Неточные совпадения
Все дворяне сидели за перегородочками
в своих уездах. По
середине залы
стоял человек
в мундире и тонким, громким голосом провозглашал...
Уже совсем стемнело, и на юге, куда он смотрел, не было туч. Тучи
стояли с противной стороны. Оттуда вспыхивала молния, и слышался дальний гром. Левин прислушивался к равномерно падающим с лип
в саду каплям и смотрел на знакомый ему треугольник звезд и на проходящий
в середине его млечный путь с его разветвлением. При каждой вспышке молнии не только млечный путь, но и яркие звезды исчезали, но, как только потухала молния, опять, как будто брошенные какой-то меткой рукой, появлялись на тех же местах.
В середине комнаты
стоял стол, покрытый оборванной черной клеенкой, из-под которой во многих местах виднелись края, изрезанные перочинными ножами.
Меннерс прошел по мосткам до
середины, спустился
в бешено-плещущую воду и отвязал шкот;
стоя в лодке, он стал пробираться к берегу, хватаясь руками за сваи.
По изустным рассказам свидетелей, поразительнее всего казалось переменное возвышение и понижение берега: он то приходил вровень с фрегатом, то вдруг возвышался саженей на шесть вверх. Нельзя было решить,
стоя на палубе, поднимается ли вода, или опускается самое дно моря? Вращением воды кидало фрегат из стороны
в сторону, прижимая на какую-нибудь сажень к скалистой стене острова, около которого он
стоял, и грозя раздробить, как орех, и отбрасывая опять на
середину бухты.
Нехлюдов прошел вперед.
В середине стояла аристократия: помещик с женою и сыном
в матросской куртке, становой, телеграфист, купец
в сапогах с бураками, старшина с медалью и справа от амвона, позади помещицы, Матрена Павловна
в переливчатом лиловом платье и белой с каймою шали и Катюша
в белом платье с складочками на лифе, с голубым поясом и красным бантиком на черной голове.
Камера,
в которой содержалась Маслова, была длинная комната,
в 9 аршин длины и 7 ширины, с двумя окнами, выступающею облезлой печкой и нарами с рассохшимися досками, занимавшими две трети пространства.
В середине, против двери, была темная икона с приклеенною к ней восковой свечкой и подвешенным под ней запыленным букетом иммортелек. За дверью налево было почерневшее место пола, на котором
стояла вонючая кадка. Поверка только что прошла, и женщины уже были заперты на ночь.
Она
стояла сначала
в середине толпы за перегородкой и не могла видеть никого, кроме своих товарок; когда же причастницы двинулись вперед, и она выдвинулась вместе с Федосьей, она увидала смотрителя, а за смотрителем и между надзирателями мужичка с светло-белой бородкой и русыми волосами — Федосьиного мужа, который остановившимися глазами глядел на жену.
Когда несколько минут спустя фрау Луизе вошла
в комнату — я все еще
стоял на самой
середине ее, уж точно как громом пораженный. Я не понимал, как могло это свидание так быстро, так глупо кончиться — кончиться, когда я и сотой доли не сказал того, что хотел, что должен был сказать, когда я еще сам не знал, чем оно могло разрешиться…
Любо глянуть с
середины Днепра на высокие горы, на широкие луга, на зеленые леса! Горы те — не горы: подошвы у них нет, внизу их, как и вверху, острая вершина, и под ними и над ними высокое небо. Те леса, что
стоят на холмах, не леса: то волосы, поросшие на косматой голове лесного деда. Под нею
в воде моется борода, и под бородою и над волосами высокое небо. Те луга — не луга: то зеленый пояс, перепоясавший посередине круглое небо, и
в верхней половине и
в нижней половине прогуливается месяц.
В середине июня огромная семейная колымага, носившая у нас название «коч кареты»,
стояла перед нашим крыльцом, нагруженная доверху.
Вдали по обоим концам виднеются окна, одно затенено каштанами, так что
в середине стоит полутьма; погруженный
в нее, дремлет старик Савелий.
В середине двора
стоят два кучера и держат под уздцы горбоносого и вислозадого киргиза-иноходца, который шарашится, храпит, поводит поротыми ушами и выворачивает белки глаз.
— Запылилася, окоптела, — ах ты, мать всепомощная, радость неизбывная! Гляди, Леня, голуба́ душа, письмо какое тонкое, фигурки-то махонькие, а всякая отдельно
стоит. Зовется это Двенадцать праздников,
в середине же божия матерь Феодоровская, предобрая. А это вот — Не рыдай мене, мати, зряще во гробе…
Я сидел на лежанке ни жив ни мертв, не веря тому, что видел: впервые при мне он ударил бабушку, и это было угнетающе гадко, открывало что-то новое
в нем, — такое, с чем нельзя было примириться и что как будто раздавило меня. А он всё
стоял, вцепившись
в косяк, и, точно пеплом покрываясь, серел, съеживался. Вдруг вышел на
середину комнаты, встал на колени и, не устояв, ткнулся вперед, коснувшись рукою пола, но тотчас выпрямился, ударил себя руками
в грудь...
