Неточные совпадения
Клим Самгин подумал: упади она, и погибнут сотни людей из Охотного ряда, из Китай-города, с Ордынки и Арбата, замоскворецкие люди из пьес Островского. Еще большие сотни, в ужасе пред смертью, изувечат, передавят друг друга. Или какой-нибудь иной ужас взорвет это крепко спрессованное тело, и тогда оно, разрушенное, разрушит все вокруг, все
здания, храмы,
стены Кремля.
Несколько секунд Клим не понимал видимого. Ему показалось, что голубое пятно неба, вздрогнув, толкнуло
стену и, увеличиваясь над нею, начало давить, опрокидывать ее. Жерди серой деревянной клетки, в которую было заключено огромное
здание, закачались, медленно и как бы неохотно наклоняясь в сторону Клима, обнажая
стену, увлекая ее за собою; был слышен скрип, треск и глухая, частая дробь кирпича, падавшего на стремянки.
Иногда выражала она желание сама видеть и узнать, что видел и узнал он. И он повторял свою работу: ехал с ней смотреть
здание, место, машину, читать старое событие на
стенах, на камнях. Мало-помалу, незаметно, он привык при ней вслух думать, чувствовать, и вдруг однажды, строго поверив себя, узнал, что он начал жить не один, а вдвоем, и что живет этой жизнью со дня приезда Ольги.
Мы прошли мимо какого-то, загороженного высокой каменной и массивной
стеной,
здания с тремя входами, наглухо заколоченными, с китайскими надписями на воротах: это буддийский монастырь.
Здания строятся по двум способам: или чрезвычайно массивно, как строятся монастыри, казармы, казенные домы, так что надо необыкновенное землетрясение, чтоб поколебать громадные
стены этих
зданий; или же сколачиваются на живую нитку, вроде балаганов, как выстроена фонда и почти все другие частные домы.
Мы проезжали мимо развалин массивного
здания, упавшего от землетрясения, как надо полагать. Я вышел из экипажа, заглянул за каменную ограду и видел
стену с двумя-тремя окнами да кучу щебня и кирпичей, заросших травой.
В полуверсте от местечка, на голой, далеко расчищенной кругом площадке, стояло белое небольшое
здание, обнесенное каменной
стеной.
— И ведь сколько и каких напряженных усилий стоит это притворство, — продолжал думать Нехлюдов, оглядывая эту огромную залу, эти портреты, лампы, кресла, мундиры, эти толстые
стены, окна, вспоминая всю громадность этого
здания и еще бòльшую громадность самого учреждения, всю армию чиновников, писцов, сторожей, курьеров, не только здесь, но во всей России, получающих жалованье за эту никому ненужную комедию.
Нет, не только: это лишь оболочка
здания, это его наружные
стены; а там, внутри, уж настоящий дом, громаднейший дом: он покрыт этим чугунно — хрустальным
зданием, как футляром; оно образует вокруг него широкие галлереи по всем этажам.
Пока длилась отчаянная борьба, при звуках святой песни гугенотов и святой «Марсельезы», пока костры горели и кровь лилась, этого неравенства не замечали; но наконец тяжелое
здание феодальной монархии рухнулось, долго ломали
стены, отбивали замки… еще удар — еще пролом сделан, храбрые вперед, вороты отперты — и толпа хлынула, только не та, которую ждали.
Едва ли где-нибудь в столице был еще такой тихий и уютный уголок на чистом воздухе, среди зелени и благоухающих цветов, хотя тишина и благоухание иногда нарушались беспокойным соседом — двором и
зданиями Тверской полицейской части, отделенной от садика низенькой
стеной.
В конце улицы красным пятном выделялись кирпичные
стены бывшей каторги, а рядом громадное покосившееся бревенчатое
здание «пьяной конторы».
В Могилеве, на станции, встречаю фельдъегеря, разумеется, тотчас спрашиваю его: не знает ли он чего-нибудь о Пушкине. Он ничего не мог сообщить мне об нем, а рассказал только, что за несколько дней до его выезда сгорел в Царском Селе Лицей, остались одни
стены и воспитанников поместили во флигеле. [Пожар в
здании Лицея был 12 мая.] Все это вместе заставило меня нетерпеливо желать скорей добраться до столицы.
