Неточные совпадения
Был ясный морозный день. У подъезда рядами
стояли кареты, сани, ваньки, жандармы. Чистый народ, блестя
на ярком солнце шляпами, кишел у входа и по расчищенным дорожкам, между русскими домиками с резными князьками; старые кудрявые березы сада, обвисшие всеми ветвями от
снега, казалось, были разубраны в новые торжественные ризы.
В тот год осенняя погода
Стояла долго
на дворе,
Зимы ждала, ждала природа.
Снег выпал только в январе
На третье в ночь. Проснувшись рано,
В окно увидела Татьяна
Поутру побелевший двор,
Куртины, кровли и забор,
На стеклах легкие узоры,
Деревья в зимнем серебре,
Сорок веселых
на дворе
И мягко устланные горы
Зимы блистательным ковром.
Всё ярко, всё бело кругом.
Стояла белая зима с жестокою тишиной безоблачных морозов, плотным, скрипучим
снегом, розовым инеем
на деревьях, бледно-изумрудным небом, шапками дыма над трубами, клубами пара из мгновенно раскрытых дверей, свежими, словно укушенными лицами людей и хлопотливым бегом продрогших лошадок.
Почти весь день лениво падал
снег, и теперь тумбы, фонари, крыши были покрыты пуховыми чепцами. В воздухе
стоял тот вкусный запах, похожий
на запах первых огурцов, каким
снег пахнет только в марте. Медленно шагая по мягкому, Самгин соображал...
Кочегар остановился, но расстояние между ним и рабочими увеличивалось, он
стоял в позе кулачного бойца, ожидающего противника, левую руку прижимая ко груди, правую, с шапкой, вытянув вперед. Но рука упала, он покачнулся, шагнул вперед и тоже упал грудью
на снег, упал не сгибаясь, как доска, и тут, приподняв голову, ударяя шапкой по
снегу, нечеловечески сильно заревел, посунулся вперед, вытянул ноги и зарыл лицо в
снег.
Самгин
стоял, защищая рукой в перчатке лицо от
снега, ожидая какого-то молодого человека, ему казалось, что время ползет необыкновенно медленно и даже не ползет, а как бы кружится
на одном месте.
Зимними вечерами приятно было шагать по хрупкому
снегу, представляя, как дома, за чайным столом, отец и мать будут удивлены новыми мыслями сына. Уже фонарщик с лестницей
на плече легко бегал от фонаря к фонарю, развешивая в синем воздухе желтые огни, приятно позванивали в зимней тишине ламповые стекла. Бежали лошади извозчиков, потряхивая шершавыми головами.
На скрещении улиц
стоял каменный полицейский, провожая седыми глазами маленького, но важного гимназиста, который не торопясь переходил с угла
на угол.
Этой части города он не знал, шел наугад, снова повернул в какую-то улицу и наткнулся
на группу рабочих, двое были удобно, головами друг к другу, положены к стене, под окна дома, лицо одного — покрыто шапкой: другой, небритый, желтоусый, застывшими глазами смотрел в сизое небо, оно крошилось
снегом;
на каменной ступени крыльца сидел пожилой человек в серебряных очках, толстая женщина,
стоя на коленях, перевязывала ему ногу выше ступни, ступня была в крови, точно в красном носке, человек шевелил пальцами ноги, говоря негромко, неуверенно...
Он остановился
на углу, оглядываясь: у столба для афиш лежала лошадь с оторванной ногой,
стоял полицейский, стряхивая перчаткой
снег с шинели, другого вели под руки, а посреди улицы — исковерканные сани, красно-серая куча тряпок, освещенная солнцем; лучи его все больше выжимали из нее крови, она как бы таяла...
Локомотив снова свистнул, дернул вагон, потащил его дальше, сквозь
снег, но грохот поезда стал как будто слабее, глуше, а остроносый — победил: люди молча смотрели
на него через спинки диванов,
стояли в коридоре, дымя папиросами. Самгин видел, как сетка морщин, расширяясь и сокращаясь, изменяет остроносое лицо, как шевелится
на маленькой, круглой голове седоватая, жесткая щетина, двигаются брови. Кожа лица его не краснела, но лоб и виски обильно покрылись потом, человек стирал его шапкой и говорил, говорил.
