Неточные совпадения
Как в ноги губернаторше
Я пала, как заплакала,
Как
стала говорить,
Сказалась усталь долгая,
Истома непомерная,
Упередилось времечко —
Пришла моя пора!
Спасибо губернаторше,
Елене Александровне,
Я столько благодарна ей,
Как матери
родной!
Сама крестила мальчика
И имя Лиодорушка —
Младенцу избрала…
Сначала полагали, что жених с невестой сию минуту приедут, не приписывая никакого значения этому запозданию. Потом
стали чаще и чаще поглядывать на дверь, поговаривая о том, что не случилось ли чего-нибудь. Потом это опоздание
стало уже неловко, и
родные и гости старались делать вид, что они не думают о женихе и заняты своим разговором.
Вся суета рубашки, опоздания, разговор с знакомыми,
родными, их неудовольствие, его смешное положение — всё вдруг исчезло, и ему
стало радостно и страшно.
В первой моей молодости, с той минуты, когда я вышел из опеки
родных, я
стал наслаждаться бешено всеми удовольствиями, которые можно достать за деньги, и разумеется, удовольствия эти мне опротивели.
При ней как-то смущался недобрый человек и немел, а добрый, даже самый застенчивый, мог разговориться с нею, как никогда в жизни своей ни с кем, и — странный обман! — с первых минут разговора ему уже казалось, что где-то и когда-то он знал ее, что случилось это во дни какого-то незапамятного младенчества, в каком-то
родном доме, веселым вечером, при радостных играх детской толпы, и надолго после того как-то
становился ему скучным разумный возраст человека.
— А что ж? ведь его на это
станет. Вы знаете, он
родного отца хотел продать или, еще лучше, проиграть в карты.
«Ах! няня, сделай одолженье». —
«Изволь,
родная, прикажи».
«Не думай… право… подозренье…
Но видишь… ах! не откажи». —
«Мой друг, вот Бог тебе порука». —
«Итак, пошли тихонько внука
С запиской этой к О… к тому…
К соседу… да велеть ему,
Чтоб он не говорил ни слова,
Чтоб он не называл меня…» —
«Кому же, милая моя?
Я нынче
стала бестолкова.
Кругом соседей много есть;
Куда мне их и перечесть...
Еще немного, и это общество, эти
родные, после трехлетней разлуки, этот родственный тон разговора при полной невозможности хоть об чем-нибудь говорить, —
стали бы, наконец, ему решительно невыносимы. Было, однако ж, одно неотлагательное дело, которое так или этак, а надо было непременно решить сегодня, — так решил он еще давеча, когда проснулся. Теперь он обрадовался делу, как выходу.
— Спасибо, государь, спасибо, отец
родной! — говорил Савельич усаживаясь. — Дай бог тебе сто лет здравствовать за то, что меня старика призрил и успокоил. Век за тебя буду бога молить, а о заячьем тулупе и упоминать уж не
стану.
Сергей Сергеич, это вы ли!
Нет! я перед
родней, где встретится, ползком;
Сыщу ее на дне морском.
При мне служа́щие чужие очень редки;
Всё больше сестрины, свояченицы детки;
Один Молчалин мне не свой,
И то затем, что деловой.
Как
станешь представлять к крестишку ли,
к местечку,
Ну как не порадеть
родному человечку!..
Однако братец ваш мне друг и говорил,
Что вами выгод тьму по службе получил.
— Совсем недавно наши легальные марксисты и за ними — меньшевики оценили, как поучителен для них пример французских адвокатов, соблазнительный пример Брианов, Мильеранов, Вивиани и прочих
родных по духу молодчиков из мелкой буржуазии, которые, погрозив крупной социализмом, предают пролетариат и
становятся оруженосцами капиталистов…
Она — нищая в
родном кругу. Ближние видели ее падшую, пришли и, отворачиваясь, накрыли одеждой из жалости, гордо думая про себя: «Ты не встанешь никогда, бедная, и не
станешь с нами рядом, прими, Христа ради, наше прощение!»
И он не спешил сблизиться с своими петербургскими
родными, которые о нем знали тоже по слуху. Но как-то зимой Райский однажды на балу увидел Софью, раза два говорил с нею и потом уже
стал искать знакомства с ее домом. Это было всего легче сделать через отца ее: так Райский и сделал.
Кончилась обедня, вышел Максим Иванович, и все деточки, все-то рядком
стали перед ним на коленки — научила она их перед тем, и ручки перед собой ладошками как один сложили, а сама за ними, с пятым ребенком на руках, земно при всех людях ему поклонилась: «Батюшка, Максим Иванович, помилуй сирот, не отымай последнего куска, не выгоняй из
родного гнезда!» И все, кто тут ни был, все прослезились — так уж хорошо она их научила.
— Cher, cher enfant! — восклицал он, целуя меня и обнимая (признаюсь, я сам было заплакал черт знает с чего, хоть мигом воздержался, и даже теперь, как пишу, у меня краска в лице), — милый друг, ты мне теперь как
родной; ты мне в этот месяц
стал как кусок моего собственного сердца!
