Неточные совпадения
«Довольно! — произнес он решительно и торжественно, — прочь миражи, прочь напускные страхи, прочь привидения!.. Есть жизнь! Разве я сейчас не жил? Не умерла еще моя жизнь вместе
с старою старухой! Царство ей небесное и — довольно, матушка, пора на покой! Царство рассудка и света теперь и… и воли, и силы… и
посмотрим теперь! Померяемся теперь! — прибавил он заносчиво, как бы обращаясь к какой-то темной силе и
вызывая ее. — А ведь я уже соглашался жить на аршине пространства!
Однако
с этой стороны все было, покамест, благополучно, и,
посмотрев на свой благородный, белый и немного ожиревший в последнее время облик, Петр Петрович даже на мгновение утешился, в полнейшем убеждении сыскать себе невесту где-нибудь в другом месте, да, пожалуй, еще и почище; но тотчас же опомнился и энергически плюнул в сторону, чем
вызвал молчаливую, но саркастическую улыбку в молодом своем друге и сожителе Андрее Семеновиче Лебезятникове.
Климу стало неловко. От выпитой водки и странных стихов дьякона он вдруг почувствовал прилив грусти: прозрачная и легкая, как синий воздух солнечного дня поздней осени, она, не отягощая,
вызывала желание говорить всем приятные слова. Он и говорил, стоя
с рюмкой в руках против дьякона, который, согнувшись,
смотрел под ноги ему.
Паровоз сердито дернул, лязгнули сцепления, стукнулись буфера, старик пошатнулся, и огорченный рассказ его стал невнятен. Впервые царь не
вызвал у Самгина никаких мыслей, не пошевелил в нем ничего, мелькнул, исчез, и остались только поля, небогато покрытые хлебами, маленькие солдатики, скучно воткнутые вдоль пути. Пестрые мужики и бабы
смотрели вдаль из-под ладоней, картинно стоял пастух в красной рубахе, вперегонки
с поездом бежали дети.
Самгин ожидал не этого; она уже второй раз как будто оглушила, опрокинула его. В глаза его
смотрели очень яркие, горячие глаза; она поцеловала его в лоб, продолжая говорить что-то, — он, обняв ее за талию, не слушал слов. Он чувствовал, что руки его, вместе
с физическим теплом ее тела, всасывают еще какое-то иное тепло. Оно тоже согревало, но и смущало,
вызывая чувство, похожее на стыд, — чувство виновности, что ли? Оно заставило его прошептать...
Никонова наклонила голову, а он принял это как знак согласия
с ним. Самгин надеялся сказать ей нечто такое, что поразило бы ее своей силой, оригинальностью,
вызвало бы в женщине восторг пред ним. Это, конечно, было необходимо, но не удавалось. Однако он был уверен, что удастся, она уже нередко
смотрела на него
с удивлением, а он чувствовал ее все более необходимой.
Смешно раскачиваясь, Дуняша взмахивала руками, кивала медно-красной головой; пестренькое лицо ее светилось радостью; сжав пальцы обеих рук, она потрясла кулачком пред лицом своим и, поцеловав кулачок, развела руки, разбросила поцелуй в публику. Этот жест
вызвал еще более неистовые крики, веселый смех в зале и на хорах. Самгин тоже усмехался,
посматривая на людей рядом
с ним, особенно на толстяка в мундире министерства путей, — он
смотрел на Дуняшу в бинокль и громко говорил, причмокивая...
Малейшего повода довольно было, чтоб
вызвать это чувство из глубины души Захара и заставить его
смотреть с благоговением на барина, иногда даже удариться, от умиления, в слезы. Боже сохрани, чтоб он поставил другого какого-нибудь барина не только выше, даже наравне
с своим! Боже сохрани, если б это вздумал сделать и другой!
— Подай я вам милостыню, — сказала она вдруг твердо, — и вы отмстите мне за нее потом еще пуще, чем теперь грозите, потому что никогда не забудете, что стояли предо мною таким нищим… Не могу я слышать от вас угроз! — заключила она почти
с негодованием, чуть не
с вызовом посмотрев на него.
Я, как зверь, шагнул к нему один шаг и стал
с вызовом,
смотря на него в упор.
— Я знаю, что я — враг всему миру, — пролепетал было я (или что-то в этом роде), но, оглянувшись еще раз, я
с вызовом посмотрел на Версилова.
Первое время после этого Кранц приходил в первый класс, желтый от злости, и старался не
смотреть на Колубовского, не заговаривал
с ним и не спрашивал уроков. Однако выдержал недолго: шутовская мания брала свое, и, не смея возобновить представление в полном виде, Кранц все-таки водил носом по воздуху, гримасничал и,
вызвав Колубовского, показывал ему из-за кафедры пробку.
