Неточные совпадения
Он
считал переделку экономических условий вздором, но он всегда чувствовал несправедливость своего избытка в сравнении с бедностью народа и теперь решил про себя, что, для того чтобы чувствовать себя вполне правым, он, хотя прежде много работал и нероскошно жил, теперь будет еще больше работать и еще
меньше будет позволять себе роскоши.
Не обращая на мое присутствие в передней никакого внимания, хотя я
счел долгом при появлении этих особ поклониться им,
маленькая молча подошла к большой и остановилась перед нею.
Самгин насчитал восемь костров, затем — одиннадцать и перестал
считать, были еще и
маленькие костры, на них кипятились чайники, около них сидели солдаты по двое, трое.
Шипел паровоз, двигаясь задним ходом, сеял на путь горящие угли, звонко стучал молоток по бандажам колес, гремело железо сцеплений; Самгин, потирая бок, медленно шел к своему вагону, вспоминая Судакова, каким видел его в Москве, на вокзале: там он стоял, прислонясь к стене, наклонив голову и
считая на ладони серебряные монеты; на нем — черное пальто, подпоясанное ремнем с медной пряжкой, под мышкой —
маленький узелок, картуз на голове не мог прикрыть его волос, они торчали во все стороны и свешивались по щекам, точно стружки.
Клим Самгин
считал этого человека юродивым. Но нередко
маленькая фигурка музыканта, припавшая к черной массе рояля, вызывала у него жуткое впечатление надмогильного памятника: большой, черный камень, а у подножия его тихо горюет человек.
В мозге Самгина образовалась некая неподвижная точка,
маленькое зеркало, которое всегда, когда он желал этого, показывало ему все, о чем он думает, как думает и в чем его мысли противоречат одна другой. Иногда это свойство разума очень утомляло его, мешало жить, но все чаще он любовался работой этого цензора и привыкал
считать эту работу оригинальнейшим свойством психики своей.
«А она не поймет этого, — печально думал он, — и
сочтет эти, ею внушенные и ей посвящаемые произведения фантазии — за любовную чепуху! Ужели и она не поймет: женщина! А у ней, кажется, уши такие
маленькие, умные…»
Осталось за мной. Я тотчас же вынул деньги, заплатил, схватил альбом и ушел в угол комнаты; там вынул его из футляра и лихорадочно, наскоро, стал разглядывать: не
считая футляра, это была самая дрянная вещь в мире — альбомчик в размер листа почтовой бумаги
малого формата, тоненький, с золотым истершимся обрезом, точь-в-точь такой, как заводились в старину у только что вышедших из института девиц. Тушью и красками нарисованы были храмы на горе, амуры, пруд с плавающими лебедями; были стишки...
Кушала она очень мало и чуть-чуть кончиком губ брала в рот
маленькие кусочки мяса или зелень. Были тут вчерашние двое молодых людей. «Yes, y-e-s!» — поддакивала беспрестанно полковница, пока ей говорил кто-нибудь. Отец Аввакум от скуки, в промежутках двух блюд,
считал, сколько раз скажет она «yes». «В семь минут 33 раза», — шептал он мне.
Еще
меньше может
счесть себя виноватым острожный доктор, свидетельствовавший арестантов.
— Как хотите, Сергей Александрыч. Впрочем, мы успеем вдоволь натолковаться об опеке у Ляховского. Ну-с, как вы нашли Василья Назарыча? Очень умный старик. Я его глубоко уважаю, хотя тогда по этой опеке у нас вышло
маленькое недоразумение, и он, кажется,
считает меня причиной своего удаления из числа опекунов. Надеюсь, что, когда вы хорошенько познакомитесь с ходом дела, вы разубедите упрямого старика. Мне самому это сделать было неловко… Знаете, как-то неудобно навязываться с своими объяснениями.
Принуждающий закон могут
считать противоположением свободе, но не самую справедливость, а еще
меньше братство.
— Но вы не можете же меня
считать за девочку, за маленькую-маленькую девочку, после моего письма с такою глупою шуткой! Я прошу у вас прощения за глупую шутку, но письмо вы непременно мне принесите, если уж его нет у вас в самом деле, — сегодня же принесите, непременно, непременно!
Главное, эти пятнадцатилетние слишком уж задирали пред ним нос и сперва даже не хотели
считать его товарищем, как «
маленького», что было уже нестерпимо обидно.
Маленький ключик привел нас к каменистой, заваленной колодником речке Цаони, впадающей в Кумуху с правой стороны. После полуденного привала мы выбрались из бурелома и к вечеру достигли реки Кумуху, которая здесь шириной немного превосходит Цаони и мало отличается от нее по характеру. Ширина ее в верховьях не более 4–5 м. Если отсюда идти по ней вверх, к Сихотэ-Алиню, то перевал опять будет на реке Мыхе, но уже в самых ее истоках. От устья Цаони до Сихотэ-Алиня туземцы
считают один день пути.