А по сю сторону перегородки, прислонившись к замасленному карнизу ее, стоят люди кабальные, подневольные, люди, обуреваемые жаждой стяжания, стоят и в безысходной тоске внемлют гимну собственности, который вопиет из всех
стен этого мрачного
здания!
По улицам бродили праздные кучки любопытных, а на площади, перед
зданием заводоуправления и особенно около господского дома, народ стоял
стена стеной, несмотря на отчаянные усилия станового и нескольких полицейских водворить порядок в этом галдевшем живом море.
Собственно завод занимал широкую квадратную площадь, ограниченную с одной стороны плотиной, а с трех остальных — длинными
зданиями фабричной конторы, механической, амбарами и высокой каменной
стеной.
В узеньком коридорчике мелькали мимо серые юнифы, серые лица, и среди них на секунду одно: низко нахлобученные волосы, глаза исподлобья — тот самый. Я понял: они здесь, и мне не уйти от всего этого никуда, и остались только минуты — несколько десятков минут… Мельчайшая, молекулярная дрожь во всем теле (она потом не прекращалась уже до самого конца) — будто поставлен огромный мотор, а
здание моего тела — слишком легкое, и вот все
стены, переборки, кабели, балки, огни — все дрожит…
Я шел по проспекту особенно твердо и звонко — и мне казалось, так же шли все. Но вот перекресток, поворот за угол, и я вижу: все как-то странно, стороной огибают угол
здания — будто там в
стене прорвало какую-то трубу, брызжет холодная вода, и по тротуару нельзя пройти.
На выезде главной Никольской улицы, вслед за маленькими деревянными домиками, в окнах которых виднелись иногда цветы и детские головки, вдруг показывался, неприятно поражая, огромный серый острог с своей высокой
стеной и железной крышей. Все в нем, по-видимому, обстояло благополучно: ружья караула были в козлах, и у пестрой будки стоял посиневший от холода солдат. Наступили сумерки. По всему
зданию то тут, то там замелькали огоньки.
А сам держит наготове прошение и убедительно в генеральские глаза смотрит и читает в них недоумение, вызванное неслыханной доселе в
стенах этого
здания просьбой.
Общая воинская повинность есть для правительств последняя степень насилия, необходимая для поддержания всего
здания; для подданных же она есть последний предел возможности повиновения. Это есть тот камень замка в своде, который держит
стены и извлечение которого рушит всё
здание.
Пока в коридоре травили гейшу, пламенная недотыкомка, прыгая по люстрам, смеялась и навязчиво подсказывала Передонову, что надо зажечь спичку и напустить ее, недотыкомку огненную, но не свободную, на эти тусклые, грязные
стены, и тогда, насытясь истреолением, пожрав это
здание, где совершаются такие страшные и непонятные дела, она оставит Передонова в покое.
Тоскою веяло затишье на улицах, и казалось, что ни к чему возникли эти жалкие
здания, безнадежно-обветшалые, робко намекающие на таящуюся в их
стенах нищую и скучную жизнь.
Прелестный вид, представившийся глазам его, был общий, губернский, форменный: плохо выкрашенная каланча, с подвижным полицейским солдатом наверху, первая бросилась в глаза; собор древней постройки виднелся из-за длинного и, разумеется, желтого
здания присутственных мест, воздвигнутого в известном штиле; потом две-три приходские церкви, из которых каждая представляла две-три эпохи архитектуры: древние византийские
стены украшались греческим порталом, или готическими окнами, или тем и другим вместе; потом дом губернатора с сенями, украшенными жандармом и двумя-тремя просителями из бородачей; наконец, обывательские дома, совершенно те же, как во всех наших городах, с чахоточными колоннами, прилепленными к самой
стене, с мезонином, не обитаемым зимою от итальянского окна во всю
стену, с флигелем, закопченным, в котором помещается дворня, с конюшней, в которой хранятся лошади; дома эти, как водится, были куплены вежливыми кавалерами на дамские имена; немного наискось тянулся гостиный двор, белый снаружи, темный внутри, вечно сырой и холодный; в нем можно было все найти — коленкоры, кисеи, пиконеты, — все, кроме того, что нужно купить.