— А вот и нет… Сама Прасковья Ивановна. Да… Мы
с ней большие приятельницы. У ней муж горький пьяница и у меня около того, — вот и дружим… Довезла тебя до подъезда,
вызвала меня и говорит: «На, получай свое сокровище!» Я ей рассказывала, что любила тебя в девицах. Ух! умная баба!.. Огонь.
Смотри, не запутайся… Тут не ты один голову оставил.
— Что сделала? Куда ты меня тащишь? Уж не прощения ли просить у ней, за то, что она твою мать оскорбила и твой дом срамить приехала, низкий ты человек? — крикнула опять Варя, торжествуя и
с вызовом смотря на брата.
Убеждение в чем? (О, как мучила князя чудовищность, «унизительность» этого убеждения, «этого низкого предчувствия», и как обвинял он себя самого!) Скажи же, если смеешь, в чем? — говорил он беспрерывно себе,
с упреком и
с вызовом. — Формулируй, осмелься выразить всю свою мысль, ясно, точно, без колебания! О, я бесчестен! — повторял он
с негодованием и
с краской в лице, — какими же глазами буду я
смотреть теперь всю жизнь на этого человека! О, что за день! О боже, какой кошмар!
И она, и Аглая остановились как бы в ожидании, и обе, как помешанные,
смотрели на князя. Но он, может быть, и не понимал всей силы этого
вызова, даже наверно можно сказать. Он только видел пред собой отчаянное, безумное лицо, от которого, как проговорился он раз Аглае, у него «пронзено навсегда сердце». Он не мог более вынести и
с мольбой и упреком обратился к Аглае, указывая на Настасью Филипповну...
Она спрашивала быстро, говорила скоро, но как будто иногда сбивалась и часто не договаривала; поминутно торопилась о чем-то предупреждать; вообще она была в необыкновенной тревоге и хоть
смотрела очень храбро и
с каким-то
вызовом, но, может быть, немного и трусила. На ней было самое буднишнее, простое платье, которое очень к ней шло. Она часто вздрагивала, краснела и сидела на краю скамейки. Подтверждение князя, что Ипполит застрелился для того, чтоб она прочла его исповедь, очень ее удивило.
Наконец вдруг энергически выбранила железную дорогу и
посмотрела на князя
с решительным
вызовом.
Много прошло уже времени до теперешней минуты, когда я записываю все это прошлое, но до сих пор
с такой тяжелой, пронзительной тоской вспоминается мне это бледное, худенькое личико, эти пронзительные долгие взгляды ее черных глаз, когда, бывало, мы оставались вдвоем, и она
смотрит на меня
с своей постели,
смотрит, долго
смотрит, как бы
вызывая меня угадать, что у ней на уме; но видя, что я не угадываю и все в прежнем недоумении, тихо и как будто про себя улыбнется и вдруг ласково протянет мне свою горячую ручку
с худенькими, высохшими пальчиками.
Я скрепился и смолчал, несмотря на то, что он
смотрел на меня
с такою едкою насмешкою, как будто сам
вызывал меня на самый резкий протест. Но он понял, что я уже согласился не уходить, и продолжал...
Мать заметила, что парни, все трое, слушали
с ненасытным вниманием голодных душ и каждый раз, когда говорил Рыбин, они
смотрели ему в лицо подстерегающими глазами. Речь Савелия
вызывала на лицах у них странные, острые усмешки. В них не чувствовалось жалости к больному.
Мать
посмотрела на него и сказала
с вызовом...
Теперь, когда я окончательно сжился
с «дурным обществом», грустная улыбка Маруси стала мне почти так же дорога, как улыбка сестры; но тут никто не ставил мне вечно на вид мою испорченность, тут не было ворчливой няньки, тут я был нужен, — я чувствовал, что каждый раз мое появление
вызывает румянец оживления на щеках девочки. Валек обнимал меня, как брата, и даже Тыбурций по временам
смотрел на нас троих какими-то странными глазами, в которых что-то мерцало, точно слеза.
Вечером в этот день его опять
вызвали в суд, но уже вместе
с Николаевым. Оба врага стояли перед столом почти рядом. Они ни разу не взглянули друг на друга, но каждый из них чувствовал на расстоянии настроение другого и напряженно волновался этим. Оба они упорно и неподвижно
смотрели на председателя, когда он читал им решение суда...
Ни один мускул не двинулся в лице Ставрогина. Шатов пламенно,
с вызовом смотрел на него, точно сжечь хотел его своим взглядом.