Бойкая рыжая лошаденка быстро и легко довезла Самгина с вокзала в город; люди
на улицах, тоже толстенькие и немые, шли навстречу друг другу спешной зимней походкой; дома, придавленные пуховиками
снега, связанные заборами, прочно смерзлись,
стояли крепко;
на заборах, с розовых афиш, лезли в глаза черные слова: «Горе от ума», — белые афиши тоже черными словами извещали о втором концерте Евдокии Стрешневой.
«Страшный человек», — думал Самгин, снова
стоя у окна и прислушиваясь. В стекла точно невидимой подушкой били. Он совершенно твердо знал, что в этот час тысячи людей
стоят так же, как он, у окошек и слушают, ждут конца. Иначе не может быть.
Стоят и ждут. В доме долгое время было непривычно тихо. Дом как будто пошатывался от мягких толчков воздуха, а
на крыше точно
снег шуршал, как шуршит он весною, подтаяв и скатываясь по железу.
— Видела что-то,
постойте… Да: поле видела,
на нем будто лежит…
снег.
Какой разгул для фантазии: то будто женщина
стоит на коленях, окруженная малютками, и о чем-то умоляет: все это деревья и кусты с нависшим
снегом; то будто танцующие фигуры; то медведь
на задних лапах; а мертвецов какая пропасть!
Над Ирбитом
стояла зимняя февральская ночь: все небо залито мириадами звезд; под полозьями звонко хрустел
снег, точно кто хватался за железо закоченевшими
на морозе руками.
Еще со вчерашнего дня погода начала хмуриться. Барометр
стоял на 756 при — 10°. Небо было покрыто тучами. Около 10 часов утра пошел небольшой
снег, продолжавшийся до полудня.
Тигр не шел прямо, а выбирал такие места, где было меньше
снегу, где гуще были заросли и больше бурелома. В одном месте он взобрался
на поваленное дерево и долго
стоял на нем, но вдруг чего-то испугался, прыгнул
на землю и несколько метров полз
на животе. Время от времени он останавливался и прислушивался; когда мы приближались, то уходил сперва прыжками, а потом шагом и рысью.
От выпавшего
снега не осталось и следа, несмотря
на то что температура все время
стояла довольно низкая.
На земле нигде не видно было следов оттепели, а между тем
снег куда-то исчез. Это происходит от чрезвычайной сухости зимних северо-западных ветров, которые поглощают всю влагу и делают климат Уссурийского края в это время года похожим
на континентальный.
Утро 4 декабря было морозное: — 19°С. Барометр
стоял на высоте 756 мм. Легкий ветерок тянул с запада. Небо было безоблачное, глубокое и голубое. В горах белел
снег.
Был конец марта. Солнышко
стояло высоко
на небе и посылало
на землю яркие лучи. В воздухе чувствовалась еще свежесть ночных заморозков, в особенности в теневых местах, но уже по талому
снегу, по воде в ручьях и по веселому, праздничному виду деревьев видно было, что ночной холод никого уже запугать не может.
Около скал Сигонку
стояли удэгейцы. От них я узнал, что
на Бикине кого-то разыскивают и что
на розыски пропавших выезжал пристав, но вследствие глубокого
снега возвратился обратно. Я тогда еще не знал, что это касалось меня. По рассказам удэгейцев, дальше были еще две пустые юрты. В этом покинутом стойбище я решил в первый предпраздничный день устроить дневку.
С утра погода
стояла хмурая; небо было: туман или тучи. Один раз сквозь них прорвался было солнечный луч, скользнул по воде, словно прожектором, осветил сопку
на берегу и скрылся опять в облаках. Вслед за тем пошел мелкий
снег. Опасаясь пурги, я хотел было остаться дома, но просвет
на западе и движение туч к юго-востоку служили гарантией, что погода разгуляется. Дерсу тоже так думал, и мы бодро пошли вперед. Часа через 2
снег перестал идти, мгла рассеялась, и день выдался
на славу — теплый и тихий.
