Неточные совпадения
Разумеется, Угрюм-Бурчеев ничего этого не предвидел, но, взглянув на громадную массу
вод, он до того просветлел, что даже получил дар слова и
стал хвастаться.
Масса, с тайными вздохами ломавшая дома свои, с тайными же вздохами закопошилась в
воде. Казалось, что рабочие силы Глупова сделались неистощимыми и что чем более заявляла себя бесстыжесть притязаний, тем растяжимее
становилась сумма орудий, подлежащих ее эксплуатации.
Затем толпы с гиком бросились в
воду и
стали погружать материал на дно.
Еще радостнее были минуты, когда, подходя к реке, в которую утыкались ряды, старик обтирал мокрою густою травой косу, полоскал ее
сталь в свежей
воде реки, зачерпывал брусницу и угощал Левина.
Еще в феврале он получил письмо от Марьи Николаевны о том, что здоровье брата Николая
становится хуже, но что он не хочет лечиться, и вследствие этого письма Левин ездил в Москву к брату и успел уговорить его посоветоваться с доктором и ехать на
воды за границу.
— О, я не
стану разлучать неразлучных, — сказал он своим обычным тоном шутки. — Мы поедем с Михайлом Васильевичем. Мне и доктора велят ходить. Я пройдусь дорогой и буду воображать, что я на
водах.
Всякое стеснение перед барином уже давно исчезло. Мужики приготавливались обедать. Одни мылись, молодые ребята купались в реке, другие прилаживали место для отдыха, развязывали мешочки с хлебом и оттыкали кувшинчики с квасом. Старик накрошил в чашку хлеба, размял его стеблем ложки, налил
воды из брусницы, еще разрезал хлеба и, посыпав солью,
стал на восток молиться.
Весело было пить из плоской чаши теплое красное вино с
водой, и
стало еще веселее, когда священник, откинув ризу и взяв их обе руки в свою, повел их при порывах баса, выводившего «Исаие ликуй», вокруг аналоя.
Только что она испила
воды, как ей
стало легче, а минуты через три она скончалась.
Я взял под уздцы лошадь княжны и свел ее в
воду, которая не была выше колен; мы тихонько
стали подвигаться наискось против течения.
Уже сукна купил он себе такого, какого не носила вся губерния, и с этих пор
стал держаться более коричневых и красноватых цветов с искрою; уже приобрел он отличную пару и сам держал одну вожжу, заставляя пристяжную виться кольцом; уже завел он обычай вытираться губкой, намоченной в
воде, смешанной с одеколоном; уже покупал он весьма недешево какое-то мыло для сообщения гладкости коже, уже…
Генерал
стал умываться, брызгаясь и фыркая, как утка.
Вода с мылом летела во все стороны.
В те дни, когда в садах Лицея
Я безмятежно расцветал,
Читал охотно Апулея,
А Цицерона не читал,
В те дни в таинственных долинах,
Весной, при кликах лебединых,
Близ
вод, сиявших в тишине,
Являться муза
стала мне.
Моя студенческая келья
Вдруг озарилась: муза в ней
Открыла пир младых затей,
Воспела детские веселья,
И славу нашей старины,
И сердца трепетные сны.
Много
воды утекло с тех пор, много воспоминаний о былом потеряли для меня значение и
стали смутными мечтами, даже и странник Гриша давно окончил свое последнее странствование; но впечатление, которое он произвел на меня, и чувство, которое возбудил, никогда не умрут в моей памяти.
Меннерс прошел по мосткам до середины, спустился в бешено-плещущую
воду и отвязал шкот; стоя в лодке, он
стал пробираться к берегу, хватаясь руками за сваи.
Но лодки было уж не надо: городовой сбежал по ступенькам схода к канаве, сбросил с себя шинель, сапоги и кинулся в
воду. Работы было немного: утопленницу несло
водой в двух шагах от схода, он схватил ее за одежду правою рукою, левою успел схватиться за шест, который протянул ему товарищ, и тотчас же утопленница была вытащена. Ее положили на гранитные плиты схода. Она очнулась скоро, приподнялась, села,
стала чихать и фыркать, бессмысленно обтирая мокрое платье руками. Она ничего не говорила.
Тут вспомнил кстати и о — кове мосте, и о Малой Неве, и ему опять как бы
стало холодно, как давеча, когда он стоял над
водой. «Никогда в жизнь мою не любил я
воды, даже в пейзажах, — подумал он вновь и вдруг опять усмехнулся на одну странную мысль: ведь вот, кажется, теперь бы должно быть все равно насчет этой эстетики и комфорта, а тут-то именно и разборчив
стал, точно зверь, который непременно место себе выбирает… в подобном же случае.