— Он сказал: «куда бы тебя ни послали, я за тобой поеду», — сказала Маслова. — Поедет — поедет, не поедет — не поедет. Я просить не
стану. Теперь он в Петербург едет хлопотать. У него там все министры
родные, — продолжала она, — только всё-таки не нуждаюсь я им.
«Этот протоиереев сын сейчас
станет мне «ты» говорить», подумал Нехлюдов и, выразив на своем лице такую печаль, которая была бы естественна только, если бы он сейчас узнал о смерти всех
родных, отошел от него и приблизился к группе, образовавшейся около бритого высокого, представительного господина, что-то оживленно рассказывавшего.
Когда он был девственником и хотел остаться таким до женитьбы, то
родные его боялись за его здоровье, и даже мать не огорчилась, а скорее обрадовалась, когда узнала, что он
стал настоящим мужчиной и отбил какую-то французскую даму у своего товарища.
Простите, батюшки, простите, голубчики, мать
родную, простите меня, совсем одинокую, а и чего вам мой воздух противен
стал!
— Разреши мою душу, родимый, — тихо и не спеша промолвила она,
стала на колени и поклонилась ему в ноги. — Согрешила, отец
родной, греха моего боюсь.
Одним словом, началось нечто беспорядочное и нелепое, но Митя был как бы в своем
родном элементе, и чем нелепее все
становилось, тем больше он оживлялся духом.
В своей
родной стихии она
становится смелой до дерзости и даже нападает на человека.
Сначала его никто не слушал, потом притих один спорщик, за ним другой, третий, и скоро на таборе совсем
стало тихо. Дерсу пел что-то печальное, точно он вспомнил
родное прошлое и жаловался на судьбу. Песнь его была монотонная, но в ней было что-то такое, что затрагивало самые чувствительные струны души и будило хорошие чувства. Я присел на камень и слушал его грустную песню. «Поселись там, где поют; кто поет, тот худо не думает», — вспомнилась мне старинная швейцарская пословица.
Женихи сотнями увивались за наследницею громадного состояния; но общество, толпившееся за обедами и на вечерах Полозова, было то общество слишком сомнительного типа, слишком сомнительного изящества, которое наполняет залы всех подобных Полозову богачей, возвысившихся над более или менее приличным, не великосветским
родным своим кругом, и не имеющих ни родства, ни связей в настоящем великосветском обществе, также более или менее приличном; они
становятся кормителями пройдох и фатов, совершенно неприличных уже и по внешности, не говоря о внутренних достоинствах.
И мне страшно вдруг
стало. Дрожал я,
На кладбище я будто стоял,
И
родных мертвецов вызывал я,
Но из мертвых никто не восстал.
Бакунину
родные не давали ничего; Белинский — сын мелкого чиновника в Чембарах, исключенный из Московского университета «за слабые способности», жил скудной платой за
статьи.
Покончивши с портретною галереею
родных и сестрицыных женихов, я считаю нужным возвратиться назад, чтобы дополнить изображение той обстановки, среди которой протекло мое детство в Малиновце. Там скучивалась крепостная масса, там жили соседи-помещики, и с помощью этих двух факторов в результате получалось пресловутое пошехонское раздолье.
Стало быть, пройти их молчанием — значило бы пропустить именно то, что сообщало тон всей картине.
— Ах-ах-ах! да, никак, ты на меня обиделась, сударка! — воскликнула она, — и не думай уезжать — не пущу! ведь я, мой друг, ежели и сказала что, так спроста!.. Так вот… Проста я, куда как проста нынче
стала! Иногда чего и на уме нет, а я все говорю, все говорю! Изволь-ка, изволь-ка в горницы идти — без хлеба-соли не отпущу, и не думай! А ты, малец, — обратилась она ко мне, — погуляй, ягодок в огороде пощипли, покуда мы с маменькой побеседуем! Ах,
родные мои! ах, благодетели! сколько лет, сколько зим!
Матушке
становилось досадно. Все ж таки
родной — мог бы и своим послужить! Чего ему! и теплёхонько, и сытёхонько здесь… кажется, на что лучше! А он, на-тко, пошел за десять верст к чужому мужику на помочь!
Скучно
становилось, тоскливо. Помещики, написавши уставные грамоты, покидали
родные гнезда и устремлялись на поиски за чем-то неведомым. Только мелкота крепко засела, потому что идти было некуда, да Струнников не уезжал, потому что нес службу, да и кредиторы следили за ним. На новое трехлетие его опять выбрали всемишарами, но на следующее выбрали уже не его, а Митрофана Столбнякова. Наступившая судебная реформа начала оказывать свое действие.
Я пережил смерть Лидии, приобщаясь к ее смерти, я почувствовал, что смерть
стала менее страшной, в ней обнаружилось что-то
родное.
