Неточные совпадения
Она смутно решила себе в числе тех планов, которые приходили ей в голову, и то, что после того, что произойдет там на
станции или в именьи графини, она поедет по Нижегородской дороге до первого
города и останется там.
Катавасов, войдя в свой вагон, невольно кривя душой, рассказал Сергею Ивановичу свои наблюдения над добровольцами, из которых оказывалось, что они были отличные ребята. На большой
станции в
городе опять пение и крики встретили добровольцев, опять явились с кружками сборщицы и сборщики, и губернские дамы поднесли букеты добровольцам и пошли за ними в буфет; но всё это было уже гораздо слабее и меньше, чем в Москве.
Проснулся: пять
станций убежало назад; луна, неведомый
город, церкви с старинными деревянными куполами и чернеющими остроконечьями, темные бревенчатые и белые каменные дома.
Он долго думал в этом направлении и, почувствовав себя настроенным воинственно, готовым к бою, хотел идти к Алине, куда прошли все, кроме Варавки, но вспомнил, что ему пора ехать в
город. Дорогой на
станцию, по трудной, песчаной дороге, между холмов, украшенных кривеньким сосняком, Клим Самгин незаметно утратил боевое настроение и, толкая впереди себя длинную тень свою, думал уже о том, как трудно найти себя в хаосе чужих мыслей, за которыми скрыты непонятные чувства.
Дорога от
станции к
городу вымощена мелким булыжником, она идет по берегу реки против ее течения и прячется в густых зарослях кустарника или между тесных группочек берез.
— Да как это ты подкрался: караулили, ждали, и всё даром! — говорила Татьяна Марковна. — Мужики караулили у меня по ночам. Вот и теперь послала было Егорку верхом на большую дорогу, не увидит ли тебя? А Савелья в
город — узнать. А ты опять — как тогда! Да дайте же завтракать! Что это не дождешься? Помещик приехал в свое родовое имение, а ничего не готово: точно на
станции! Что прежде готово, то и подавайте.
Город Олекма. — Лена. —
Станции по ней. — Сорок градусов мороза. — Вино и щи в кусках. — Юрты с чувалами. — Леса. — Тунгусы. — Витима. — Киренск. — Лошади и ямщики.
«Однако есть лошади?» — спросил я на Ыргалахской
станции… «Коней нету», — был ответ. «А если я опоздаю, да в
городе спросят» и т. д. — «Коней нет», — повторил русский якут.
На Воловьей
станции Митя тотчас же заказал почтовых в
город, а сам вдруг догадался, что до невозможности голоден.
Как раз в это лето, в июле месяце, во время вакаций, случилось так, что маменька с сынком отправились погостить на недельку в другой уезд, за семьдесят верст, к одной дальней родственнице, муж которой служил на
станции железной дороги (той самой, ближайшей от нашего
города станции, с которой Иван Федорович Карамазов месяц спустя отправился в Москву).
Он вздохнул и стал говорить, что боится
города и что делать ему там нечего. Тогда я предложил ему дойти со мной до
станции железной дороги, где я мог бы снабдить его на дорогу деньгами и продовольствием.
В погожие сумерки «весь
город» выходил на улицу, и вся его жизнь в эти часы переливалась пестрыми волнами между тюрьмой — на одной стороне и почтовой
станцией — на другой.
Именно с такими мыслями возвращался в Заполье Галактион и последнюю
станцию особенно торопился. Ему хотелось поскорее увидеть жену и детей. Да, он соскучился о них. На детей в последнее время он обращал совсем мало внимания, и ему делалось совестно. И жены совестно. Подъезжая к
городу, Галактион решил, что все расскажет жене, все до последней мелочи, вымолит прощение и заживет по-новому.
Лопахин(в дверь, им вслед). Пожалуйте, покорнейше прошу! По стаканчику на прощанье. Из
города не догадался привезть, а на
станции нашел только одну бутылку. Пожалуйте!
— Постой, что еще вперед будет! Площадь-то какая прежде была? экипажи из грязи народом вытаскивали! А теперь посмотри — как есть красавица! Собор-то, собор-то! на кумпол-то взгляни! За пятнадцать верст, как по остреченскому тракту едешь, видно! Как с последней
станции выедешь — всё перед глазами, словно вот рукой до города-то подать! Каменных домов сколько понастроили! А ужо, как Московскую улицу вымостим да гостиный двор выстроим — чем не Москва будет!
Между уездными
городами Р. занимает одно из видных мест. В нем есть свой кремль, в котором когда-то ютилась митрополия; через него пролегает шоссе, которое, впрочем, в настоящее время не играет в жизни
города никакой роли; наконец, по весне тут бывает значительная ярмарка. В двух верстах от
города пролегает железная дорога и имеется
станция.
