прочтет. Что будет потом?..
Англичане, разумеется,
съесть хотят; Монферан смеется; только этот светлейший, русское-то
сердце: «Дать, говорит, ему сто рублей!
— Скажи Кирилу Петровичу, чтоб он скорее убирался, пока я не велел его выгнать со двора… пошел! — Слуга радостно побежал исполнить приказание своего барина; Егоровна всплеснула руками. «Батюшка ты наш, — сказала она пискливым голосом, — погубишь ты свою головушку! Кирила Петрович
съест нас». — «Молчи, няня, — сказал с
сердцем Владимир, — сейчас пошли Антона в город за лекарем». — Егоровна вышла.
— К самому
сердцу пришлась она мне, горюшка, — плакала Таисья, качая головой. — Точно вот она моя родная дочь… Все терпела, все скрывалась я, Анфиса Егоровна, а вот теперь прорвало… Кабы можно, так на себя бы, кажется, взяла весь Аграфенин грех!.. Видела, как этот проклятущий Кирилл зенки-то свои прятал: у, волк!
Съедят они там девку в скитах с своею-то Енафой!..
Продавайте имения ваши и давайте милостыню. Приготовляйте себе влагалища неветшающие, сокровище неоскудевающее на небесах, куда вор не приближается и где моль не
съедает; ибо где сокровище ваше, там и
сердце ваше будет.
«Вот что вконец
съело ему
сердце», — с грустью и состраданием подумал Кожемякин, чувствуя, что он устал от этих речей, не может больше слушать их и дышать спёртым воздухом тёмной, загромождённой комнаты; он встал, взял руку хозяина и, крепко пожав её, сказал...
Не по-нашему делается, так на первых порах вот так бы и
съел, а дойдет до чего-нибудь — хвать, ан и
сердца вовсе нет!
Верите ль богу,
сердце изныло, глядя на их слезы; и как гоняют мимо нас этих пленных французов, то вот так бы их, разбойников, и
съел!
Не много французов станет разъезжать в русских каретах, и если подлинно Москвы отстаивать не будут, хоть то порадует наше
сердце, что этот Бонапартий гриб
съест.
Он разбавил спирт водой, дал мне выпить, и я тут же в передней
съел кусок ветчины. В животе потеплело, и тоска на
сердце немного съежилась. Я в последний раз пришел в спальню, поглядел на мертвую, зашел к конторщику, оставил ампулу морфия врачу и, закутанный, ушел на крыльцо.
Надя. Он… То-то, я думаю, у вас как в
сердце закипело! Так бы и
съели его сейчас!
И кляла же тот обед Устинья Московка. Первое дело: свежей рыбки хотелось покушать ей, а главное, Василий Борисыч там сел, да там же и Прасковья Патаповна. Подметив на кладбище, как поглядывал на нее Василий Борисыч, дала Устинья волю пылкому, ревнивому
сердцу… Если б можно было, взяла бы да и
съела девичьего подлипалу… Горячая девка была!..
Он выпил и ошалел,
сердце он нашел совсем неудовлетворительным и вовсе не похожим на то, как его себе представлял, судя по известному лубочному листу: «
сердце грешника — жилище сатаны». Чтобы увидеть сатану в
сердце, его уговорили выпить еще вторую мензулку, и он выпил и потом что-то ел. А когда
съел, то студенты ему сказали...
— Лучше бы уж не писали ничего, а то телеграммами этими только тиранят
сердце каждого человека. Читает сегодня солдат газету, радуется: «замирение!» А завтра откроешь газету, — такая могила, и не глядел бы! Как не думали, не ждали, лучше было. А теперь — днем мухи не дают спать, ночью — мысли. Раньше солдат целый котелок борщу
съедал один, а теперь четверо из котелка едят и остается. Никому и есть-то неохота.
Они расстались. С почти облегченным
сердцем отправился Владимир к себе в гостиницу, с аппетитом
съел поданный ему обед и стал нетерпеливо поглядывать на часы, дожидаясь того времени, когда можно будет поехать к Боровиковым — такова была фамилия матери, брата и сестер Агнессы Михайловны Зыковой.
Но, приметив синий мундир, стал в тупик и, проворчав Густаву свое обычное: «Teppe омикуст» [Доброе утро.], спешил обогнать постояльца, который не только не кивнул ему, но, казалось, так ужасно на него посмотрел, как бы хотел его
съесть. Густаву было не до привета людей, чуждых ему: одна в мире занимала его мысли и
сердце. Он прошел уже более половины пути до Гельмета, как вдруг кто-то назвал его по имени.
Рабочий, видимо, шутил, но Иван Иванович не мог разобрать, где кончается шутка и начинается серьезное, и
сердце у него порывами начинало сильно трепыхаться и начиналась изжога, как будто он много
съел дурного, прогоркшего масла. Но проходил час и другой, и никто его не трогал, хотя многие грозились, а один мальчишка снежком залепил ему в голову. Мальчишку обругали, а Иван Иванович совсем успокоился и за себя, и за пальто и уже начал понемногу распоряжаться и повышать голос...