Неточные совпадения
После графини Лидии Ивановны приехала приятельница, жена
директора, и рассказала все городские новости. В три часа и она уехала, обещаясь приехать к обеду. Алексей Александрович был в министерстве. Оставшись одна, Анна дообеденное время употребила на то, чтобы присутствовать при обеде сына (он обедал отдельно) и чтобы привести в порядок свои вещи, прочесть и ответить на записки и письма, которые у нее скопились на
столе.
Чаще всего дети играли в цирк; ареной цирка служил
стол, а конюшни помещались под
столом. Цирк — любимая игра Бориса, он был
директором и дрессировщиком лошадей, новый товарищ Игорь Туробоев изображал акробата и льва, Дмитрий Самгин — клоуна, сестры Сомовы и Алина — пантера, гиена и львица, а Лидия Варавка играла роль укротительницы зверей. Звери исполняли свои обязанности честно и серьезно, хватали Лидию за юбку, за ноги, пытались повалить ее и загрызть; Борис отчаянно кричал...
По правую сторону
стола стояли мы в три ряда; при нас —
директор, инспектор и гувернеры.
Тот вошел в кабинет, который оказался не менее редакторского кабинета и отличался только более строгим, чиновничьим порядком. Сам
директор сидел за письменным
столом.
Менялись главные начальники, менялись директоры, мелькали начальники отделения, а столоначальник четвертого
стола оставался тот же, и все его любили, потому что он был необходим и потому что он тщательно скрывал это; все отличали его и отдавали ему справедливость, потому что он старался совершенно стереть себя; он все знал, все помнил по делам канцелярии; у него справлялись, как в архиве, и он не лез вперед; ему предлагал
директор место начальника отделения — он остался верен четвертому
столу; его хотели представить к кресту — он на два года отдалил от себя крест, прося заменить его годовым окладом жалованья, единственно потому, что столоначальник третьего
стола мог позавидовать ему.
У длинного крашеного
стола с подъемными крышами на обе стороны и соответственными рядами неподвижных скамеек мне указали место, которое я мог занять своими тетрадями и письменными принадлежностями, причем я получил и ключ от ящика в
столе. Снабдив меня бумагой для черновых и беловых тетрадей,
директор выдал мне и соответственные моему классу учебники. Книги эти помещались на открытых вдоль стены полках.
Я вошел в контору; в первой комнате, занятой
столами чиновников и множеством всякого театрального народа, спросил я о Кокошкине и Загоскине; мне отвечали, что они в «присутственной комнате»; я хотел войти в нее, но стоявший у дверей капельдинер в придворной ливрее не пустил меня, говоря, что «без доклада
директору и без его дозволения никто туда войти не может».
В лице Гаврилы явился тот «хороший человек», с которым Мухоедов отводил душу в минуту жизни трудную, на
столе стоял микроскоп, с которым он работал, грудой были навалены немецкие руководства, которые Мухоедов выписывал на последние гроши, и вот в этой обстановке Мухоедов день за днем отсиживается от какого-то Слава-богу и даже не мечтает изменять своей обстановки, потому что пред его воображением сейчас же проносится неизбежная тень
директора реального училища, Ваньки Белоносова, катающегося на рысаках, этих врачей, сбивающих круглые капитальцы, и той суеты-сует, от которой Мухоедов отказался, предпочитая оставаться неисправимым идеалистом.
— Раздеваться! — крикнул, наконец,
директор, стукнув по
столу.
Гайер(еще более раздраженным голосом). Я знаю-с… Я вот его предъявлю к господину Дарьялову; а теперь говорю: не хочу быть
директором больше, и вот вам акции и бумаги все! (Пихает лежащие на
столе бумаги и акции.) Я ухожу! (Встает с кресел и садится на одном из стульев в рядах акционеров.)
Они давали обед
директору училищ, и еще накануне, с утра до позднего вечера, везде в доме мыли полы, вытирали пыль и вощили красного дерева
столы и комоды.
— Какое это такое слово нахал? — крикнул мужчина с павлиньими перьями, рассердившись, и стукнул кулаком по
столу, так что на подносе запрыгали стаканы. — Кому ты говоришь? Ты думаешь, как я в маске, так ты можешь мне разные слова говорить? Перец ты этакий! Выходи, коли говорю!
Директор банка, проваливай подобру-поздорову! Все уходите, чтоб ни одной шельмы тут не оставалось! Айда, к свиньям собачьим!
— Очень глупо желать неприятностей вашему
директору, — строго произнесла Анна Андреевна и, встав из-за
стола, пошла в комнату Настасьи Аполлоновны, где они обе за чашкой кофе поверяли друг другу все свои горести и неприятности, причиненные им пансионерками.
Круглый
директор присел на кончик дивана. Палтусов поместился по сю сторону
стола. Он и не заметил, что тут уже стал конторист с целой пачкой разных печатных бланков, ордеров всяких цветов, длины и рисунка.
А на другой день, принимая у себя в канцелярии Временского,
директор долго не решался сказать ему правду. Он мялся, путался и не находил, с чего начать, что сказать. Ему хотелось извиниться перед учителем, рассказать ему всю сущую правду, но язык заплетался, как у пьяного, уши горели и стало вдруг обидно и досадно, что приходится играть такую нелепую роль — в своей канцелярии, перед своим подчиненным. Он вдруг ударил по
столу, вскочил и закричал сердито...
Наступило молчание.
Директор встал из-за
стола и прошелся из угла в угол, волнуясь.
Двадцать лет собирался
директор З.-Б.-Х. железной дороги сесть за свой письменный
стол и наконец, два дня тому назад, собрался. Полжизни мысль, жгучая, острая, беспокойная, вертелась у него в голове, выливалась в благоприличную форму, округлялась, деталилась, росла и наконец выросла до величины грандиознейшего проекта… Он сел за
стол, взял в руки перо и… вступил на тернистый путь авторства.
Через полчаса после чтения «Голоса»
директор, красный, потный, дрожащий, сидел за своим письменным
столом и писал. Писал он «приказ по линии»… В этом приказе рекомендовалось не выписывать «некоторых» газет и журналов…