Почтовые дороги обсадил по бокам березками, почтовые
станции выстроил с иголочки, хлебные запасные магазины пополнил, недоимки взыскал, для губернского
города выписал новую пожарную трубу, а для губернской типографии новый шрифт.
— Вам, мамаша, для незаметности, так сказать, нужно выехать отсюда пораньше. И поезжайте вы на следующую
станцию, а не в
город, — на почтовых поезжайте…
— Нет, вы погодите, чем еще кончилось! — перебил князь. — Начинается с того, что Сольфини бежит с первой
станции. Проходит несколько времени — о нем ни слуху ни духу. Муж этой госпожи уезжает в деревню; она остается одна… и тут различно рассказывают: одни — что будто бы Сольфини как из-под земли вырос и явился в
городе, подкупил людей и пробрался к ним в дом; а другие говорят, что он писал к ней несколько писем, просил у ней свидания и будто бы она согласилась.
Не знал он тоже, как он сядет в вагон; он смутно решился сесть где-нибудь на второй или на третьей большой
станции от
города, до нее же добраться хоть и пешком.
На этом месте разговор по необходимости должен был прерваться, потому что мои путники въехали в
город и были прямо подвезены к почтовой
станции, где Аггей Никитич думал было угостить Мартына Степаныча чайком, ужином, чтобы с ним еще побеседовать; но Пилецкий решительно воспротивился тому и, объяснив снова, что он спешит в Петербург для успокоения Егора Егорыча, просил об одном, чтобы ему дали скорее лошадей, которые вслед за громогласным приказанием Аггея Никитича: «Лошадей, тройку!» — мгновенно же были заложены, и Мартын Степаныч отправился в свой неблизкий вояж, а Аггей Никитич, забыв о существовании всевозможных контор и о том, что их следует ревизовать, прилег на постель, дабы сообразить все слышанное им от Пилецкого; но это ему не удалось, потому что дверь почтовой
станции осторожно отворилась, и пред очи своего начальника предстал уездный почтмейстер в мундире и с лицом крайне оробелым.
Город пробавлялся новостями, не идущими к нашему делу; то к исправнику поступала жалоба от некоей девицы на начальника инвалидной команды, капитана Повердовню, то Ахилла, сидя на крыльце у
станции, узнавал от проезжающих, что чиновник князь Борноволоков будто бы умер «скорописною смертию», а Туберозов все пребывал в своей ссылке, и друзья его солидно остепенились на том, что тут «ничего не поделаешь».
На одной
станции у небольшого
города, здания которого виднелись над рекой, под лесом, в вагон, где сидел Матвей, вошел новый пассажир.
А поезд летел, и звон, мерный, печальный, оглашал то спящие ущелья, то долины, то улицы небольших
городов, то
станции, где рельсы скрещивались, как паутина, где, шумя, как ветер в непогоду, пролетали такие же поезда, по всем направлениям, с таким же звоном, ровным и печальным.
Последние минуты расставания были особенно тяжелы для нее. По обыкновению, прощание происходило на первой от
города станции, куда собрались самые преданные, чтобы проводить в дальнейший путь добрейшего из помпадуров. Закусили, выпили, поплакали; советник Проходимцев даже до того обмочился слезами, что старый помпадур только махнул рукою и сказал...
В продолжение утра и середины дня он весь был погружен в арифметические расчеты: сколько он проехал верст, сколько остается до первой
станции, сколько до первого
города, до обеда, до чая, до Ставрополя и какую часть всей дороги составляет проеханное.
И мы пошли вместе по направлению к
городу. Когда
станция и усадьба остались далеко за нами, я спросил...
Дубечня — так называлась наша первая
станция — находилась в семнадцати верстах от
города.
Трагик сидит у стола. Потом человек. С платформы слышны голоса: «
Станция.
Город Бряхимов, поезд стоит двадцать минут, буфет»; «Бря — химов! Поезд стоит двадцать минут, буфет».
Все серьезные зоологи работают на биологических
станциях в Неаполе или Villefranche [Вильфранш (франц.) — небольшой
город во Франции.].
И через восемь дней он ехал по дороге от
города на
станцию; тихо ехал по краю избитого шоссе с вывороченным булыжником, торчавшим среди глубоких выбоин, в них засохла грязь, вздутая горбом, исчерченная трещинами.
Прошло около месяца. Покончив с делами, я опять возвращался в губернский
город на почтовых и около полудня приехал на N-скую
станцию.
Люба. Степа уехал на велосипеде на
станцию, Митрофан Ермилыч с папа уехал в
город, мелкота в крокет играют, а Ваня тут, на крыльце, что-то с собаками возится.