Внутренность рощи, влажной от дождя, беспрестанно изменялась, смотря по тому, светило ли солнце, или закрывалось облаком; она то озарялась вся, словно вдруг в ней все улыбнулось: тонкие стволы не слишком частых берез внезапно принимали нежный отблеск белого шелка, лежавшие
на земле мелкие листья вдруг пестрели и загорались червонным золотом, а красивые стебли высоких кудрявых папоротников, уже окрашенных в свой осенний цвет, подобный цвету переспелого винограда, так и сквозили, бесконечно путаясь и пересекаясь перед глазами; то вдруг опять все кругом слегка синело: яркие краски мгновенно гасли, березы
стояли все белые, без блеску, белые, как только что выпавший
снег, до которого еще не коснулся холодно играющий луч зимнего солнца; и украдкой, лукаво, начинал сеяться и шептать по лесу мельчайший дождь.
Снегурочка, обманщица, живи,
Люби меня! Не призраком лежала
Снегурочка в объятиях горячих:
Тепла была; и чуял я у сердца,
Как сердце в ней дрожало человечье.
Любовь и страх в ее душе боролись.
От света дня бежать она молила.
Не слушал я мольбы — и предо мною
Как вешний
снег растаяла она.
Снегурочка, обманщица не ты:
Обманут я богами; это шутка
Жестокая судьбы. Но если боги
Обманщики — не
стоит жить
на свете!
…В Москву я из деревни приехал в Великий пост;
снег почти сошел, полозья режут по камням, фонари тускло отсвечиваются в темных лужах, и пристяжная бросает прямо в лицо мороженую грязь огромными кусками. А ведь престранное дело: в Москве только что весна установится, дней пять пройдут сухих, и вместо грязи какие-то облака пыли летят в глаза, першит, и полицмейстер,
стоя озабоченно
на дрожках, показывает с неудовольствием
на пыль — а полицейские суетятся и посыпают каким-то толченым кирпичом от пыли!»
Среднего роста, узкий в плечах, поджарый, с впалою грудью, он имел очень жалкую фигуру, прислуживая за столом, и едва-едва держался нетвердыми ногами,
стоя в ливрее
на запятках за возком и рискуя при первом же ухабе растянуться
на снегу.
Рано утром я
стоял у окна монастырской гостиницы Зосимовой пустыни и смотрел
на падающий мокрый
снег.
В декабре
стояла сырая, пронизывающая погода;
снег растаял,
стояли лужи; по отвратительным московским мостовым проехать невозможно было ни
на санях, ни
на колесах.
Нищенствуя, детям приходилось снимать зимой обувь и отдавать ее караульщику за углом, а самим босиком метаться по
снегу около выходов из трактиров и ресторанов. Приходилось добывать деньги всеми способами, чтобы дома, вернувшись без двугривенного, не быть избитым. Мальчишки, кроме того,
стояли «
на стреме», когда взрослые воровали, и в то же время сами подучивались у взрослых «работе».
И вдруг я проснулся. Начинало светать. Это было ранней весной,
снег еще не весь стаял, погода
стояла пасмурная, слякотная, похожая более
на осень. В окна тускло, почти враждебно глядели мутные сумерки; освоившись с ними, я разглядел постель Бродского.
На ней никого не было. Не было также и чемодана, который мы вчера укладывали с ним вместе. А в груди у меня
стояло что-то теплое от недавнего счастливого сна. И контраст этого сна сразу подчеркнул для меня все значение моей потери.
Подъезжая уже к самой мельнице, скитники заметили медленно расходившуюся толпу. У крыльца дома
стояла взмыленная пара, а сам Ермилыч лежал
на снегу, раскинув руки.
Снег был утоптан и покрыт кровяными пятнами.
Тымь тогда была покрыта глубоким
снегом, так как
на дворе
стоял март, но всё же это путешествие дало ему в высшей степени интересный материал для записок.
Чем ранее начинаются палы, тем они менее опасны, ибо опушки лесов еще сыры,
на низменных местах
стоят лужи, а в лесах лежат сувои
снега.
Необыкновенный глухой гул, соединенный с содроганием всей поверхности той массы
снега,
на которой
стоит человек, производит сильное и неприятное действие
на нервы.
