Неточные совпадения
«Ну-ка, слепой чертенок, — сказал я, взяв его за ухо, — говори, куда ты ночью таскался, с узлом, а?» Вдруг мой слепой заплакал, закричал, заохал: «Куды я ходив?.. никуды не ходив… с узлом? яким узлом?»
Старуха на этот раз услышала и стала ворчать: «Вот выдумывают, да еще на убогого! за что вы его? что он вам сделал?» Мне это надоело, и я
вышел, твердо решившись достать ключ этой загадки.
Княжна молча встала с кресла и первая
вышла из гостиной. Все отправились вслед за ней в столовую. Казачок в ливрее с шумом отодвинул от стола обложенное подушками, также заветное, кресло, в которое опустилась княжна; Катя, разливавшая чай, первой ей подала чашку с раскрашенным гербом.
Старуха положила себе меду в чашку (она находила, что пить чай с сахаром и грешно и дорого, хотя сама не тратила копейки ни на что) и вдруг спросила хриплым голосом...
Самгина смутила тяжелая возня на чердаке; он взял лампу,
вышел на черное крыльцо и увидал, что
старуха, обняв повара сзади, под мышки, переставляет его маленькую фигурку со ступени на ступень.
Раиса. За Химкой-то уж подсматривать стали. Бабушка все ворчит на нее, должно быть, что-нибудь заметила; да
старуха нянька все братцам пересказывает.
Выходи, Анфиса, поскорей замуж, и я бы к тебе переехала жить: тогда своя воля; а то ведь это тоска.
— Пожалуйте в комнату, — сказала
старуха, воротясь, ввела Обломова, чрез маленькую переднюю, в довольно просторную комнату и попросила подождать. — Хозяйка сейчас
выйдет, — прибавила она.
А Софья мало оставалась одна с ним: всегда присутствовала то одна, то другая
старуха; редко разговор
выходил из пределов текущей жизни или родовых воспоминаний.
Мы посмотрели опять на бегущую все еще вдали
старуху и повернули к выходу, как вдруг из домика торопливо
вышел заспанный старик и отпер нам калитку, низко кланяясь и прося войти.
«Good bye!» — прощались мы печально на крыльце с
старухой Вельч, с Каролиной. Ричард, Алиса, корявый слуга и малаец-повар — все
вышли проводить и взять обычную дань с путешественников — по нескольку шиллингов. Дорогой встретили доктора, верхом, с женой, и на вопрос его, совсем ли мы уезжаем: «Нет», — обманул я его, чтоб не выговаривать еще раз «good bye», которое звучит не веселей нашего «прощай».
Видневшийся в оконце глаз
старухи исчез, а Маслова
вышла на середину коридора и быстрыми мелкими шагами пошла вслед за старшим надзирателем.
— Да, тут
вышла серьезная история… Отец, пожалуй бы, и ничего, но мать — и слышать ничего не хочет о примирении. Я пробовал было замолвить словечко; куда,
старуха на меня так поднялась, что даже ногами затопала. Ну, я и оставил. Пусть сами мирятся… Из-за чего только люди кровь себе портят, не понимаю и не понимаю. Мать не скоро своротишь: уж если что поставит себе — кончено, не сдвинешь. Она ведь тогда прокляла Надю… Это какой-то фанатизм!.. Вообще старики изменились: отец в лучшую сторону, мать — в худшую.
Вот этот-то Смердяков и
вышел вторым слугой Федора Павловича и проживал, к началу нашей истории, во флигеле вместе со стариком Григорием и
старухой Марфой.
Старуха сказала слова два по-французски зеленой барышне: та
вышла.
Да человек тысяча или больше: «здесь не все; кому угодно, обедают особо, у себя»; те
старухи, старики, дети, которые не
выходили в поле, приготовили все это: «готовить кушанье, заниматься хозяйством, прибирать в комнатах, — это слишком легкая работа для других рук, — говорит старшая сестра, — ею следует заниматься тем, кто еще не может или уже не может делать ничего другого».
Дальше, дети, глупость; и это, пожалуй, глупость; можно, дети, и влюбляться можно, и жениться можно, только с разбором, и без обмана, без обмана, дети. Я вам спою про себя, как я
выходила замуж, романс старый, но ведь и я
старуха. Я сижу на балконе, в нашем замке Дальтоне, ведь я шотландка, такая беленькая, белокурая; подле лес и река Брингал; к балкону, конечно, тайком, подходит мой жених; он бедный, а я богатая, дочь барона, лорда; но я его очень люблю, и я ему пою...
Мальчик
вышел, весело спрыгнул с крыльца и пустился бегом, не оглядываясь, через поле в Кистеневку. Добежав до деревни, он остановился у полуразвалившейся избушки, первой с края, и постучал в окошко; окошко поднялось, и
старуха показалась.
