Неточные совпадения
Долго ли, коротко ли они так жили, только в начале 1776 года в тот самый кабак, где они в свободное время благодушествовали, зашел бригадир. Зашел, выпил косушку,
спросил целовальника, много ли прибавляется пьяниц, но в это самое время увидел Аленку и почувствовал, что язык у него прилип к гортани. Однако при народе объявить о том посовестился, а вышел
на улицу и поманил за собой Аленку.
Представь себе, что ты бы шел по
улице и увидал бы, что пьяные бьют женщину или ребенка; я думаю, ты не стал бы
спрашивать, объявлена или не объявлена война этому человеку, а ты бы бросился
на него защитил бы обижаемого.
Только первое время, пока карета выезжала из ворот клуба, Левин продолжал испытывать впечатление клубного покоя, удовольствия и несомненной приличности окружающего; но как только карета выехала
на улицу и он почувствовал качку экипажа по неровной дороге, услыхал сердитый крик встречного извозчика, увидел при неярком освещении красную вывеску кабака и лавочки, впечатление это разрушилось, и он начал обдумывать свои поступки и
спросил себя, хорошо ли он делает, что едет к Анне.
— Ну, кто ж это был? —
спросил Разумихин, только что вышли
на улицу.
— Я Родион Романыч Раскольников, бывший студент, а живу в доме Шиля, здесь в переулке, отсюда недалеко, в квартире нумер четырнадцать. У дворника
спроси… меня знает. — Раскольников проговорил все это как-то лениво и задумчиво, не оборачиваясь и пристально смотря
на потемневшую
улицу.
Уж рассветало. Я летел по
улице, как услышал, что зовут меня. Я остановился. «Куда вы? — сказал Иван Игнатьич, догоняя меня. — Иван Кузмич
на валу и послал меня за вами. Пугач пришел». — «Уехала ли Марья Ивановна?» —
спросил я с сердечным трепетом. «Не успела, — отвечал Иван Игнатьич, — дорога в Оренбург отрезана; крепость окружена. Плохо, Петр Андреич!»
Небольшой дворянский домик
на московский манер, в котором проживала Авдотья Никитишна (или Евдоксия) Кукшина, находился в одной из нововыгоревших
улиц города ***; известно, что наши губернские города горят через каждые пять лет. У дверей, над криво прибитою визитною карточкой, виднелась ручка колокольчика, и в передней встретила пришедших какая-то не то служанка, не то компаньонка в чепце — явные признаки прогрессивных стремлений хозяйки. Ситников
спросил, дома ли Авдотья Никитишна?
На улице он говорил так же громко и бесцеремонно, как в комнате, и разглядывал встречных людей в упор, точно заплутавшийся, который ищет: кого
спросить, куда ему идти?
Но
спрашивал он мало, а больше слушал Марину, глядя
на нее как-то подчеркнуто почтительно. Шагал по
улицам мерным, легким шагом солдата, сунув руки в карманы черного, мохнатого пальто, носил бобровую шапку с козырьком, и глаза его смотрели из-под козырька прямо, неподвижно, не мигая. Часто посещал церковные службы и, восхищаясь пением, говорил глубоким баритоном...
— Вы
на этой
улице живете? —
спросил он.
Они оба вели себя так шумно, как будто кроме них
на улице никого не было. Радость Макарова казалась подозрительной; он был трезв, но говорил так возбужденно, как будто желал скрыть, перекричать в себе истинное впечатление встречи. Его товарищ беспокойно вертел шеей, пытаясь установить косые глаза
на лице Клима. Шли медленно, плечо в плечо друг другу, не уступая дороги встречным прохожим. Сдержанно отвечая
на быстрые вопросы Макарова, Клим
спросил о Лидии.
Самгин пошел с ним. Когда они вышли
на улицу, мимо ворот шагал, покачиваясь, большой человек с выпученным животом, в рыжем жилете, в оборванных, по колени, брюках, в руках он нес измятую шляпу и, наклоня голову, расправлял ее дрожащими пальцами. Остановив его за локоть, Макаров
спросил...
Клим покорно ушел, он был рад не смотреть
на расплющенного человека. В поисках горничной, переходя из комнаты в комнату, он увидал Лютова; босый, в ночном белье, Лютов стоял у окна, держась за голову. Обернувшись
на звук шагов, недоуменно мигая, он
спросил, показав
на улицу нелепым жестом обеих рук...
На улице снова охватил ветер, теперь уже со снегом, мягким, как пух, и влажным. Туробоев, скорчившись, спрятав руки в карманы,
спросил...
