Неточные совпадения
Стародум. Ему многие смеются. Я это знаю. Быть так. Отец мой воспитал меня по-тогдашнему, а я не нашел и нужды
себя перевоспитывать. Служил он Петру
Великому. Тогда один человек назывался ты, а не вы. Тогда не знали еще заражать людей столько, чтоб всякий
считал себя за многих. Зато нонче многие не стоят одного. Отец мой у двора Петра
Великого…
Это
великая заслуга в муже; эта
великая награда покупается только высоким нравственным достоинством; и кто заслужил ее, тот вправе
считать себя человеком безукоризненного благородства, тот смело может надеяться, что совесть его чиста и всегда будет чиста, что мужество никогда ни в чем не изменит ему, что во всех испытаниях, всяких, каких бы то ни было, он останется спокоен и тверд, что судьба почти не властна над миром его души, что с той поры, как он заслужил эту
великую честь, до последней минуты жизни, каким бы ударам ни подвергался он, он будет счастлив сознанием своего человеческого достоинства.
— Разные здешние теперь сплетники говорят, — продолжал тот, — что она — старая дева и рада за кого-нибудь выйти замуж; ну, и прекрасно, я и на старой деве этакой
сочту женитьбу для
себя за
великое счастье.
Порою казалось, что она
считает себя совсем отдельным
великим княжеством, с князем-хозяином Владимиром Долгоруким во главе.
Вся Москва от мала до
велика ревностно гордилась своими достопримечательными людьми: знаменитыми кулачными бойцами, огромными, как горы, протодиаконами, которые заставляли страшными голосами своими дрожать все стекла и люстры Успенского собора, а женщин падать в обмороки, знаменитых клоунов, братьев Дуровых, антрепренера оперетки и скандалиста Лентовского, репортера и силача Гиляровского (дядю Гиляя), московского генерал-губернатора, князя Долгорукова, чьей вотчиной и удельным княжеством почти
считала себя самостоятельная первопрестольная столица, Сергея Шмелева, устроителя народных гуляний, ледяных гор и фейерверков, и так без конца, удивительных пловцов, голубиных любителей, сверхъестественных обжор, прославленных юродивых и прорицателей будущего, чудодейственных, всегда пьяных подпольных адвокатов, свои несравненные театры и цирки и только под конец спортсменов.
Если ему и давали тему — он исполнял только ту, которая ему по душе. Карикатурист 60-х годов, он был напитан тогдашним духом обличения и был беспощаден, но строго лоялен в цензурном отношении: никогда не шел против властей и не вышучивал начальство выше городового. Но зато уж и тешил свое обличающее сердце, — именно сердце, а не ум — насчет тех, над которыми цензурой глумиться не воспрещалось, и раскрыть подноготную самодура-купца или редактора газеты
считал для
себя великим удовольствием.
Здесь я не могу пройти молчанием странную участь Марьи Станиславовны. Кажется, еще с четырнадцатилетнего возраста ее все почти мужчины, знавшие молоденькую панну,
считали каким-то правом для
себя ухаживать за нею. И Марья Станиславовна от этого ухаживания чувствовала
великое удовольствие. Аггей Никитич совершенно не подозревал этой черты в ней.
Мне показалось, что из глаза в глаз Геза, когда он умолк, перелетела острая искра удовольствия назвать такую сумасшедшую цифру. Взбешенный, я пристально всмотрелся в него, но не выдал ничем
великого своего удивления. Я быстро сообразил, что это мой козырь. Уплатив Гезу двести фунтов, я мог более не
считать себя обязанным ему ввиду того, как обдуманно он оценил свою уступчивость.
И он впрямь воплощал
великий и благородный дух евангелистского мытаря, который при своем малом росте взлез на дерево, чтобы увидать того, которому ангел пустыни
считал себя недостойным развязать ремня у сандалий.
Таким образом, до открытия впредь новых достоверных сведений о юности Петра, мы должны
считать еще не разрешенным вопрос о том, задумывал ли Петр сам
собою свои
великие планы ранее, чем узнал Лефорта, даже ранее, чем стал учиться арифметике у Тиммермана (так думает г. Устрялов); или эти планы появились уже впоследствии времени, при влиянии Лефорта и других иноземцев (как полагал Карамзин)?
Если в людях есть наклонность завидовать чужому величию, то еще больше в них наклонности уважать величие; общество будет благоговеть перед
великим человеком, если нет особенных, случайных причин обществу
считать его вредным для
себя.
Со времени нашего разговора об Илье Муромце Семен Иванович написал только одну картинку и, продав ее за полтораста рублей,
считал себя обеспеченным деньгами надолго, тем более что он, к моему
великому удивлению, нисколько не стеснялся своим долговременным пребыванием в моем жилище, где жизнь ему ничего не стоила.
мне не раз приходилось уже говорить о наших поездках к родным, которые отец
считал обязательными со стороны приличия или пристойности, как он выражался. Бедная мать, проводившая большую часть времени в постели, только чувствуя
себя лучше по временам, выезжала лишь поблизости и едва ли не в один дом Борисовых. Зато отец
счел бы
великим упущением не съездить за Волхов, верст за сто к неизменной куме своей Любови Неофитовне и не представить ей вышедшую из института дочь, падчерицу и меня — студента.
Иван Матвеич
считал Штейбельта
великим гением, умевшим победить в
себе «la grossière lourdeur des Allemands» [«Грубую тяжеловесность немцев» (фр.).], и упрекал его в одном: «Trop de fougue! trop d'imagination!..» [«Слишком много пыла! слишком много воображения!..» (фр.)]