В середине,
в освещенном месте,
стоял верстак, на котором по временам пан Тыбурций или кто-либо из темных личностей работали столярные поделки; был среди «дурного общества» и сапожник, и корзинщик, но, кроме Тыбурция, все остальные ремесленники были или дилетанты, или же какие-нибудь заморыши, или люди, у которых, как я замечал, слишком сильно тряслись руки, чтобы работа могла идти успешно.
Из лагеря
в город вела только одна дорога — через полотно железной дороги, которое
в этом месте проходило
в крутой и глубокой выемке. Ромашов по узкой, плотно утоптанной, почти отвесной тропинке быстро сбежал вниз и стал с трудом взбираться по другому откосу. Еще с
середины подъема он заметил, что кто-то
стоит наверху
в кителе и
в шинеле внакидку. Остановившись на несколько секунд и прищурившись, он узнал Николаева.
Осматриваюсь и понимаю, что
стою, прислонясь спиною к какому-то дому, а
в нем окна открыты и
в середине светло, и оттуда те разные голоса, и шум, и гитара ноет, а передо мною опять мой баринок, и все мне спереди по лицу ладонями машет, а потом по груди руками ведет, против сердца останавливается, напирает, и за персты рук схватит, встряхнет полегонечку, и опять машет, и так трудится, что даже, вижу, он сделался весь
в поту.
В середине палаты
стоял огромный четвероугольный стол с поставом из дубовых досок.
Его трудно понять; вообще — невеселый человек, он иногда целую неделю работает молча, точно немой: смотрит на всех удивленно и чуждо, будто впервые видя знакомых ему людей. И хотя очень любит пение, но
в эти дни не поет и даже словно не слышит песен. Все следят за ним, подмигивая на него друг другу. Он согнулся над косо поставленной иконой, доска ее
стоит на коленях у него,
середина упирается на край стола, его тонкая кисть тщательно выписывает темное, отчужденное лицо, сам он тоже темный и отчужденный.
Ирландцы взяли Падди
в середину и сомкнулись тревожно, как стадо при виде медведя. Все они глядели на этого огромного человека, ожидая чего-то страшного, тем более, что Дыма тоже
стоял перепуганный и бледный…
Зимний дворец после пожара был давно уже отстроен, и Николай жил
в нем еще
в верхнем этаже. Кабинет,
в котором он принимал с докладом министров и высших начальников, была очень высокая комната с четырьмя большими окнами. Большой портрет императора Александра I висел на главной стене. Между окнами
стояли два бюро. По стенам
стояло несколько стульев,
в середине комнаты — огромный письменный стол, перед столом кресло Николая, стулья для принимаемых.
На одном столе
стоял круглый, китайского фарфора, конфетный прибор, на круглом же железном подносе, раззолоченном и раскрашенном яркими цветами; прибор состоял из каких-то продолговатых ящичков с крышками, плотно вставляющихся
в фарфоровые же перегородки;
в каждом ящичке было варенье: малиновое, клубничное, вишневое, смородинное трех сортов и костяничное, а
в середине прибора,
в круглом, как бы небольшом соуснике, помещался сухой розовый цвет.
Там
стоял полный, непроницаемый мрак, и только
в самой
середине его скользнувший неведомо откуда луч вдруг ярко озарял длинный ряд деревьев и бросал на землю узкую правильную дорожку, — такую светлую, нарядную и прелестную, точно аллея, убранная эльфами для торжественного шествия Оберона и Титании.
От вокзала до Которосли, до Американского моста, как тогда мост этот назывался, расстояние большое, а на
середине пути
стоит ряд одноэтажных, казарменного типа, зданий — это военная прогимназия, переделанная из школы военных кантонистов, о воспитании которых
в полку нам еще капитан Ярилов рассказывал.
Нехлюдов вошел
в избу. Неровные, закопченные стены
в черном углу были увешаны разным тряпьем и платьем, а
в красном буквально покрыты красноватыми тараканами, собравшимися около образов и лавки.
В середине этой черной, смрадной, шестиаршинной избёнки,
в потолке была большая щель, и несмотря на то, что
в двух местах
стояли подпорки, потолок так погнулся, что, казалось, с минуты на минуту угрожал разрушением.
