Неточные совпадения
— Он очень не любит студентов, повар. Доказывал мне, что их надо ссылать в Сибирь, а не в
солдаты. «
Солдатам, говорит, они мозги ломать станут: в бога — не
верьте, царскую фамилию — не уважайте. У них, говорит, в головах шум, а они думают — ум».
— Наивно не
верить. Вы, вероятно, притворяетесь, фальшивите. А представьте, что среди
солдат, которых офицер ведет на врага, четверо были выпороты этим офицером в 907 году. И почти в любой роте возможны родственники мужиков или рабочих, выпоротых или расстрелянных в годы революции.
Он видел, что какие-то разношерстные люди строят баррикады, которые, очевидно, никому не мешают, потому что никто не пытается разрушать их, видел, что обыватель освоился с баррикадами, уже привык ловко обходить их; он знал, что рабочие Москвы вооружаются, слышал, что были случаи столкновений рабочих и
солдат, но он не
верил в это и
солдат на улице не встречал, так же как не встречал полицейских.
Пошел
солдат опять на волю и все не
верит себе.
— Я это больше для
солдата и сделал, вы не знаете, что такое наш
солдат — ни малейшего попущения не следует допускать, но
поверьте, я умею различать людей — позвольте вас спросить, какой несчастный случай…
— Это за две-то тысячи верст пришел киселя есть… прошу покорно! племянничек сыскался! Ни в жизнь не
поверю. И именье, вишь, промотал… А коли ты промотал, так я-то чем причина? Он промотал, а я изволь с ним валандаться! Отошлю я тебя в земский суд — там разберут, племянник ты или
солдат беглый.
— Это под Горюном проклятый
солдат ему подвел девку, — объясняла Парасковья Ивановна, знавшая решительно все, не выходя из комнаты. — Выискался пес… А еще как тосковал-то Самойло Евтихыч, вчуже жаль, а тут вон на какое художество повернул.
Верь им, мужчинам, после этого. С Анфисой-то Егоровной душа в душу всю жизнь прожил, а тут сразу обернул на другое… Все мужики-то, видно, на одну колодку. Я вот про своего Ефима Андреича так же думаю: помри я, и…
…Абаза здесь был, когда пришла горькая весть о Севастополе. Плохо наши правители и командиры действуют.
Солдаты и вообще Россия — прелесть! За что эти жертвы гибнут в этом потоке. Точно, прошлого царя можно назвать незабвенным, теперь бедная Россия поплачивается за его полицию в Европе. Полиция вообще наскучивает, и теперь пришлось поплатиться за эту докуку. Грустно — тоска! — Все-таки
верю в судьбу безответной Руси.
— У всякого есть свой царь в голове, говорится по-русски, — заметил Стрепетов. — Ну, а я с вами говорю о тех, у которых свой царь-то в отпуске. Вы ведь их знаете, а Стрепетов старый
солдат, а не сыщик, и ему, кроме плутов и воров, все
верят.
Я
поверил и, не имея ни о чем понятия, понял только, что хотят разлучить меня с сестрицей и сделать ее чем-то вроде
солдата.
Кто-то взял его за плечи. Он попробовал открыть глаза и увидал над головой темно-синее небо, группы звезд и две бомбы, которые летели над ним, догоняя одна другую, увидал Игнатьева,
солдат с носилками и ружьями, вал траншеи и вдруг
поверил, что он еще не на том свете.
Еще более вздор, что приведены были
солдаты со штыками и что по телеграфу дано было знать куда-то о присылке артиллерии и казаков: это сказки, которым не
верят теперь сами изобретатели.
Публика засмеялась громче. Было ясно: никто не
верит, что
солдат может зарезаться, — не
верил и я, а Смурый, мельком взглянув на него, стал толкать людей своим животом, приговаривая...
И Кавказ, война,
солдаты, офицеры, пьяный и добродушный храбрец майор Петров — все это казалось ему так хорошо, что он иногда не
верил себе, что он не в Петербурге, не в накуренных комнатах загибает углы и понтирует, ненавидя банкомета и чувствуя давящую боль в голове, а здесь, в этом чудном краю, среди молодцов-кавказцев.
