Неточные совпадения
«Да вот и эта дама и другие тоже очень взволнованы; это очень натурально», сказал себе Алексей Александрович. Он хотел не
смотреть на нее, но взгляд его невольно притягивался к ней. Он опять вглядывался
в это лицо, стараясь не читать того, что так ясно было на нем написано, и против воли своей с
ужасом читал на нем то, чего он не хотел знать.
Она, эта вечно озабоченная, и хлопотливая, и недалекая, какою он считал ее, Долли, неподвижно сидела с запиской
в руке и с выражением
ужаса, отчаяния и гнева
смотрела на него.
«Да, вот он перестал теперь притворяться, и видна вся его холодная ненависть ко мне», — подумала она, не слушая его слов, но с
ужасом вглядываясь
в того холодного и жестокого судью, который, дразня ее,
смотрел из его глаз.
Раскольников
в бессилии упал на диван, но уже не мог сомкнуть глаз; он пролежал с полчаса
в таком страдании,
в таком нестерпимом ощущении безграничного
ужаса, какого никогда еще не испытывал. Вдруг яркий свет озарил его комнату: вошла Настасья со свечой и с тарелкой супа.
Посмотрев на него внимательно и разглядев, что он не спит, она поставила свечку на стол и начала раскладывать принесенное: хлеб, соль, тарелку, ложку.
Прошло минут пять. Он все ходил взад и вперед, молча и не взглядывая на нее. Наконец, подошел к ней, глаза его сверкали. Он взял ее обеими руками за плечи и прямо
посмотрел в ее плачущее лицо. Взгляд его был сухой, воспаленный, острый, губы его сильно вздрагивали… Вдруг он весь быстро наклонился и, припав к полу, поцеловал ее ногу. Соня
в ужасе от него отшатнулась, как от сумасшедшего. И действительно, он
смотрел, как совсем сумасшедший.
Ужас ее вдруг сообщился и ему: точно такой же испуг показался и
в его лице, точно так же и он стал
смотреть на нее, и почти даже с тою же детскою улыбкой.
В ужасе смотрел Раскольников на прыгавший
в петле крюк запора и с тупым страхом ждал, что вот-вот и запор сейчас выскочит.
Раскольников пошел к дверям, но она ухватилась за него и отчаянным взглядом
смотрела ему
в глаза. Лицо ее исказилось от
ужаса.
«Сыты», — иронически подумал он, уходя
в кабинет свой, лег на диван и задумался: да, эти люди отгородили себя от действительности почти непроницаемой сеткой слов и обладают завидной способностью
смотреть через
ужас реальных фактов
в какой-то иной
ужас, может быть, только воображаемый ими, выдуманный для того, чтоб удобнее жить.
Клим открыл
в доме даже целую комнату, почти до потолка набитую поломанной мебелью и множеством вещей, былое назначение которых уже являлось непонятным, даже таинственным. Как будто все эти пыльные вещи вдруг, толпою вбежали
в комнату, испуганные, может быть, пожаром;
в ужасе они нагромоздились одна на другую, ломаясь, разбиваясь, переломали друг друга и умерли. Было грустно
смотреть на этот хаос, было жалко изломанных вещей.
— Просто — до
ужаса… А говорят про него, что это — один из крупных большевиков… Вроде полковника у них. Муж сейчас приедет, — его ждут, я звонила ему, — сказала она ровным, бесцветным голосом,
посмотрев на дверь
в приемную мужа и, видимо, размышляя: закрыть дверь или не надо? Небольшого роста, но очень стройная, она казалась высокой,
в красивом лице ее было что-то детски неопределенное, синеватые глаза
смотрели вопросительно.
Он пожимал плечами, как будто озноб пробегал у него по спине, морщился и, заложив руки
в карманы, ходил по огороду, по саду, не замечая красок утра, горячего воздуха, так нежно ласкавшего его нервы, не
смотрел на Волгу, и только тупая скука грызла его. Он с
ужасом видел впереди ряд длинных, бесцельных дней.
Райский бросился вслед за ней и из-за угла видел, как она медленно возвращалась по полю к дому. Она останавливалась и озиралась назад, как будто прощалась с крестьянскими избами. Райский подошел к ней, но заговорить не смел. Его поразило новое выражение ее лица. Место покорного
ужаса заступило, по-видимому, безотрадное сознание. Она не замечала его и как будто
смотрела в глаза своей «беде».