Топор он опустил лезвием прямо в
воду, схватил лежавший на окошке, на расколотом блюдечке, кусочек мыла и
стал, прямо в ведре, отмывать себе руки.
По обыкновению своему, он, оставшись один, с двадцати шагов впал в глубокую задумчивость. Взойдя на мост, он остановился у перил и
стал смотреть на
воду.
— Батюшка, испейте, — шептал он, бросаясь к нему с графином, — авось поможет… — Испуг и самое участие Порфирия Петровича были до того натуральны, что Раскольников умолк и с диким любопытством
стал его рассматривать.
Воды, впрочем, он не принял.
Народ расходился, полицейские возились еще с утопленницей, кто-то крикнул про контору… Раскольников смотрел на все с странным ощущением равнодушия и безучастия. Ему
стало противно. «Нет, гадко…
вода… не стоит, — бормотал он про себя. — Ничего не будет, — прибавил он, — нечего ждать. Что это, контора… А зачем Заметов не в конторе? Контора в десятом часу отперта…» Он оборотился спиной к перилам и поглядел кругом себя.
Но тот уже успел найти полотенце, намочил его
водою и
стал обмывать залитое кровью лицо Мармеладова.
Мне кажется, когда бы мне
Дала судьба обильные столь
воды,
Я, украшеньем
став природы,
Не сделал курице бы зла...
А течь день-ото-дня сильнее
становится:
Вода так бьёт, как из ведра.
Я взглянул и обмер. На полу, в крестьянском оборванном платье сидела Марья Ивановна, бледная, худая, с растрепанными волосами. Перед нею стоял кувшин
воды, накрытый ломтем хлеба. Увидя меня, она вздрогнула и закричала. Что тогда со мною
стало — не помню.
Уж налит.
Шнуровку отпусти вольнее,
Виски ей уксусом потри,
Опрыскивай
водой. — Смотри:
Свободнее дыханье
стало.
Повеять чем?
Самгин сел в кресло, закурил, налил в стакан
воды и не
стал пить:
вода была теплая, затхлая.
Тени колебались, как едва заметные отражения осенних облаков на темной
воде реки. Движение тьмы в комнате,
становясь из воображаемого действительным, углубляло печаль. Воображение, мешая и спать и думать, наполняло тьму однообразными звуками, эхом отдаленного звона или поющими звуками скрипки, приглушенной сурдинкой. Черные стекла окна медленно линяли, принимая цвет олова.
Когда стемнело и пароход
стали догонять черные обрывки туч, омрачая тенями
воду и землю, — встретился другой пароход, ярко освещенный.
— Счастливые? ты младенец, Костя, — пробормотал Лютов, тряхнув головою, и
стал разводить пальцем
воду по медному подносу. А Макаров говорил, понизив голос и от возбуждения несколько заикаясь, — говорил торопливо...
У него даже голос от огорчения
стал другой, высокий, жалобно звенящий, а оплывшее лицо сузилось и выражало искреннейшее горе. По вискам, по лбу, из-под глаз струились капли
воды, как будто все его лицо вспотело слезами, светлые глаза его блестели сконфуженно и виновато. Он выжимал
воду с волос головы и бороды горстью, брызгал на песок, на подолы девиц и тоскливо выкрикивал...
В саду
стало тише, светлей, люди исчезли, растаяли; зеленоватая полоса лунного света отражалась черною
водою пруда, наполняя сад дремотной, необременяющей скукой. Быстро подошел человек в желтом костюме, сел рядом с Климом, тяжко вздохнув, снял соломенную шляпу, вытер лоб ладонью, посмотрел на ладонь и сердито спросил...
Дома он спросил содовой
воды, разделся, сбрасывая платье, как испачканное грязью, закурил, лег на диван. Ощущение отравы
становилось удушливее, в сером облаке дыма плавало, как пузырь, яростно надутое лицо Бердникова, мысль работала беспорядочно, смятенно, подсказывая и отвергая противоречивые решения.
Скрипнул ящик комода, щелкнули ножницы, разорвалась какая-то ткань, отскочил стул, и полилась
вода из крана самовара. Клим
стал крутить пуговицу тужурки, быстро оторвал ее и сунул в карман. Вынул платок, помахал им, как флагом, вытер лицо, в чем оно не нуждалось. В комнате было темно, а за окном еще темнее, и казалось, что та, внешняя, тьма может, выдавив стекла, хлынуть в комнату холодным потоком.