— Не
считаю вас способным жить по плану, не ясному вам; вижу, что ещё не возникло в духе вашем сознание связи его с духом рабочего народа. Вы для меня уже и теперь отточенная трением жизни, выдвинутая вперёд мысль народа, но сами вы не так смотрите на
себя; вам ещё кажется, что вы — герой, готовый милостиво подать, от избытка сил, помощь бессильному. Вы нечто особенное, для самого
себя существующее; вы для
себя — начало и конец, а не продолжение прекрасного и
великого бесконечного!
Вера Филипповна. Потап Потапыч, при вашей жизни, продли вам бог веку, я исполнять вашу волю с радостью готова; искать бедных, утешать их, помогать им я нисколько не
считаю себе в тягость, а даже за
великое счастие. И благодарю вас, что вы наградили меня таким счастием.
И сие
великое движение пылкой души, сии в восторге произнесенные слова: «Сохрани Боже, чтобы какой-нибудь народ был счастливее Российского!» — не суть ли излияние и торжество страстной добродетели, которая, избрав
себе предмет в мире, стремится к нему с пламенною ревностию, и самую жизнь в рассуждении его ни за что
считает?
— Ах, как вы ошибаетесь, Сергей Петрович! Как мало нужно для моего
великого ума и для моего возвышенного сердца — одна любовь и больше ничего… Любовь, если хотите, среди бедности, но живая, страстная любовь; чтобы человек понимал меня, чувствовал каждое биение моего сердца, чтобы он, из симпатии, скучал, когда мне скучно, чтобы он был весел моим весельем. Вот что бы надобно было, и я
сочла бы
себя счастливейшей в мире женщиной.
Слова же Погодина, что если б он изрезал в куски «Ревизора» и рассовал его по углам своего журнала, то Гоголь не имел бы права сердиться, ясно показывают натуру Погодина, который, ссудив деньгами Гоголя,
считал себя вправе поступать с его
великим творением по собственному произволу.
Чад похвал и вина охватил его молодую голову: он
счел себя за
великого актера, за мастера, а не за ученика в искусстве, стал реже и реже посещать Дмитревского и, наконец, совсем его оставил.
Император
считает себя естественным покровителем немецких принцев; он вмешивается во все мелкие интриги мелких германских дворов; он решает все споры; то побранит одного, то наградит другого
великой княжной.
«
Великое учение о непрерывности, — говорит он, — не позволяет нам предположить, чтобы что-нибудь могло явиться в природе неожиданно и без предшественников, без постепенного перехода; неоспоримо, что низшие позвоночные животные обладают, хотя и в менее развитом виде, тою частью мозга, которую мы имеем все основания
считать у
себя самих органом сознания.
Считать себя самого лучше всех — дурно и глупо. Это мы все знаем.
Считать свою семью лучше всех других — это еще хуже и глупее, но мы часто не только не знаем этого, но видим в этом особенное достоинство.
Считать свой народ лучше всех других — уже глупее всего, что только может быть. Но этого не только не
считают дурным, но
считают великой добродетелью.
Не верь тому, что равенство невозможно или что оно может быть только в далеком будущем. Учись у детей. Оно сейчас может быть для каждого человека и для этого не нужно никаких законов. Ты сам в своей жизни можешь установить равенство со всеми людьми, с которыми сходишься. Только не оказывай особенного уважения тем, которые
себя считают великими и высокими, а, главное, оказывай такое же, как ко всем, уважение тем, которых
считают маленькими и низкими.
Старец расспросил обеих женщин об их жизни. Одна со слезами призналась ему в своем
великом грехе. Она
считала свой грех столь
великим, что не ожидала за него прощения; другая же сказала, что не знает за
собой никаких особенных грехов. Старец сказал первой...
Мы спокойно
считаем вселенную за
великую, непонятную случайность; судя по внешнему виду, она довольно ясно представляется нам громадным загоном для скота или рабочим домом, обширными кухнями с обеденными столами, за которыми находят
себе место только благоразумные люди.
И вот люди, поставленные в такое положение, не только не видят своего рабства, но гордятся им,
считая себя свободными гражданами
великих государств Британии, Франции, Германии, России, гордятся этим так же, как лакеи гордятся важностью тех господ, которым они служат.
Он, как сам говорит, перестал верить, что она русская
великая княжна, а между тем, имея при
себе официальные письма конфедерации, имея на руках важные дела, которые безотлагательно должен был исполнить, ни с того ни с сего поехал вслед за женщиной, которую
считал искательницей приключений, и остался при ней до самого арестования.
И Теркину вспомнился тут его разговор на пароходе с тем писателем, Борисом Петровичем. Он ему прямо сказал тогда, что
считает такие затеи вредными. Там, в крестьянском быту, еще скорее можно вести такое артельное хозяйство, коли желаешь, сдуру или от
великого ума, впрягать
себя в хомут землепашца, а на заводе, на фабрике, в большом промысловом и торговом деле…
Тогда он уже достиг высшего предела своей мании величия и
считал себя не только
великим музыкантом, но и величайшим трагическим поэтом. Его творчество дошло до своего зенита — за исключением"Парсиваля" — именно в начале 60-х годов, хотя он тогда еще нуждался и даже должен был бежать от долгов с своей виллы близ Вены; но его ждала волшебная перемена судьбы: влюбленность баварского короля и все то, чего он достиг в последнее десятилетие своей жизни.
— Как один из главных двигателей
великого дела, я должен взять с вас, панове, слово не увлекаться горячностью, даже патриотическою, и не
считать для
себя оскорблением, если кто из ваших братий будет противного с вами мнения. Я первый даю слово подчиниться этому уговору. Только большинство голосов решает мнение или предложение, и этому решению покоряются все безусловно.
Граф Милорадович вскоре возвратился в Зимний дворец, чтобы успокоить
великого князя, и сообщил, что он уже собрал точные сведения и
считал себя вправе объявить мнимые открытия барона Дибича несправедливыми.