— Нельзя жить, нельзя! — шептала она и шла
в свою часовню,
в ужасе смотрела на образ, стоя на коленях.
Она будто не сама ходит, а носит ее посторонняя сила. Как широко шагает она, как прямо и высоко несет голову и плечи и на них — эту свою «беду»! Она, не чуя ног, идет по лесу
в крутую гору; шаль повисла с плеч и метет концом сор и пыль. Она
смотрит куда-то вдаль немигающими глазами, из которых широко глядит один окаменелый, покорный
ужас.
Вся Малиновка, слобода и дом Райских, и город были поражены
ужасом.
В народе, как всегда
в таких случаях, возникли слухи, что самоубийца, весь
в белом, блуждает по лесу, взбирается иногда на обрыв,
смотрит на жилые места и исчезает. От суеверного страха ту часть сада, которая шла с обрыва по горе и отделялась плетнем от ельника и кустов шиповника, забросили.
Она вздрогнула, но глядела напряженно на образ: глаза его
смотрели задумчиво, бесстрастно. Ни одного луча не светилось
в них, ни призыва, ни надежды, ни опоры. Она с
ужасом выпрямилась, медленно вставая с колен; Бориса она будто не замечала.
Она же, увидав Версилова, побледнела вдруг как полотно; несколько мгновений
смотрела на него неподвижно,
в невыразимом
ужасе, и вдруг упала
в обморок.
— Это что еще! Как
в каторгу? — вскочил я,
в ужасе смотря на него. Лицо его выражало глубочайшую, мрачную, безысходную горесть.
Бабы, оправив на головах платки и спустив поневы, с любопытным
ужасом смотрели на чистого барина с золотыми застежками на рукавах, входившего
в их дом.
Извозчики, лавочники, кухарки, рабочие, чиновники останавливались и с любопытством оглядывали арестантку; иные покачивали головами и думали: «вот до чего доводит дурное, не такое, как наше, поведение». Дети с
ужасом смотрели на разбойницу, успокаиваясь только тем, что за ней идут солдаты, и она теперь ничего уже не сделает. Один деревенский мужик, продавший уголь и напившийся чаю
в трактире, подошел к ней, перекрестился и подал ей копейку. Арестантка покраснела, наклонила голову и что-то проговорила.
Судебный пристав тотчас к нему приблизился. Алеша вдруг вскочил и закричал: «Он болен, не верьте ему, он
в белой горячке!» Катерина Ивановна стремительно встала со своего стула и, неподвижная от
ужаса,
смотрела на Ивана Федоровича. Митя поднялся и с какою-то дикою искривленною улыбкой жадно
смотрел и слушал брата.
Но предрекаю, что
в ту даже самую минуту, когда вы будете с
ужасом смотреть на то, что, несмотря на все ваши усилия, вы не только не подвинулись к цели, но даже как бы от нее удалились, —
в ту самую минуту, предрекаю вам это, вы вдруг и достигнете цели и узрите ясно над собою чудодейственную силу Господа, вас все время любившего и все время таинственно руководившего.
— Сумасшедший! — завопил он и, быстро вскочив с места, откачнулся назад, так что стукнулся спиной об стену и как будто прилип к стене, весь вытянувшись
в нитку. Он
в безумном
ужасе смотрел на Смердякова. Тот, нимало не смутившись его испугом, все еще копался
в чулке, как будто все силясь пальцами что-то
в нем ухватить и вытащить. Наконец ухватил и стал тащить. Иван Федорович видел, что это были какие-то бумаги или какая-то пачка бумаг. Смердяков вытащил ее и положил на стол.
И странное дело: хотя был твердо убежден
в преступлении Мити, но со времени заключения его все как-то более и более
смотрел на него мягче: «С хорошею, может быть, душой был человек, а вот пропал, как швед, от пьянства и беспорядка!» Прежний
ужас сменился
в сердце его какою-то жалостью.