Со
станции в
город можно добраться только глубокой зимою, когда замерзают непролазные болота, да и то приходится ехать девяносто верст среди ухабов и метелей, слыша нередко дикий волчий вой и по часам не видя признака человеческого жилья.
Скрывать убийство было бы мучительно, но то, что явится со
станции жандарм, который будет посвистывать и насмешливо улыбаться, придут мужики и крепко свяжут руки Якову и Аглае и с торжеством поведут их в волость, а оттуда в
город, и дорогой все будут указывать на них и весело говорить: «Богомоловых ведут!» — это представлялось Якову мучительнее всего, и хотелось протянуть как-нибудь время, чтобы пережить этот срам не теперь, а когда-нибудь после.
Буфетчик Сергей Никанорыч когда-то имел большие деньги и держал буфет на первоклассной
станции, в губернском
городе, где перекрещивались две дороги.
Проходит еще двое суток и наконец вдали, в смуглом тумане показывается столица. Путь кончен. Поезд останавливается, не доезжая
города, около товарной
станции. Быки, выпущенные из вагонов на волю, пошатываются и спотыкаются, точно идут по скользкому льду.
Наконец — на каждом перекрестке в
городе, на каждой сходке в селе, на каждой
станции в дороге встречает он целовальника и откупщика и, полный горького отчаяния, предается им телом и душой, с семьей, с именьишком, даже часто с будущим трудом своим, за который еще только задаток получен…»
Уже несколько дней около
станции возились рабочие, расчищая место, а, когда я вернулся из
города, пробыв там два дня, каменщики клали третий ряд кирпича: для
станции воздвигалось новое, каменное здание.
Те сказали спасибо и потащили тарантас к
станции, завидуя, вероятно, таланту, который и в тайге так же знает себе цену и так же деспотичен, как и у нас в больших
городах.
Козулькой называется расстояние в 22 версты между
станциями Чернореченской и Козульской (это между
городами Ачинском и Красноярском). За две, за три
станции до страшного места начинают уж показываться предвестники. Один встречный говорит, что он четыре раза опрокинулся, другой жалуется, что у него ось сломалась, третий угрюмо молчит и на вопрос, хороша ли дорога, отвечает: «Очень хороша, чёрт бы ее взял!» На меня все смотрят с сожалением, как на покойника, потому что у меня собственный экипаж.
На поезде пришлось ехать до
города две
станции.
То, что я видел в
городах, на узловых
станциях железных дорог, не могло обнадеживать в исходе, сколько-нибудь благоприятном для Франции. Я видел только новобранцев, или мобилей из плохих офицеров, или более комических, чем внушительных francs-tireurs (вольных стрелков, партизан), мальчиков, одетых какими-то шиллеровскими разбойниками.
А в России и Сибири все железные дороги уже стали. В Харбине выдавались билеты только до
станции Маньчжурия, Вскоре прекратилось и телеграфное сообщение с Россией. Была в полном разгаре великая октябрьская забастовка. Слухи доходили смутные и неопределенные. Рассказывали, что во всех
городах идет резня, что Петербург горит, что уже подписана конституция.
По приказанию начальства, по давно заведенному шаблону, чувствуя, что она бесцветна и скучна, без страсти и огня выпалит он ее перед присяжными, а там дальше — скакать по грязи и под дождем на
станцию, оттуда в
город, чтобы вскоре получить приказ опять ехать куда-нибудь в уезд, читать новую речь… скучно!
При выходе арестантов из вагона их передали ожидавшим их прибытия прусским жандармам, которые повели их со
станции в
город, в полицейское управление, для соблюдения необходимых формальностей.
Был поздний вечер 24 декабря. Я прибыл на Установскую почтовую
станцию, отстоящую в двадцати пяти верстах от главного
города Енисейской губернии — Красноярска — места моего служения, куда я спешил, возвращаясь из командировки. На дворе стояла страшная стужа; было около сорока градусов мороза, а к вечеру поднялся резкий ветер и начинала крутить вьюга.
Пассажиры экспресса и почтовых поездов; офицеры, да и служащие на
станциях, а в
городах публика, пришедшая встретить воинский поезд, дают солдатикам деньги, табак, папиросы, чай, сахар…
Последняя устроена по ходатайству читинцев, которые лишены были
станции в
городе, несмотря на то, что дорога идёт почти
городом Читой.
Несомненно, что в телеграмме речь идёт не о китайском
городе, где конечно могли лишь произойти пожары от залетевших снарядов, там все строения или каменные, или глинобитные, т. е. огнеупорные, а о, так сказать, новом русском Ляояне — железнодорожно-военном посёлке, правильными рядами и четырёхугольником раскинувшемся около
станции.