Но что заставляет крестьян,
солдат, стоящих на низшей ступени лестницы, не имеющих никакой выгоды от существующего порядка, находящихся в положении самого последнего подчинения и унижения,
верить в то, что существующий порядок, вследствие которого они находятся в своем невыгодном и униженном положении, и есть тот самый порядок, который должен быть и который поэтому надо поддерживать, совершая для этого даже дурные, противные совести дела?
Но мало того, что все люди, связанные государственным устройством, переносят друг на друга ответственность за совершаемые ими дела: крестьянин, взятый в
солдаты, — на дворянина или купца, поступившего в офицеры, а офицер — на дворянина, занимающего место губернатора, а губернатор — на сына чиновника или дворянина, занимающею место министра, а министр — на члена царского дома, занимающего место царя, а царь опять на всех этих чиновников, дворян, купцов и крестьян; мало того, что люди этим путем избавляются от сознания ответственности за совершаемые ими дела, они теряют нравственное сознание своей ответственности еще и оттого, что, складываясь в государственное устройство, они так продолжительно, постоянно и напряженно уверяют себя и других в том, что все они не одинаковые люди, а люди, различающиеся между собою, «как звезда от звезды», что начинают искренно
верить в это.
— Хорош
солдат — железо, прямо сказать! Работе — друг, а не то, что как все у нас: пришёл, алтын сорвал, будто сук сломал, дерево сохнет, а он и не охнет! Говорил он про тебя намедни, что ты к делу хорошо будто пригляделся. Я ему
верю. Ему во всём
верить можно: язык свихнёт, а не соврёт!
Поверите или нет, я даже не мог злиться. Я был так ошеломлен откровенностью Постельникова, что не только не обругал его, но даже не нашел в ответ ему ни одного слова! Да немного времени осталось мне и для разговоров, потому что в то время, как я не мешал Постельникову покрывать поцелуями мои щеки, он махнул у меня за плечами своему денщику, и по этому мановению в комнату явились два
солдата и от него же взяли меня под арест.
— Да, — сказал монах, — веры мало; я после войны с
солдатами ранеными говорил, вижу: и
солдат войне не
верит!
— Вот уже и пошел! — прерывала Пульхерия Ивановна. — Вы не
верьте ему, — говорила она, обращаясь к гостю. — Где уже ему, старому, идти на войну! Его первый
солдат и застрелит! Ей-богу, застрелит! Вот так-таки прицелится и застрелит.
— Ведь ежели я
поверю — тогда шабаш! Я — немилостив, нет! У меня брат в
солдатах был — удавился; сестра у кумысников под Бирском в прислугах жила — ребёнок у неё от них кривоногий: четыре года, а не ходит. Значит — пропала девка из-за баловства. Куда её теперь? Отец — пьяница, а старшой брат всю землю захватил. Весь я тут…
Клеопатра (горячо и тревожно). Нужно, чтобы люди жили тесно, дружно, чтобы все мы могли
верить друг другу! Вы видите — нас начинают убивать, нас хотят ограбить! Вы видите, какие разбойничьи рожи у этих арестантов? Они знают, чего хотят, они это знают. И они живут дружно, они
верят друг другу… Я их ненавижу! Я их боюсь! А мы живем все враждуя, ничему не
веря, ничем не связанные, каждый сам по себе… Мы вот на жандармов опираемся, на
солдат, а они — на себя… и они сильнее нас!
Солдаты его любят и, что всего важнее,
верят каждому его слову.
Борис. Обличением обмана, лжи, распространением истины. Я сейчас, как вы вошли, говорил этим
солдатам, чтобы они не
верили обману, в который их вовлекли.
Я их знаю,
солдат: они всё равно как дети — такие же доверчивые и такие же жестокие. Они — как сироты на земле — ото всего оторваны, и своей воли нет у них. Русские люди, значит — запуганные, ни во что не
верят, ждут ума от шабра, а сами боятся его, коли видят, что умён. А ещё я знаю, что пришла пора, когда всякий человек, кто жить хочет, — должен принять мою святую веру в необоримость соединённых человеческих сил. Поэтому я, не стесняясь, говорю им, что думаю.