Хотя в 1612 году великолепная церковь святого Сергия, высочайшая в России колокольня, две башни прекрасной готической архитектуры и много других
зданий не существовали еще в Троицкой лавре, но высокие
стены, восемь огромных башен, соборы: Троицкий, с позлащенною кровлею, и Успенский, с пятью главами, четыре другие церкви, обширные монастырские строения, многолюдный посад, большие сады, тенистые рощи, светлые пруды, гористое живописное местоположение — все пленяло взоры путешественника, все поселяло в душе его непреодолимое желание посвятить несколько часов уединенной молитве и поклониться смиренному гробу основателя этой святой и знаменитой обители.
Отвесив мальчику подзатыльник за оплошность, приемыш молодцевато поправил шапку и направился к двухэтажному
зданию,
стены и кровля которого сливались с мраком, между тем как верхний и нижний ряд окон горели, как отдушины огромной плавильной печи.
Над ним вспыхнуло и растет опаловое облако, фосфорический, желтоватый туман неравномерно лег на серую сеть тесно сомкнутых
зданий. Теперь город не кажется разрушенным огнем и облитым кровью, — неровные линии крыш и
стен напоминают что-то волшебное, но — недостроенное, неоконченное, как будто тот, кто затеял этот великий город для людей, устал и спит, разочаровался и, бросив всё, — ушел или потерял веру и — умер.
В ту же ночь на многих
стенах внутри гимназии, на
стенах наружных, даже на куполе
здания, явились ругательные надписи директору, мастерски начерченные красным карандашом крупными печатными буквами.
Естественно, что я смутно запомнил те части
здания, где была нужда самостоятельно вникать в них, там же, где я шел за другими, я запомнил лишь, что была путаница лестниц и
стен.
Обливаясь потом, достигли мы тени
здания. Со стороны моря фасад был обведен двухэтажной террасой с парусиновыми навесами; узкая густая
стена с слуховым окном была обращена к нам, а входы были, надо полагать, со стороны леса. Теперь нам предстояло узнать, что это за бордингауз и кто там живет.
Мы сели у
стены какого-то пустого
здания и, свернув по последней папироске, дрожа от холода, покурили. С Военно-Грузинской дороги дул резкий и сильный ветер.
Он даже испытал нечто близкое припадку ужаса: как-то утром его разбудил вой и крик на фабричном дворе, приподняв голову с подушки, он увидал, что по белой, гладкой
стене склада мчится буйная толпа теней, они подпрыгивают, размахивая руками, и, казалось, двигают по земле всё
здание склада.
И вот я в полутатарском городе, в тесной квартирке одноэтажного дома. Домик одиноко торчал на пригорке, в конце узкой, бедной улицы, одна из его
стен выходила на пустырь пожарища, на пустыре густо разрослись сорные травы; в зарослях полыни, репейника и конского щавеля, в кустах бузины возвышались развалины кирпичного
здания, под развалинами — обширный подвал, в нем жили и умирали бездомные собаки. Очень памятен мне этот подвал, один из моих университетов.
Всякий кладет свой камень при построении
здания народной литературы; велики или малы эти камни, скрываются ли внутри
стен, погребены ли в подземных сводах, красуются ли на гордом куполе, — все равно, труды всех почтенны и достойны благодарных воспоминаний.
Конечно, следы исполинского пожара еще не были изглажены: огромные обгорелые каменные дома, кое-как прикрытые старым железом, окна, заделанные деревянными досками с нарисованными на них рамами и стеклами, с красными и закоптелыми полосами и пятнами по
стенам, печальными знаками пламени, за три года вылетавшего из всех отверстий
здания, пустыри с обгорелыми фундаментами и печами, заросшие густою травою, искрещенные прямыми тропинками, проложенными и протоптанными расчетливыми пешеходами, самая новизна, свежесть множества деревянных, прекрасной новейшей архитектуры домов, только что отстроенных или строящихся, — все красноречиво говорило о недавнем посещении Европы…
Машинально я прошел в дальний конец завода, где стояли домны, и опустился на низенькую скамеечку, приставленную к кирпичной
стене какого-то
здания; вид раздавленного человека подействовал на нервы самым угнетающим образом.