Встретится ему знакомый
на улице. «Куда?» —
спросит. «Да вот иду
на службу, или в магазин, или проведать кого-нибудь». — «Пойдем лучше со мной, — скажет тот, —
на почту, или зайдем к портному, или прогуляемся», — и он идет с ним, заходит и к портному, и
на почту, и прогуливается в противуположную сторону от той, куда шел.
Вышедши
на улицу, он наткнулся
на какого-то прохожего и
спросил, не знает ли он, где живет учитель Леонтий Козлов.
Он пошел поскорее, вспомнив, что у него была цель прогулки, и поглядел вокруг, кого бы
спросить, где живет учитель Леонтий Козлов. И никого
на улице: ни признака жизни. Наконец он решился войти в один из деревянных домиков.
— Успокойтесь: ничего этого нет, — сказала она кротко, — и мне остается только поблагодарить вас за этот новый урок, за предостережение. Но я в затруднении теперь, чему следовать: тогда вы толкали туда,
на улицу — теперь… боитесь за меня. Что же мне, бедной, делать!.. — с комическим послушанием
спросила она.
— Ну, что ты сделал? —
спросил Райский Аянова, когда они вышли
на улицу.
— Вы про тех говорите, —
спросила она, указывая головой
на улицу, — кто там бегает, суетится? Но вы сами сказали, что я не понимаю их жизни. Да, я не знаю этих людей и не понимаю их жизни. Мне дела нет…
— Ну, па-а-слушайте, милостивый государь, ну, куда мы идем? Я вас
спрашиваю: куда мы стремимся и в чем тут остроумие? — громко прокричал поручик. — Если человек несчастный в своих неудачах соглашается принесть извинение… если, наконец, вам надо его унижение… Черт возьми, да не в гостиной же мы, а
на улице! Для
улицы и этого извинения достаточно…
Кучера, чистившие их, посмотрели вопросительно
на нас, а мы
на них, потом все вместе
на солдата: «Что это мы сказали ему?» —
спросил один из нас в тоске от жара, духоты и дурного запаха
на улицах.
Когда Старцев пробовал заговорить даже с либеральным обывателем, например, о том, что человечество, слава богу, идет вперед и что со временем оно будет обходиться без паспортов и без смертной казни, то обыватель глядел
на него искоса и недоверчиво и
спрашивал: «Значит, тогда всякий может резать
на улице кого угодно?» А когда Старцев в обществе, за ужином или чаем, говорил о том, что нужно трудиться, что без труда жить нельзя, то всякий принимал это за упрек и начинал сердиться и назойливо спорить.
— Да, мне. Давеча он
на улице с мальчиками камнями перебрасывался; они в него шестеро кидают, а он один. Я подошел к нему, а он и в меня камень бросил, потом другой мне в голову. Я
спросил: что я ему сделал? Он вдруг бросился и больно укусил мне палец, не знаю за что.
Проснулся я от какого-то шума и
спросил, что случилось. Казаки доложили мне, что к фанзе пришло несколько человек удэгейцев. Я оделся и вышел к ним
на улицу. Меня поразила та неприязнь, с какой они
на меня смотрели.
Что бы ни было, отвечай; казначейство обокрадут — виноват; церковь сгорела — виноват; пьяных много
на улице — виноват; вина мало пьют — тоже виноват (последнее замечание ему очень понравилось, и он продолжал более веселым тоном); хорошо, вы меня встретили, ну, встретили бы министра, да тоже бы эдак мимо; а тот
спросил бы: «Как, политический арестант гуляет? — городничего под суд…»
Потом мы ехали по широкой, очень грязной
улице на дрожках, среди темно-красных домов; я
спросил бабушку...
— Гм!.. Надень-ка, брат Елдырин,
на меня пальто… Что-то ветром подуло… Знобит… Ты отведешь ее к генералу и
спросишь там. Скажешь, что я нашел и прислал… И скажи, чтобы ее не выпускали
на улицу… Она, может быть, дорогая, а ежели каждый свинья будет ей в нос сигаркой тыкать, то долго ли испортить. Собака — нежная тварь… А ты, болван, опусти руку! Нечего свой дурацкий палец выставлять! Сам виноват!..
— У кого это мы были? —
спрашивал Арапова Розанов, выходя из-под темной арки
на улицу.
Случалось, просто подходили среди бела дня где-нибудь
на малолюдной
улице к человеку и
спрашивали: «Как твоя фамилия?» — «Федоров».
Женька помолчала, выпила еще рюмку, пососала сахар и, все еще глядя
на улицу, вдруг
спросила...
— Может быть, и
на улице… Вы хотя бы апельсином угостили. Можно
спросить апельсин?