В шалаше, из которого
вышла старуха, за перегородкою раненый Дубровский лежал на походной кровати. Перед ним на столике лежали его пистолеты, а сабля висела в головах. Землянка устлана и обвешана была богатыми коврами, в углу находился женский серебряный туалет и трюмо. Дубровский держал в руке открытую книгу, но глаза его были закрыты. И старушка, поглядывающая на него из-за перегородки, не могла знать, заснул ли он, или только задумался.
Старухи выдумали, что с той поры все утопленницы
выходили в лунную ночь в панский сад греться на месяце; и сотникова дочка сделалась над ними главною.
К себе Нагибин не принимал и жил в обществе какой-то глухой
старухи кухарки. Соседи видели, как к нему приезжал несколько раз Ечкин, потом приходил Полуянов, и, наконец, видели раз, как рано утром от Нагибина
выходил Лиодор. Дальнейшие известия о Нагибине прекратились окончательно. Он перестал показываться даже на улице.
— Не рассуждай, пожалуйста, ступай. Настасья Карповна в сад пошла одна: ты с ней побудь. Уважь
старуху. — Шурочка
вышла. — Да где ж это мой чепец? Куда это он делся, право?
Родион Потапыч только нахмурился, но не двинулся с места.
Старуха всполошилась: как бы еще чего не
вышло. Кишкин вошел в избу совсем веселый. Он ехал с обеда от горного секретаря.
— Нет, это пустое, отец, — решила баушка Лукерья. — Сам-то Акинфий Назарыч, пожалуй бы, и ничего, да
старуха Маремьяна не дозволит… Настоящая медведица и крепко своей старой веры держится. Ничего из этого не
выйдет, а Феню надо воротить… Главное дело, она из своего православного закону
вышла, а наши роды испокон века православные. Жиденький еще умок у Фени, вот она и вверилась…
А баушка Лукерья все откладывала серебро и бумажки и смотрела на господ такими жадными глазами, точно хотела их съесть. Раз, когда к избе подкатил дорожный экипаж главного управляющего и из него
вышел сам Карачунский,
старуха ужасно переполошилась, куда ей поместить этого самого главного барина. Карачунский был вызван свидетелем в качестве эксперта по делу Кишкина. Обе комнаты передней избы были набиты народом, и Карачунский не знал, где ему сесть.
— Ладно, коли с добром, — согласилась
старуха и
вышла в маленькую дверку.
— Ведь скромница была, как жила у отца, — рассказывала
старуха, — а тут девка из ума вон. Присунулся этот машинист Семеныч, голь перекатная, а она к нему… Стыд девичий позабыла, никого не боится, только и ждет проклятущего машиниста. Замуж, говорит,
выйду за него… Ох, согрешила я с этими девками!..
Старуха, по-видимому, что-то заподозрила и
вышла из избы с большой неохотой. Феня тоже испытывала большое смущение и не знала, что ей делать. Карачунский прошелся по избе, поскрипывая лакированными ботфортами, а потом быстро остановился и проговорил...
Родион Потапыч оделся, захватил с собой весь припас, помолился и, не простившись с домашними,
вышел. Прокопий помог
старухе сесть в седло.
Старуха сама
вышла на крыльцо встречать дорогих гостей и проводила Феню прямо в заднюю избу, где жила сама.
— Медведица… — проговорил Мыльников, указывая глазами на дверь, в которую
вышла старуха. — Погоди, вот я разговорюсь с ней по-настоящему… Такого холоду напущу, что не обрадуется.
Баушка Лукерья сама
вышла за ворота и уговорила Кожина ехать домой. Он молча ее выслушал, повернул лошадей и пропал в темноте.
Старуха постояла, вздохнула и побрела в избу. Мыльников уже спал как зарезанный, растянувшись на лавке.
Старуха для приличия поломалась, а потом
вышла и даже «пригубила» какой-то настойки.
— Случай
вышел к тебе… — заговорил старик, добывая из кармана окровавленный платок. — Вот погляди,
старуха.
Избы стояли без дворов: с улицы прямо ступай на крыльцо. Поставлены они были по-старинному: срубы высокие, коньки крутые, оконца маленькие. Скоро
вышла и сама мать Енафа, приземистая и толстая
старуха. Она остановилась на крыльце и молча смотрела на сани.
Среди богатых, людных семей бьется, как рыба об лед,
старуха Мавра, мать Окулка, — другим не работа — праздник, а Мавра
вышла на покос с одною дочерью Наташкой, да мальчонко Тараско при них околачивается.
— Басурманку-то свою похоронил? — пытала
старуха. — Сказала тогда, што не будет счастья без родительского благословения… Оно все так и
вышло!