— Николай Всеволодович, — повторила она, отчеканивая слова твердым голосом, в котором зазвучал грозный
вызов, — прошу вас, скажите сейчас же, не сходя
с этого места: правда ли, что эта несчастная, хромая женщина, — вот она, вон там,
смотрите на нее! — правда ли, что она… законная жена ваша?
— Вы об этом не беспокойтесь! Все узнается по городским слухам подробно и
с полною достоверностью, — за это я вам ручаюсь, — и
смотрите, что может произойти!.. Вы вашим влиянием
вызвали ревизию над губернатором, а потом мы сообща, может быть, накличем острастку и на сенатора.
Старик долго, пристально, проницательно
посмотрел на свою дочь, как будто хотел прочесть что-то сокровенное в ее душе, глубоко вздохнул и согласился
вызвать к себе на днях и поговорить побольше
с молодым человеком.
Пепко уже несколько раз
с тоской
посматривал на дверь,
вызывая улыбку Нади.
Сожаление и досада изобразились на лице молчаливого проезжего. Он
смотрел с каким-то грустным участием на Юрия, который, во всей красоте отвагой кипящего юноши, стоял, сложив спокойно руки, и гордым взглядом, казалось,
вызывал смельчака, который решился бы ему противоречить. Стрелец, окинув взором все собрание и не замечая ни на одном лице охоты взять открыто его сторону, замолчал. Несколько минут никто не пытался возобновить разговора; наконец земский,
с видом величайшего унижения, спросил у Юрия...
Почти все дни она проводила
с ним, стараясь всячески возбудить в нем оживление,
вызвать смех, подсовывала ему игрушки, — он складывал их, одну на другую, строя какие-то пирамиды, и лишь очень редко улыбался насильственной улыбкой, обычно же
смотрел на сестру, как на всё, — невеселым взглядом больших глаз, как бы ослепленных чем-то; этот взгляд раздражал ее.
Наступило неловкое молчание. Илья и девушка
смотрели друг на друга
с вызовом и чего-то ждали. Маша тихонько отошла в угол. Павел тупо мигал глазами.
Но,
вызывая всё это в памяти, Лунёв не чувствовал ни страха, ни раскаяния, — он
смотрел на гробницу
с ненавистью,
с обидой в душе,
с болью.
К.
С. Станиславский стал
с ним говорить, перемешавшиеся лохмотья и шикарные костюмы склонились над столом и
смотрели на рисунок Симова, слышались возгласы одобрения, только фигура чайки
вызвала сомнение. Нешто это птица?
— Вы слышите, как я говорю
с вами? Я хотела бы быть вашей матерью, сестрой… Никогда никто не
вызывал во мне такого теплого чувства, как вы… А вы
смотрите на меня так… недружелюбно… Верите вы мне? да? нет?
Вечерами, когда он сидел в большой комнате почти один и вспоминал впечатления дня, — всё ему казалось лишним, ненастоящим, всё было непонятно. Казалось — все знают, что надо жить тихо, беззлобно, но никто почему-то не хочет сказать людям секрет иной жизни, все не доверяют друг другу, лгут и
вызывают на ложь. Было ясно общее раздражение на жизнь, все жаловались на тяжесть её, каждый
смотрел на другого, как на опасного врага своего, и у каждого недовольство жизнью боролось
с недоверием к людям.
Женщина была права, в этом Евсея убеждало её спокойствие и всё его отношение к ней. Ему шёл уже пятнадцатый год, его влечение к смирной и красивой Раисе Петровне начинало осложняться тревожно приятным чувством. Встречая Раису всегда на минуты, он
смотрел ей в лицо
с тайным чувством стыдливой радости, она говорила
с ним ласково, это
вызывало в груди его благодарное волнение и всё более властно тянуло к ней…
— Пора, пора, Зиночка, пора! ах! я заболталась! — схватилась Марья Александровна. — Они там хотят совсем сманить князя. Сейчас же сажусь и еду! Подъеду,
вызову Мозглякова, а там… Да я его силой увезу, если надо! Прощай, Зиночка, прощай, голубчик, не тужи, не сомневайся, не грусти, главное — не грусти! все прекрасно, преблагородно обделается! Главное,
с какой точки
смотреть… ну, прощай, прощай!..
Эти слова на минуту влипают в уши ему, но он тотчас забывает их, когда колено или локоть Натальи, коснувшись его,
вызовет во всём его теле тревожное томленье. Он старается не
смотреть на неё, держит голову неподвижно, а
с глазами сладить не может, они упрямо косятся в её сторону.