Самгин вел ее берегом пруда и видел, как по
воде, голубоватой, точно отшлифованная
сталь, плывет, умеренно кокетливо покачиваясь, ее стройная фигура в синем жакете, в изящной шляпке.
«Пьяная?» — подумал Самгин, повернулся спиною к ней и
стал наливать
воду из графина в стакан, а Дуняша заговорила приглушенным голосом, торопливо и бессвязно...
«Вероятно, шут своего квартала», — решил Самгин и, ускорив шаг, вышел на берег Сены. Над нею шум города
стал гуще, а река текла так медленно, как будто ей тяжело было уносить этот шум в темную щель, прорванную ею в нагромождении каменных домов. На черной
воде дрожали, как бы стремясь растаять, отражения тусклых огней в окнах. Черная баржа прилепилась к берегу, на борту ее стоял человек, щупая
воду длинным шестом, с реки кто-то невидимый глухо говорил ему...
Все более живой и крупной
становилась рябь
воды в чане, ярче — пятно света на ней, — оно дробилось; Самгин снова видел вихорек в центре темного круга на
воде, не пытаясь убедить себя в том, что воображает, а не видит.
Вскрикивая, он черпал горстями
воду, плескал ее в сторону Марины, в лицо свое и на седую голову. Люди вставали с пола, поднимая друг друга за руки, под мышки, снова
становились в круг, Захарий торопливо толкал их, устанавливал, кричал что-то и вдруг, закрыв лицо ладонями, бросился на пол, — в круг вошла Марина, и люди снова бешено, с визгом, воем, стонами, завертелись, запрыгали, как бы стремясь оторваться от пола.
Туробоев не казался взволнованным, но вино пил, как
воду, выпив стакан, тотчас же наполнил его и тоже отпил половину, а затем, скрестив руки,
стал рассказывать.
Она с разбега бросилась на диван и, рыдая,
стала топать ногами, удивительно часто. Самгин искоса взглянул на расстегнутый ворот ее кофты и, вздохнув, пошел за
водой.
Все молчали, глядя на реку: по черной дороге бесшумно двигалась лодка, на носу ее горел и кудряво дымился светец, черный человек осторожно шевелил веслами, а другой, с длинным шестом в руках, стоял согнувшись у борта и целился шестом в отражение огня на
воде; отражение чудесно меняло формы,
становясь похожим то на золотую рыбу с множеством плавников, то на глубокую, до дна реки, красную яму, куда человек с шестом хочет прыгнуть, но не решается.
Ему хотелось скорей вывести ее на свежую
воду, затронуть какую-нибудь живую струну, вызвать на объяснение. Но чем он больше торопился, чем больше раздражался, тем она
становилась холоднее. А он бросался от вопроса к вопросу.
Она немного отдохнула, открыв все Райскому и Тушину. Ей
стало будто покойнее. Она сбросила часть тяжести, как моряки в бурю бросают часть груза, чтоб облегчить корабль. Но самый тяжелый груз был на дне души, и ладья ее сидела в
воде глубоко, черпала бортами и могла, при новом ожидаемом шквале, черпнуть и не встать больше.
Райский
стал раскаиваться в своем артистическом намерении посмотреть грозу, потому что от ливня намокший зонтик пропускал
воду ему на лицо и на платье, ноги вязли в мокрой глине, и он, забывши подробности местности, беспрестанно натыкался в роще на бугры, на пни или скакал в ямы.
— Мой грех! — сказала она, будто простонала, положив руки на голову, и вдруг ускоренными шарами пошла дальше, вышла к Волге и
стала неподвижно у
воды.
— Полно тебе вздор молоть, Нил Андреич! Смотри, ты багровый совсем
стал: того и гляди, лопнешь от злости. Выпей лучше
воды! Какой секрет, кто сказал? Да я сказала, и сказала правду! — прибавила она. — Весь город это знает.
Ну, закричали, бросились с парома,
стали ловить, да
водой отнесло, река быстрая, а как вытащили, уж и захлебнулся, — мертвенький.
Сбежал он вниз к
воде, люди видели, сплеснул руками, у самого того места, где паром пристает, да ужаснулся, что ли, перед
водой —
стал как вкопанный.
Я
стал в ванну, под дождь, дернул за снурок —
воды нет; еще — все нет; я дернул из всей мочи — на меня упало пять капель счетом, четыре скоро, одна за другой, пятая немного погодя, шестая показалась и повисла.