Около белого, недавно оштукатуренного двухэтажного дома кучер сдержал лошадь и стал поворачивать вправо. Тут уже ждали. Около ворот
стояли дворник
в новом кафтане,
в высоких сапогах и калошах, и двое городовых; все пространство с
середины улицы до ворот и потом по двору до крыльца было посыпано свежим песком. Дворник снял шапку, городовые сделали под козырек. Около крыльца встретил Федор с очень серьезным лицом.
— Понимаешь, — иду бульваром, вижу — толпа,
в середине оратор, ну, я подошёл,
стою, слушаю. Говорит он этак, знаешь, совсем без стеснения, я на всякий случай и спросил соседа: кто это такой умница? Знакомое, говорю, лицо — не знаете вы фамилии его? Фамилия — Зимин. И только это он назвал фамилию, вдруг какие-то двое цап меня под руки. «Господа, — шпион!» Я слова сказать не успел. Вижу себя
в центре, и этакая тишина вокруг, а глаза у всех — как шилья… Пропал, думаю…
Выстроили весь отряд четырехугольником, а
в отряде-то тысяч десять народу. Стали, ждем —
стоим. Отрядный генерал на
середину выехал, поздоровался: «Здорово, братцы!» — «Здравия желаем, ваше превосходительство!» — гаркнули. Объехал нас и выслал адъютанта. Красавец офицер, на вороном коне, с «егорьем» на груди.
В середине речи дамы позади меня послышался звук как бы прерванного смеха или рыдания, и, оглянувшись, мы увидали моего соседа, седого одинокого господина с блестящими глазами, который во время разговора, очевидно интересовавшего его, незаметно подошел к нам. Он
стоял, положив руки на спинку сидения, и, очевидно, очень волновался: лицо его было красно, и на щеке вздрагивал мускул.
Совсем забывшись, Саша шагнул к окну и крепким ударом ладони
в середину рамы распахнул ее:
стояла ночь
в саду, и только слева, из-за угла, мерцал сквозь ограду неяркий свет и слышалось ровное, точно пчелиное гудение, движение многих живых, народу и лошадей.
По
середине освещенного луной двора
стояла высокая худая фигура мерина с высоким седлом, с торчащей шишкой луки. Лошади неподвижно и
в глубоком молчании
стояли вокруг него, как будто они что-то новое, необыкновенное узнали от него. И точно, новое и неожиданное они узнали от него.
— Важно! На отличку! Спасибо, спасибо, молодайка! — кричали ребята. А Настя вся закраснелась и ушла
в толпу. Она никогда не думала о словах этой народной оперетки, а теперь, пропевши их Степану, она ими была недовольна. Ну да ведь довольна не довольна, а из песни слова не выкинешь. Заведешь начало, так споешь уж все, что
стоит и
в начале, и
в конце, и
в середине. До всего дойдет.
…
В середине лета наступили тяжёлые дни, над землёй,
в желтовато-дымном небе
стояла угнетающая, безжалостно знойная тишина; всюду горели торфяники и леса. Вдруг буйно врывался сухой, горячий ветер, люто шипел и посвистывал, срывал посохшие листья с деревьев, прошлогоднюю, рыжую хвою, вздымал тучи песка, гнал его над землёй вместе со стружкой, кострикой [кора, луб конопли, льна — Ред.], перьями кур; толкал людей, пытаясь сорвать с них одежду, и прятался
в лесах, ещё жарче раздувая пожары.
На месте нашей избы тлела золотая груда углей,
в середине ее
стояла печь, из уцелевшей трубы поднимался
в горячий воздух голубой дымок. Торчали докрасна раскаленные прутья койки, точно ноги паука. Обугленные вереи ворот
стояли у костра черными сторожами, одна верея
в красной шапке углей и
в огоньках, похожих на перья петуха.
Углы еще покойным барином построены были так:
в десятиаршинной каменной избе,
в середине,
стояла русская печь, кругом был колидор (как звали дворовые), а
в каждом углу был отгороженный досками угол.
Стаканыч пожал его холодную, негнущуюся большую руку и, вернувшись на свою кровать, сел за прерванный пасьянс. И до самого обеда оба старика не произнесли больше ни слова, и
в комнате
стояла такая, по-осеннему ясная, задумчивая и грустная тишина, что обманутые ею мыши, которых пропасть водилось
в старом доме, много раз пугливо и нагло выбегали из своего подполья на
середину комнаты и, блестя черными глазенками, суетливо подбирали рассыпанные вокруг стола хлебные крошки.
Толпа отхлынула от порога к
середине избы… Староста
стоял рядом со мною, и я теперь не сводил с него глаз. Это был мужик средних лет, рослый, смуглый, с грубыми, но приятными чертами лица и глубокими черными глазами.
В них виднелась решительность и как будто забота.