— А наши-то тулянки чего придумали, — трещала участливо Домнушка. — С ног сбились, всё про свой хлеб толкуют. И всё
старухи… С заводу хотят уезжать куда-то в орду, где земля дешевая. Право… У самих зубов нет, а своего хлеба захотели, старые… И хохлушек туда же подманивают, а доведись до дела, так на снохах и поедут. Удумали!.. Воля
вышла, вот все и зашевелились: кто куда, — объясняла Домнушка. — Старики-то так и поднялись, особенно в нашем Туляцком конце.
— Так-то оно так, а кто твой проект читать будет? Лука Назарыч… Крепостное право изничтожили, это ты правильно говоришь, а Лука Назарыч остался…
Старухи так говорят: щука-то умерла, а зубы остались… Смотри, как бы тебе благодарность из Мурмоса кожей наоборот не
вышла. Один Овсянников чего стоит… Они попрежнему гнут, чтобы вольного-то мужика в оглобли завести, а ты дровосушек да кричных мастеров здесь жалеешь. А главная причина. Лука Назарыч обидится.
Евгения Петровна накинула бурнус и
вышла со
старухой. Через час они остановили своего извозчика у дома ассоциации.
— За гацианта одного
вышла, тут на своей даче жили, — тихо объяснила
старуха, продолжая управляться с слезою.
Через полчаса
вышел Вязмитинов, тоже встретил
старуху приветливо и скоро уехал.
— Замуж
вышла, — отвечала
старуха, смаргивая набегающую на глаза слезу.
Старуха вырвала у Евгении Петровны свечу, махнула головою Райнеру и тихо
вышла с ним из залы.
Отчаянный крик испуганной
старухи, у которой свалился платок и волосник с головы и седые косы растрепались по плечам, поднял из-за карт всех гостей, и долго общий хохот раздавался по всему дому; но мне жалко было бедной Дарьи Васильевны, хотя я думал в то же время о том, какой бы чудесный рыцарь
вышел из Карамзина, если б надеть на него латы и шлем и дать ему в руки щит и копье.
Кроме того, Замин представил нищую
старуху и лающую на нее собаку, а Петин передразнил Санковскую [Санковская Екатерина Александровна (1816—1872) — прима-балерина московского балета.] и особенно живо представил, как она выражает ужас, и сделал это так, как будто бы этот ужас внушал ему черноватый господин: подлетит к нему, ужаснется, закроет лицо руками и убежит от него, так что тот даже обиделся и,
выйдя в коридор, весь вечер до самого ужина сидел там и курил.
— Это я, видишь, Ваня, смотреть не могу, — начал он после довольно продолжительного сердитого молчания, — как эти маленькие, невинные создания дрогнут от холоду на улице… из-за проклятых матерей и отцов. А впрочем, какая же мать и
вышлет такого ребенка на такой ужас, если уж не самая несчастная!.. Должно быть, там в углу у ней еще сидят сироты, а это старшая; сама больна, старуха-то; и… гм! Не княжеские дети! Много, Ваня, на свете… не княжеских детей! гм!
На той неделе и то Вера Панкратьевна, старуха-то, говорит: «Ты у меня смотри, Александра Александрыч, на попятный не вздумай; я, говорит, такой счет в правленье представлю, что угоришь!» Вот оно и
выходит, что теперича все одно: женись — от начальства на тебя злоба, из службы, пожалуй, выгонят; не женись — в долгу неоплатном будешь, кажный обед из тебя тремя обедами
выйдет, да чего и во сне-то не видал, пожалуй, в счет понапишут.
Она, впрочем, думала, что князь только шутит, но
вышло напротив: в две недели кабинетик был готов. Полине было ужасно совестно.
Старуха тоже недоумевала.
Старуха обряжалась некоторое время за перегородкой и,
выйдя оттуда, кивнула только наскоро головой госпоже и ушла, а Екатерина Петровна снова вступила в разговор с Власом.
Все это
старуха Арина скрыла от Ченцова, рассчитывая так, что бесстыжая Маланья языком только брешет, ан
вышло не то, и раз, когда Валерьян Николаич, приехав к Арине, сидел у нее вместе с своей Аксюшей в особой горенке, Маланья нагрянула в избу к Арине, подняла с ней ругню, мало того, — добралась и до Ченцова.
Миропа Дмитриевна непременно ожидала, что Рыжовы примут ее приветливо и даже с уважением, но, к удивлению своему, она совершенно этого не встретила, и началось с того, что к ней
вышла одна только старуха-адмиральша с лицом каким-то строгим и печальным и объявила, что у нее больна дочь и что поэтому они ни с кем из знакомых своих видаться не будут.
Через четверть часа ожидания за дверью, ведущею в кабинет Балалайкина, послышался шум, я вслед за тем оттуда
вышла, шурша платьем и грузно ступая ногами,
старуха, очевидно, восточного происхождения.