—
Считай меньше: около 7–го числа тебе можно будет вырваться отсюда.
Во всяком случае, ежели смолоду, и когда притом браки между дворовыми разрешались довольно свободно, он ни разу не выказал желания жениться, то тем менее можно было предположить в нем подобное намерение в таком возрасте, когда он уже
считал, по
малой мере, пятьдесят лет. Но чего никто не ждал, то именно и случилось.
Стреляют они мастерски и часто такою крошечною пулечкою простреливают голову рябчика;
маленькие заряды употребляют они из экономии; звуки их выстрелов так слабы, что даже в самом близком расстоянии не
сочтешь их за выстрелы, а разве за взрывы пистонов.
Вообще перепелок, относительно к их множеству и достоинству, стреляют мало, а простые добычливые охотники никогда не стреляют,
считая, что такая
маленькая птичка не стоит заряда; да и стрелять в лет многие не умеют.
Огражденный такими рассуждениями, Большов
считает себя совершенно вправе сыграть с кредиторами
маленькую штуку.
— И я рада, потому что я заметила, как над ней иногда… смеются. Но слушайте главное: я долго думала и наконец вас выбрала. Я не хочу, чтобы надо мной дома смеялись, я не хочу, чтобы меня
считали за
маленькую дуру; я не хочу, чтобы меня дразнили… Я это всё сразу поняла и наотрез отказала Евгению Павлычу, потому что я не хочу, чтобы меня беспрерывно выдавали замуж! Я хочу… я хочу… ну, я хочу бежать из дому, а вас выбрала, чтобы вы мне способствовали.
И как хорошо сами дети подмечают, что отцы
считают их слишком
маленькими и ничего не понимающими, тогда как они всё понимают.
Передача денег происходила в ястребовской комнате. Сначала старуха притащила завязанные в платке бумажки и вогнала Кишкина в три пота, пока их
считала. Всего денег оказалось
меньше двухсот рублей.
— Я
считаю долгом объясниться с вами откровенно, Лука Назарыч, — ответил Мухин. — До сих пор мне приходилось молчать или исполнять чужие приказания… Я не
маленький и хорошо понимаю, что говорю с вами в последний раз, поэтому и скажу все, что лежит на душе.
— Без водки, — чего ж было не договаривать! Я точно, Евгения Петровна, люблю закусывать и
счел бы позором скрыть от вас этот
маленький порок из обширной коллекции моих пороков.
Балагуря таким образом, Ванька-Встанька просиживал в залах заведения целые вечера и ночи. И по какому-то странному душевному сочувствию девицы
считали его почти своим; иногда оказывали ему
маленькие временные услуги и даже покупали ему на свой счет пиво и водку.
Я начинал уже
считать себя выходящим из ребячьего возраста: чтение книг, разговоры с матерью о предметах недетских, ее доверенность ко мне, ее слова, питавшие мое самолюбие: «Ты уже не
маленький, ты все понимаешь; как ты об этом думаешь, друг мой?» — и тому подобные выражения, которыми мать, в порывах нежности, уравнивала наши возрасты, обманывая самое себя, — эти слова возгордили меня, и я начинал свысока посматривать на окружающих меня людей.
Генерал
считал Перекрестова пустым
малым вообще, но в этом случае вполне одобрял его, потому что, как хотите, а даже и русская пресса — сила.
Незаметно для нее она стала
меньше молиться, но все больше думала о Христе и о людях, которые, не упоминая имени его, как будто даже не зная о нем, жили — казалось ей — по его заветам и, подобно ему
считая землю царством бедных, желали разделить поровну между людьми все богатства земли.
— Как хочешь, Паша! Знаю — грешно убить человека, — а не
считаю никого виноватым. Жалко Исая, такой он гвоздик
маленький, поглядела я на него, вспомнила, как он грозился повесить тебя, — и ни злобы к нему, ни радости, что помер он. Просто жалко стало. А теперь — даже и не жалко…
— Bene, похвально!.. Можно рассчитывать, что не разболтаешь и вперед. Впрочем, я и всегда
считал тебя порядочным
малым, встречая на улицах. Настоящий «уличник», хоть и судья… А нас судить будешь, скажи-ка?
—
Малый не лишен проницательности, — продолжал опять Тыбурций по-прежнему, — жаль только, что он не видел капеллана; у капеллана брюхо, как настоящая сороковая бочка, и, стало быть, объедение ему очень вредно. Между тем мы все, здесь находящиеся, страдаем скорее излишнею худобой, а потому некоторое количество провизии не можем
считать для себя лишним… Так ли я говорю, domine?
Забиякин. Оно, коли хотите,
меньше и нельзя. Положим, хоть и Шифель: человек он достойный, угнетенный семейством — ну, ему хоть три тысячи; ну, две тысячи… (Продолжает шептаться, причем
считает на пальцах; по временам раздаются слова: тысяча… тысяча… тысяча.)