Следы комнаток обозначались лишь на внутренней
стене всего
здания желтоватыми полосами от перегородок, замененных двумя капитальными
стенами, с сеничками посередине, разделявшими флигель на две равные половины.
Всё теснее сдвигает человек этот вокруг меня камни
стен, опускает он свод
здания на голову мою; тесно мне и тяжело в пыли его слов.
…
Стена тюрьмы стара, низка и не страшна; тотчас же за нею поднимается в ласковое весеннее небо тяжелое, красно-кирпичное
здание винной монополии, а рядом с ним в серой паутине лесов стоит — строится «народный дом».
И сегодня, как всегда, перед глазами Аристида Кувалды торчит это красное
здание, прочное, плотное, крепко вцепившееся в землю, точно уже высасывающее из нее соки. Кажется, что оно холодно и темно смеется над ротмистром зияющими дырами своих
стен. Солнце льет на него свои осенние лучи так же щедро, как и на уродливые домики Въезжей улицы.
Справа подымалось белое
здание больницы с освещенными изнутри окнами с железными решетками; слева — белая, яркая от луны, глухая
стена мертвецкой.
Начинаясь тотчас за последним академическим
зданием, она стрелой пробегает между двух
стен густой еловой и сосновой рощи.
Вскоре за первым послышался второй, потом третий свисток. Еще через четверть часа — прощальный гул пронесся вниз по реке и замер. Очевидно, пароход обогнул тобольскую гору и партия плыла дальше. Я видел в воображении, как раскрываются брезенты, молодые люди и девушки жадно глядят из-за решеток, как тихо уплывают берега, церкви,
здания Тобольска. И может быть, им видна еще на горе
стена моей тюрьмы. Тупое отчаяние, над которым глухо закипало бессильное бешенство, овладело моей душой…
Длинная узкая камера была еще мрачнее нашей, так как угловая
стена примыкавшего
здания закрывала в нее доступ свету.
Поехали мы все вместе, и, разумеется, в первом же
здании оказывается, что одну половину нельзя показывать, потому что она почему-то заперта; в другом месте зачем-то завешены окна; тут завтрак подошел, после которого дождик сильный полил, и неудобно стало наружные
стены осматривать; а там, при каждой остановке, шампанское, коньяк!
Огромные базальтовые скалы стояли у самой воды, возвышаясь вершинами вровень с хребтом… Столбы, арки, крепостные
стены с зубцами, башни, мосты, пещеры, фасады причудливых
зданий, разбросанных по гигантскому склону, — все это, опушенное по выступам белыми каймами снега, облитое лучами заходящего солнца, полное покоя, величия и невообразимой первобытной красоты…
По предложению того же Мити, неистощимого на выдумки, они исследовали развалины дворца; лазали на заросшую деревьями крышу и бродили среди разрушенных
стен громадного
здания.
Погода стояла теплая, ясная; поднимавшееся на небосклон солнце ярко освещало городские
здания и кремлевские
стены и переливчатым блеском играло на золотом шаре Сумбекиной башни.
Теперь мы шли по большому сумрачному двору, где то и дело встречались полуразвалившиеся постройки — сараи, погреба и конюшни. Когда-то, очень давно, должно быть, он процветал, этот двор, вместе с замком моей бабушки, но сейчас слишком наглядная печать запустения лежала на всем. Чем-то могильным, нежилым и угрюмым веяло от этих сырых, заплесневелых
стен, от мрачного главного
здания, смотревшего на меня единственным, как у циклопа, глазом, вернее, единственным огоньком, мелькавшим в крайнем окне.
Наконец, мы подошли к дому. Это было большое одноэтажное
здание с мезонином, пристроенным на плоской кровле, с высокой башней, как-то нелепо торчащей у самой
стены, примыкавшей к горам… И днем здесь, по-видимому, было темно и мрачно, в этом каменном гнезде, оцепленном со всех сторон горами, а ночью оно производило удручающее впечатление.