Как-то невольно напоминает она мне ту девушку, чахлую и хворую, на которую вы
смотрите иногда
с сожалением, иногда
с какою-то сострадательною любовью, иногда же просто не замечаете ее, но которая вдруг, на один миг, как-то нечаянно сделается неизъяснимо, чудно прекрасною, а вы, пораженный, упоенный, невольно спрашиваете себя: какая сила заставила блистать таким огнем эти грустные, задумчивые глаза? что
вызвало кровь на эти бледные, похудевшие щеки? что облило страстью эти нежные черты лица? отчего так вздымается эта грудь? что так внезапно
вызвало силу, жизнь и красоту на лицо бедной девушки, заставило его заблистать такой улыбкой, оживиться таким сверкающим, искрометным смехом?
Кто позвал тебя? Я, я сам создал тебя здесь. Я
вызвал тебя, только не из какой-нибудь «сферы», а из душного, темного котла, чтобы ты ужаснул своим видом эту чистую, прилизанную, ненавистную толпу. Приди, силою моей власти прикованный к полотну,
смотри с него на эти фраки и трэны, крикни им: я — язва растущая! Ударь их в сердце, лиши их сна, стань перед их глазами призраком! Убей их спокойствие, как ты убил мое…
Почтенные читатели, вы все видели сто раз Фенеллу, вы все
с громом
вызывали Новицкую и Голланда, и поэтому я перескочу через остальные 3 акта и подыму свой занавес в ту самую минуту, как опустился занавес Александрийского театра, замечу только, что Печорин мало занимался пьесою, был рассеян и забыл даже об интересной ложе, на которую он дал себе слово не
смотреть.
А брат
смотрел на неё и думал, что она играет в скверную игру
с этим мальчиком. В нём весь этот разговор
вызвал ощущение скуки, и, хотя ему жалко было Бенковского, эта жалость не вмещала в себе сердечной теплоты.
Дальнейшая нить размышлений молодого человека была прервана окриком арестантского старосты. Партия зашевелилась, и Семенов посадил Мишу на телегу рядом
с матерью. Сам он на мгновение остановился и
посмотрел в том направлении, где виднелась фигура Бесприютного. Казалось, фигура эта вновь
вызвала в его голове новую нить размышлений.
Она была чрезвычайно бледна; губы хоть и сложились тотчас же в насмешку, но
смотрела она уже
с торжественным и суровым
вызовом и, кажется, серьезно убеждена была в первые минуты, что я убью ее из револьвера.
На балконе все продолжительно и неловко замолчали. Воскресенский дрожащими холодными пальцами катал хлебный шарик, низко наклонив лицо над столом. Ему казалось, что все, даже шестилетняя Вавочка,
смотрят на него
с любопытством и брезгливой жалостью. «Пойти и дать ему пощечину? — бессвязно мелькало у него в голове. —
Вызвать на дуэль? Ах, как все это вышло скверно, как пошло! Вернуть ему назад деньги? Швырнуть в лицо? Фу, какая гадость!»
И он
смотрел, но не глазами, а губами, и
смотрел долго и очень крепко, так как стал выздоравливать и силы у него прибавилось. Теперь они не стеснялись других больных и целовались открыто; дьякон при этом деликатно отвертывался, а Лаврентий Петрович, не притворяясь уже спящим,
с вызовом и насмешливо
смотрел на них. И они любили о. дьякона и не любили Лаврентия Петровича.
Но эта «тьма кромешная», голая потенциальность, в подполье тварности есть как бы второй центр (лжецентр) бытия, соперничающий
с Солнцем мира, источником полноты его, и для героев подполья он имеет своеобразное притяжение,
вызывает в них иррациональную, слепую волю к ничто, головокружительное стремление в бездну, подобное которому ощущается, если
смотреть вниз
с большой высоты.
Рассказала о допросе, и что она им сказала. И вдруг все кругом замерли в тяжелом молчании.
Смотрели на нее и ничего не говорили. И в молчании этом Катя почувствовала холодное дыхание пришедшей за нею смерти. Но в душе все-таки было прежнее радостное успокоение и задорный
вызов. Открылась дверь, солдат
с револьвером крикнул...
В Верхнюю палату я тоже захаживал, но она не
вызывала во мне никакого интереса. Там я сидел в трибуне журналистов и
смотрел на группы епископов в белых кисейных рукавах. И тогда уже либеральный Лондон начал находить, что это сословное представительство
с прибавкою высокопоставленных духовных отжило свой век, и ждать от него чего-либо, кроме тормоза идеям свободы и равноправия, — наивно!