Я
считаю излишним описывать радостный переполох, который это известие произвело в нашей
маленькой колонии. Но для меня лично к этой радости примешивалась и частичка горя, потому что на другой же день и Блохины и Старосмысловы уехали обратно в Россию. И я опять остался один на один с мучительною думою: кого-то еще пошлет бог, кто поможет мне размыкать одиночество среди этой битком набитой людьми пустыни…
— Действовать везде по методе,
меньше доверять людям,
считать все ненадежным и жить одному про себя?
Немного погодя и уже собираясь уходить, Александров спросил: можно ли ему будет написать впереди сюиты
маленький эпиграф. Не
сочтут ли это за ломание?
В одном сатирическом английском романе прошлого столетия некто Гулливер, возвратясь из страны лилипутов, где люди были всего в какие-нибудь два вершка росту, до того приучился
считать себя между ними великаном, что, и ходя по улицам Лондона, невольно кричал прохожим и экипажам, чтоб они пред ним сворачивали и остерегались, чтоб он как-нибудь их не раздавил, воображая, что он всё еще великан, а они
маленькие.
— Контора у меня здесь
маленькая и совершенно безвыгодная, — начал он, — но,
считая себя виноватым, что не приехал к вам в губернский город представиться, и как супруга ваша справедливо мне приказывала через почтальона, что она и вы очень обижаетесь, что все мы, почтмейстера, точно будто бы знать не хотим своего начальника, но видит создатель, что это я по робости моей сделал и что я готов с полным моим удовольствием исполнить всегда, что следует…
Здесь
считаю нелишним сказать, что жизнь Лябьевых в ссылке, в
маленьком сибирском городке, не только их не сломила, а, напротив, как бы освежила и прибодрила.
Большая пустая комната принадлежала учителю Варнаве, а
маленькая каморочка — его матери: в этом и состоял весь их дом, если не
считать кухоньки, в которой негде было поворотиться около загнетки.
Такая свобода, в таких узких пределах, кажется людям столь ничтожною, что они не замечают ее; одни (детерминисты)
считают эту долю свободы столь
малою, что вовсе не признают ее; другие, защитники полной свободы, имея в виду свою воображаемую свободу, пренебрегают этой кажущейся им ничтожной степенью свободы.
Уже он начал верить, что Варвара не прочь за него выйти. Варвара сердилась. Она
считала Володина дураком; да и получал он вчетверо
меньше, чем Передонов. Преполовенской же хотелось женить Передонова на своей сестре, дебелой поповне. Поэтому она старалась поссорить Передонова с Варварою.
Случалось, что девица Перепелицына, перезрелое и шипящее на весь свет создание, безбровая, в накладке, с
маленькими плотоядными глазками, с тоненькими, как ниточка, губами и с руками, вымытыми в огуречном рассоле,
считала своею обязанностью прочесть наставление полковнику...
Видишь — не
меньше чумы губит любовь людей; коли
посчитать — не
меньше…
Мне сегодня пришло в голову, что самоотверженнейшая любовь — высочайший эгоизм, что высочайшее смирение, что кротость — страшная гордость, скрытая жесткость; мне самой делается страшно от этих мыслей, так, как, бывало,
маленькой девочкой я
считала себя уродом, преступницей за то, что не могла любить Глафиры Львовны и Алексея Абрамовича; что же мне делать, как оборониться от своих мыслей и зачем?
Да, я лежал на своей кушетке,
считал лихорадочный пульс, обливался холодным потом и думал о смерти. Кажется, Некрасов сказал, что хорошо молодым умереть. Я с этим не мог согласиться и как-то весь затаился, как прячется подстреленная птица. Да и к кому было идти с своей болью, когда всякому только до себя! А как страшно сознавать, что каждый день все ближе и ближе подвигает тебя к роковой развязке, к тому огромному неизвестному, о котором здоровые люди думают
меньше всего.
В обыкновенное время, если
считать отдыхи, старухе потребовалось бы без
малого час времени, чтобы дойти до Сосновки; но на этот раз она не думала даже отдыхать, а между тем пришла вдвое скорее. Ноги ее помолодели и двигались сами собою. Она не успела, кажется, покинуть берег, как уже очутилась на версте от Сосновки и увидела стадо, лежавшее подле темной, безлиственной опушки рощи.
Гаврик — человек лет двенадцати от роду, полный, немножко рябой, курносый, с
маленькими серыми глазами и подвижным личиком. Он только что кончил учиться в городской школе и
считал себя человеком взрослым, серьёзным. Его тоже занимала служба в
маленьком, чистом магазине; он с удовольствием возился с коробками и картонками и старался относиться к покупателям так же вежливо, как хозяин.
Фома не раз видел эту женщину на улицах; она была
маленькая, он знал, что ее
считают одной из красивейших в городе.
В этом романе, как читатель мог легко видеть, судя по первой части, все будут люди очень
маленькие — до такой степени
маленькие, что автор
считает своей обязанностью еще раз предупредить об этом читателя загодя.