— Люба, хочешь ты уйти отсюда со мною? —
спросил Лихонин и взял ее за руку. — Но совсем, навсегда уйти, чтобы больше уже никогда не возвращаться ни в публичный дом, ни
на улицу?
— Вы говорите, — начал он наконец, обращаясь к Вихрову и придавая мыслящее выражение своему лицу, — что все это пишете затем, чтобы исправить нравы; но позвольте вас
спросить, начну в этом случае примером; заведу ли я
на улицах чистоту и порядок, если стану всю грязь, которая у меня дома, выносить и показывать всем публично?
— Мы точно что, судырь, — продолжал тот же мужик, покраснев немного, — баяли так, что мы не знаем. Господин, теперича, исправник и становой
спрашивают: «Не видали ли вы, чтобы Парфенка этот бил жену?» — «Мы, говорим, не видывали; где же нам видеть-то? Дело это семейное, разве кто станет жену бить
на улице? Дома
на это есть место: дома бьют!»
Было часов шесть вечера. По главной
улице уездного городка шибко ехала
на четверке почтовых лошадей небольшая, но красивая дорожная карета. Рядом с кучером,
на широких козлах, помещался благообразный лакей в военной форме. Он, как только еще въехали в город, обернулся и
спросил ямщика...
—
На улице, случайно. Он остановился со мной
на минуту, опять просил быть знакомым.
Спрашивал об вас: не знаю ли я, где теперь вы? Ему очень надо было вас видеть, что-то сказать вам.
Даже крестьянские ходоки — и те перестали ломать шапку перед Родионом Антонычем, а краснобай Семеныч, встретив его
на улице, с необыкновенной развязностью
спросил...
Она вышла из суда и удивилась, что уже ночь над городом, фонари горят
на улице и звезды в небе. Около суда толпились кучки людей, в морозном воздухе хрустел снег, звучали молодые голоса, пересекая друг друга. Человек в сером башлыке заглянул в лицо Сизова и торопливо
спросил...
Если же по временам его беззаботную голову посещали
на этот счет какие-либо сомненья, то, изловив
на улице первого встречного обывателя, он грозно
спрашивал...
— Слышал? —
спрашивал Саша Дернов знакомца своего, Гирбасова, встретившись с ним
на улице.
В такой обстановке человек поневоле делается жесток. Куда скрыться от домашнего гвалта?
на улицу? — но там тоже гвалт: сход собрался — судят, рядят, секут. Со всех сторон, купно с мироедами, обступило сельское и волостное начальство, всякий
спрашивает, и перед всяким ответ надо держать… А вот и кабак! Слышите, как Ванюха Бесчастный
на гармонике заливается?
Арина Прохоровна, не найдя
на месте Марьи Игнатьевны и младенца и смекнув, что худо, хотела было бежать домой, но остановилась у ворот и послала сиделку «
спросить во флигеле, у господина, не у них ли Марья Игнатьевна и не знает ли он чего о ней?» Посланница воротилась, неистово крича
на всю
улицу.
Когда мы вышли
на улицу и урядник, указывая
на нас, связанных по рукам,
спросил толпу: любо, ребята? — то толпа радостно загалдела: любо! любо! а какая-то молодая бабенка, забежавши вперед, сделала неприличие.
Мы не
спрашивали себя, что такое Стыд, а только чувствовали присутствие его. И в нас самих, и в обстановке, которою мы были окружены, и
на улице — везде. Стыд написан был
на лицах наших, так что прохожие в изумлении вглядывались в нас………………….
Будет и в домах, и
на улицах, и
на распутиях, и шепотом, и вполголоса, и громко
спрашивать: что мы сделали?
И прокуроры чтобы
на всякий случай в окна смотрели, только
на улицу бы не выбегали, когда кого-нибудь ведут
на веревочке, не
спрашивали бы: со взломом или без взлома?
— Как же мне потешать тебя, государь? —
спросил он, положив локти
на стол, глядя прямо в очи Ивану Васильевичу. — Мудрен ты стал
на потехи, ничем не удивишь тебя! Каких шуток не перешучено
на Руси, с тех пор как ты государишь! Потешался ты, когда был еще отроком и конем давил народ
на улицах; потешался ты, когда
на охоте велел псарям князя Шуйского зарезать; потешался, когда выборные люди из Пскова пришли плакаться тебе
на твоего наместника, а ты приказал им горячею смолою бороды палить!
Он жил задумчиво; идет по пустым
улицам ярмарки и вдруг, остановясь
на одном из мостов Обводного канала, долго стоит у перил, глядя в воду, в небо, вдаль за Оку. Настигнешь его,
спросишь...