Психиатры рассказывают, что один
солдат, раненный при Ватерлоо, сошел с ума и впоследствии уверял всех и сам в то
верил, что он убит при Ватерлоо, а что то, что теперь считают за него, есть только его тень, отражение прошлого.
Они мне рассказали, что ждут здесь рассмотрения их"промемории"в Палате, что Бейст (первый министр) их обнадеживает, но они ему мало
верят. От повинности они желают совсем освободиться, не только не попадать в
солдаты, но даже и в военные санитары. Им хотелось, чтобы я просмотрел их"промеморию". По-немецки они, ни тот, ни другой, не знали, а составлял им местный венгерский чиновник — "становой", как они его по-своему называли.
Герасим — стройный парень, высокий и широкоплечий, с мелким веснущатым лицом; волосы в скобку, прямые, совсем невьющиеся; на губах и подбородке — еле заметный пушок, а ему уж за двадцать лет. Очень силен и держится прямо, как
солдат. Он из дальнего уезда, из очень бедной Деревни. Ходит в лаптях и мечтает купить сапоги. Весь он для меня, со своими взглядами, привычками, — человек из нового, незнакомого мне мира, в который когда заглянешь — стыдно становится, и не
веришь глазам, что это возможно.
Если
верить сказаниям, то государь Николай Павлович, будто, очень грустил по разлуке с Берлинским и даже неутешно жалел, что не может оставить его при себе в Петербурге. Но, по рассказам судя, пребывание Берлинского в столице и действительно было совершенно неудобно: этому мешала слишком большая и страстная привязанность, которую питали к печерскому Кесарю «все
солдаты».
Валялись надорвавшиеся лошади, сломанные повозки. Густо усеивали дорогу брошенные полушубки, тюки, винтовки. Брели беспорядочные, оборванные толпы
солдат, и трудно было
поверить, что так недавно это были стройные колонны войск.
Отчаяние, ужас, негодование царили в армии. Как все это могло случиться?
Солдаты упорно отказывались
верить в гибель эскадры.
Это было тяжелое мгновение! Все как будто присели или стали ниже… Во всех головах, сколько их было в суде, молнией блеснула одна и та же страшная, невозможная мысль, мысль о могущей быть роковой случайности, и ни один человек не рискнул и не посмел взглянуть на лицо
солдата. Всякий хотел не
верить своей мысли и думал, что он ослышался.
Теперь пришлось
поверить и слышанным мною раньше рассказам о том, как раздавал наместник Георгиев; получил Георгия
солдат, который в пьяном виде упал под поезд и потерял обе ноги; получил
солдат, которому его товарищ разбил в драке голову бутылкою. И многие в таком роде.
Вы не можете
поверить, сколько я должен был рыться в старых фолиантах; сколько законов вызвал я из мрака древности и заставил пройти мимо себя один за одним, как вы
солдат своих на специальном смотру!
— Эх ты, Васька! Семь в тебе душ, да не в одной пути нет. Даром, что при мне состоишь… Когда ж я своих
солдат по скуле хлестал? Хочь в нитку избожись, не
поверю! Я свою солдатскую порцию чечевички съел, сладкая, брат, пища! Австрийцы хвалят, — с нее они такие и храбрые… А жаркое сам съешь, я тебе повелеваю.
— Вы не можете
поверить, какие неистовства совершали злодеи над нашими
солдатами, когда напали на них сонных.
— Вот, ваше сиятельство, правда, правда истинная, — проговорил Тимохин, — что себя жалеть теперь!
Солдаты в моем батальоне,
поверите ли, не стали водку пить: не такой день, говорят. — Все помолчали.
Глянул он тут в историю болезни, велит палатному надзирателю обернуть
солдата дном кверху. Перевернули его, главный очки два раза протер, глазам не
верит — ничего нет, прямо как яичко облупленное.