Ходил он лениво, с развальцой. Никогда, даже во время кулачного боя, он не ускорял движений.
Стоя на месте, всегда
в самой
середине свалки, он только расставлял пошире ноги, укреплялся
в устойчивой позе и начинал работать. Он не юлил, не подставлял ног, не уклонялся. Он напрягался, заносил руку, захватывая размахом широкое пространство, и пускал кулак не целясь, рассчитывая на его тяжесть и
в полной надежде, что он сам найдет свое место. И кулак попадал.
Обширная камера под низко нависшим потолком… Свет проникает днем сквозь небольшие люки, которые выделяются на темном фоне, точно два ряда светлых пуговиц, все меньше и меньше, теряясь на закругленных боках пароходного корпуса.
В середине трюма оставлен проход вроде коридора; чугунные столбы и железная решетка отделяют этот коридор от помещения с нарами для арестантов.
В проходе, опершись на ружья,
стоят конвойные часовые. По вечерам тут же печально вытянутою линией тускло горят фонари.
— Мерекаю самоучкой, — сказал бродяга, приседая у чемодана и без спроса открывая крышку. Семенов смотрел на это, не говоря ни слова. Федор стал раскрывать одну книгу за другой, просматривая заглавия и иногда прочитывая кое-что из
середины. При этом его высокий лоб собирался
в морщины, а губы шевелились, несмотря на то, что он читал про себя. Видно было, что чтение
стоило ему некоторого усилия.
Впереди река развернулась
в небольшое, почти круглое озерко, и
в середине его
стояла, колыхаясь, чёрная длинная точка, похожая на рыбу. Николай, потянув повод, остановил лошадь.
Его родина — глухая слободка Чалган — затерялась
в далекой якутской тайге. Отцы и деды Макара отвоевали у тайги кусок промерзшей землицы, и, хотя угрюмая чаща все еще
стояла кругом враждебною стеной, они не унывали. По расчищенному месту побежали изгороди, стали скирды и стога; разрастались маленькие дымные юртенки; наконец, точно победное знамя, на холмике из
середины поселка выстрелила к небу колокольня. Стал Чалган большою слободой.
Я тоже невольно засмеялся и вздохнул полной грудью, когда за мной щелкнули замки тяжелых ворот. У ворот
стояла тройка бойких сибирских лошадей. Один жандарм устроился уже
в сиденье, другой, по правилам, дожидался, пока я сяду
в середину. Ласковая, хотя и свежая августовская ночь приняла нас вскоре
в свои владения.
Граф был особенно весел, кавалериста, который утром уже окончательно говорил ему ты, толкнул
в сугроб, исправника травил Блюхером, Стешку подхватил на руки и хотел увезти с собой
в Москву и, наконец, вскочил
в сани, усадил рядом с собой Блюхера, который всё хотел
стоять на
середине.
Бойцы, выстроившись
в две стены, одна против другой, на порядочном расстоянии, долго
стояли в бездействии, и только одни мальчишки выскакивали с обеих сторон на нейтральную
середину и бились между собою, подстрекаемые насмешками или похвалами взрослых; наконец, вышел вперед известный боец Абдулка, и сейчас явился перед ним также известный боец Никита; татарин полетел с ног и вместо него вырос другой.
И точно: он так живо повел дело, так горячо принял к сердцу интересы Вязовнина, что два часа спустя бедный Борис Андреич, отроду не умевший фехтовать, уже
стоял на самой
середине зеленой полянки
в Венсенском лесу, со шпагой
в руке, с засученными рукавами рубашки и без сюртука,
в двух шагах от своего также разоблачившегося противника.
Картины увидел обыкновенные: на самой
середине улицы
стояло целое стадо овец, из которых одна, при моем приближении, фыркнула и понеслась марш-маршем
в поле, а за ней и все прочие; с одного двора съехала верхом на лошади лет четырнадцати девочка, на ободворке пахала баба, по крепкому сложению которой и по тому, с какой ловкостью управлялась она с сохой и заворачивала лошадь, можно было заключить об ее не совсем женской силе; несколько подальше, у ворот,
стояла другая женщина и во все горло кричала: «Тел, тел, тел!
Театр представляет сарай,
в середине стоит замазанный котел на огне с чугуном и краном. Мужик и работник.
Друзья вошли
в кабинет. Здесь было уютнее. Большой письменный стол, заставленный разною бронзовою и фарфоровою мелочью, заваленный бумагами, чертежными и рисовальными принадлежностями, занимал
середину комнаты. По стенам висели огромные раскрашенные чертежи и географические карты, а под ними
стояли два низеньких турецких дивана с шелковыми мутаками. Кудряшов, обняв Василия Петровича за талию, подвел его прямо к дивану и усадил на мягких тюфяках.