А главное, они, уже напитавшиеся слухами от
родных в деревне, вспоминая почти что сверстника Федьку или Степку, приехавшего жениться из Москвы в поддевке, в сапогах с калошами да еще при цепочке и при часах, настоящим москвичом, — сами мечтали
стать такими же.
После вечера, проведенного среди
родных и близких знакомых, все три
стали на колени, старики благословили их, и ночью они уехали…
Хороши у него глаза были: веселые, чистые, а брови — темные, бывало, сведет он их, глаза-то спрячутся, лицо
станет каменное, упрямое, и уж никого он не слушает, только меня; я его любила куда больше, чем
родных детей, а он знал это и тоже любил меня!
Это хорошо, потому что, помимо всяких колонизационных соображений, близость детей оказывает ссыльным нравственную поддержку и живее, чем что-либо другое, напоминает им
родную русскую деревню; к тому же заботы о детях спасают ссыльных женщин от праздности; это и худо, потому что непроизводительные возрасты, требуя от населения затрат и сами не давая ничего, осложняют экономические затруднения; они усиливают нужду, и в этом отношении колония поставлена даже в более неблагодарные условия, чем русская деревня: сахалинские дети,
ставши подростками или взрослыми, уезжают на материк и, таким образом, затраты, понесенные колонией, не возвращаются.
Из здешних поселенцев обращают на себя внимание братья Бабичи, из Киевской губ<ернии>; сначала они жили в одной избе, потом
стали ссориться и просить начальство, чтобы их разделили. Один из Бабичей, жалуясь на своего
родного брата, выразился так: «Я боюсь его, как змия».
И
стало,
родные, светлей и светлей!
О, видит бог!.. Но долг другой,
И выше и трудней,
Меня зовет… Прости,
родной!
Напрасных слез не лей!
Далек мой путь, тяжел мой путь,
Страшна судьба моя,
Но
сталью я одела грудь…
Гордись — я дочь твоя!
Генеральша на это отозвалась, что в этом роде ей и Белоконская пишет, и что «это глупо, очень глупо; дурака не вылечишь», резко прибавила она, но по лицу ее видно было, как она рада была поступкам этого «дурака». В заключение всего генерал заметил, что супруга его принимает в князе участие точно как будто в
родном своем сыне, и что Аглаю она что-то ужасно
стала ласкать; видя это, Иван Федорович принял на некоторое время весьма деловую осанку.
Если вы племянник,
стало быть, и мы с вами, сиятельнейший князь,
родня.
Лиза ее слушала — и образ вездесущего, всезнающего бога с какой-то сладкой силой втеснялся в ее душу, наполнял ее чистым, благоговейным страхом, а Христос
становился ей чем-то близким, знакомым, чуть не
родным; Агафья и молиться ее выучила.
Ведь тебя, мою
родную, маслищем конопляным зеленым кормить
станут, бельище на тебя наденут толстое-претолстое, по холоду ходить заставят; ведь ты всего этого не перенесешь, Лизочка.
— Кожин меня за воротами ждет, Степан Романыч… Очертел он окончательно и дурак дураком. Я с ним теперь отваживаюсь вторые сутки… А Фене я сродственник: моя-то жена
родная — ейная сестра, значит, Татьяна. Ну, значит, я и пришел объявиться, потому как дело это особенное. Дома ревут у Фени, Кожин грозится зарезать тебя, а я с емя со всеми отваживаюсь… Вот какое дельце, Степан Романыч. Силушки моей не
стало…
— Парня я к тебе привел, Степан Романыч… Совсем от рук отбился малый: сладу не
стало. Так я тово… Будь отцом
родным…
Я полюбила тебя, как
родную, но себя принуждать для тебя не
стану.
Потом она
стала сама мне рассказывать про себя: как ее отец и мать жили в бедности, в нужде, и оба померли; как ее взял было к себе в Багрово покойный мой и ее
родной дедушка Степан Михайлович, как приехала Прасковья Ивановна и увезла ее к себе в Чурасово и как живет она у ней вместо приемыша уже шестнадцать лет.
— Нет, ты уж не такая, как прежде, — продолжал я, — прежде видно было, что ты во всем с нами заодно, что ты нас считаешь как
родными и любишь так же, как и мы тебя, а теперь ты
стала такая серьезная, удаляешься от нас…
Я
стал было ее уговаривать; сказал, что у Ихменевых ее все так любят, что ее за
родную дочь почитают. Что все будут очень жалеть о ней. Что у меня, напротив, ей тяжело будет жить и что хоть я и очень ее люблю, но что, нечего делать, расстаться надо.
— Ах, что ты! чем же ты мне мешать можешь! Если б и были у меня занятия, то я для
родного должна их оставить. Я
родных почитаю, мой друг, потому что ежели мы
родных почитать не
станем, то что же такое будет! И Савва Силыч всегда мне внушал, что почтение к
родным есть первый наш долг. Он и об тебе вспоминал и всегда с почтением!
Мне слышалась в них только дань тем традициям родственности, которые предписывают во что бы то ни
стало встречать"доброго
родного"шумными изъявлениями радостного празднословия.