Пришла зима. Выпал глубокий
снег и покрыл дороги, поля, деревни. Усадьба
стояла вся белая,
на деревьях лежали пушистые хлопья, точно сад опять распустился белыми листьями… В большом камине потрескивал огонь, каждый входящий со двора вносил с собою свежесть и запах мягкого
снега…
Вследствие глубоких
снегов зверь не ходил, он
стоял на месте и грыз кору деревьев, росших поблизости.
Как сейчас вижу маленькую юрточку
на берегу запорошенной
снегом протоки. Около юрточки
стоят две туземные женщины — старушки с длинными трубками. Они вышли нас провожать. Отойдя немного, я оглянулся. Старушки
стояли на том же месте. Я помахал им шапкой, они ответили руками.
На повороте протоки я повернулся и послал им последнее прости.
На дворе
стояла оттепель; солнце играло в каплях тающего
на иглистых листьях сосны
снега; невдалеке
на земле было большое черное пятно, вылежанное ночевавшим здесь стадом зубров, и с этой проталины несся сильный запах парного молока.
Стоял сумрачный декабрьский день, и порошил
снег;
на дворе было два часа.
Приходская церковь наша
стояла на возвышении, и
снег около нее давно уже обтаял.
В Чурасове крестьянские избы, крытые дранью, с большими окнами,
стояли как-то высоко и весело; вокруг них и
на улице
снег казался мелок: так все было уезжено и укатано; господский двор вычищен, выметен, и дорога у подъезда усыпана песком; около двух каменных церквей также все было прибрано.
Тревожно провели нищие эту ночь в ожидании подаяния, в ожидании горсти серебра
на каждого. Еще затемно толпы их хлынули
на Рождественский бульвар, но решетчатые железные ворота были заперты. Стучались, просили, дрожали
на морозе,
стоя полубосыми ногами
на льду тротуара и
на снегу мостовой. А народ с каждой минутой прибывал.
На дворе
стоял почти зимний холод. Улицы покрыты были какой-то гололедицей, чем-то средним между замерзшим дождем и растаявшим
снегом, когда в скромную в то время квартиру нового редактора-издателя вошел Иван Андреевич Вашков, довольно хороший и известный в Москве литератор, но вечно бедствовавший, частью благодаря своему многочисленному семейству, состоявшему из семи или восьми душ, а частью (и даже большей) благодаря своей губительной и неудержимой страсти к вину.
Глубокий
снег покрывал кладбище, так что нужно было разгребать дорогу лопатами, чтоб дойти до могилы; памятника еще не существовало, а
стоял простой белый крест,
на котором даже надписи никакой не значилось.
Когда бабы и девка пришли
на гумно, ток был расчищен, деревянная лопата
стояла воткнутой в белый сыпучий
снег и рядом с нею метла прутьями вверх, и овсяные снопы были разостланы в два ряда, волоть с волотью, длинной веревкой по чистому току.
На углу Напольной
стоит двухэтажный обгоревший дом. Сгорел он, видимо, уже давно: дожди и
снега почти смыли уголь с его брёвен, только в щелях да в пазах остались, как сгнившие зубы, чёрные, отшлифованные ветром куски и, словно бороды, болтаются седые клочья пакли.
— Экой дурак! — сказал Тиунов, махнув рукою, и вдруг все точно провалились куда-то
на время, а потом опять вылезли и, барахтаясь, завопили, забормотали. Нельзя было понять, какое время
стоит — день или ночь, всё оделось в туман, стало шатко и неясно. Ходили в баню, парились там и пили пиво, а потом шли садом в горницы, голые, и толкали друг друга в
снег.
Елена, вся в слезах, уже садилась в повозку; Инсаров заботливо покрывал ее ноги ковром; Шубин, Берсенев, хозяин, его жена, дочка с неизбежным платком
на голове, дворник, посторонний мастеровой в полосатом халате — все
стояли у крыльца, как вдруг
на двор влетели богатые сани, запряженные лихим рысаком, и из саней, стряхивая
снег с воротника шинели, выскочил Николай Артемьевич.
Трогательная картина: пасется
на снегу табун, возле маток
стоят жеребята и ждут, пока для них матка отгребет
снег копытом до травы.
Стою и любуюсь задрапированным
снегом Аполлоном в колеснице
на четверке коней.