В то самое время, как Гарибальди называл Маццини своим «другом и учителем», называл его тем ранним, бдящим сеятелем, который одиноко стоял на поле, когда все спало около него, и, указывая просыпавшимся путь, указал его тому рвавшемуся на бой за родину молодому воину, из которого вышел вождь народа итальянского;
в то время, как, окруженный друзьями, он
смотрел на плакавшего бедняка-изгнанника, повторявшего свое «ныне отпущаеши», и сам чуть не плакал —
в то время, когда он поверял нам свой тайный
ужас перед будущим, какие-то заговорщики решили отделаться, во что б ни стало, от неловкого гостя и, несмотря на то, что
в заговоре участвовали люди, состарившиеся
в дипломациях и интригах, поседевшие и падшие на ноги
в каверзах и лицемерии, они сыграли свою игру вовсе не хуже честного лавочника, продающего на свое честное слово смородинную ваксу за Old Port.
— Десятки лет мы
смотрели эти
ужасы, — рассказывал старик Молодцов. — Слушали под звон кандалов песни о несчастной доле, песни о подаянии. А тут дети плачут
в колымагах, матери
в арестантских халатах заливаются, утешая их, и публика кругом плачет, передавая несчастным булки, калачи… Кто что может…
За вечно запертыми воротами был огромнейший двор, внутри которого — ряд зданий самого трущобного вида.
Ужас берет, когда
посмотришь на сводчатые входы с идущими под землю лестницами, которые вели
в подвальные этажи с окнами, забитыми железными решетками.
«Господи, отец, кажется, сошел с ума! — с
ужасом думала Дидя, стараясь
смотреть в угол. — Говорит, точно ксендз… Расчувствовался старикашка».
В дверную щель с
ужасом смотрела старая няня. Она оторопела совсем, когда гости пошли
в детскую. Тарас-то Семеныч рехнулся, видно, на старости лет. Хозяин растерялся не меньше старухи и только застегивал и расстегивал полу своего старомодного сюртука.
Он давно уже стоял, говоря. Старичок уже испуганно
смотрел на него. Лизавета Прокофьевна вскрикнула: «Ах, боже мой!», прежде всех догадавшись, и всплеснула руками. Аглая быстро подбежала к нему, успела принять его
в свои руки и с
ужасом, с искаженным болью лицом, услышала дикий крик «духа сотрясшего и повергшего» несчастного. Больной лежал на ковре. Кто-то успел поскорее подложить ему под голову подушку.
— Молчите, молчите, молчите, молчите! — вдруг перебила Аглая, крепко схватив его за руку и чуть не
в ужасе смотря на него.
В эту минуту ее кликнули; точно обрадовавшись, она бросила его и убежала.
Евгений Павлович стоял на ступеньках лестницы как пораженный громом. Лизавета Прокофьевна тоже стала на месте, но не
в ужасе и оцепенении, как Евгений Павлович: она
посмотрела на дерзкую так же гордо и с таким же холодным презрением, как пять минут назад на «людишек», и тотчас же перевела свой пристальный взгляд на Евгения Павловича.
Устинья Марковна стояла посреди избы, когда вошел Кожин. Она
в изумлении раскрыла рот, замахала руками и бессильно опустилась на ближайшую лавку, точно перед ней появилось привидение. От охватившего ее
ужаса старуха не могла произнести ни одного слова, а Кожин стоял у порога и
смотрел на нее ничего не видевшим взглядом. Эта немая сцена была прервана только появлением Марьи и Мыльникова.
Это известие совсем ошеломило Ганну, у ней даже руки повело от
ужаса, и она только
смотрела на сноху. Изба едва освещалась чадившим ночником. На лавке, подложив старую свитку
в головы, спала мертвым сном Федора.
Беспоповцы не признают писанных на дереве икон, а на крестах изображений св. духа и «титлу»: И. Н. Ц. И. Высокая и статная Аграфена и
в своем понитке, накинутом кое-как на плечи,
смотрела красавицей, но
в ее молодом лице было столько
ужаса и гнетущей скорби, что даже у Таисьи упало сердце.
Не слушайте сестрицы; ну, чего дедушку глядеть: такой страшный, одним глазом
смотрит…» Каждое слово Параши охватывало мою душу новым
ужасом, а последнее описание так меня поразило, что я с криком бросился вон из гостиной и через коридор и девичью прибежал
в комнату двоюродных сестер; за мной прибежала Параша и сестрица, но никак не могли уговорить меня воротиться
в гостиную.
Кергель прибежал тоже
посмотреть Грушу и, к
ужасу своему, увидел, что рана у ней была опасна, а потому сейчас же поспешил свезти ее
в своем экипаже
в больницу; но там ей мало помогли: к утру Груша умерла, дав от себя показание, что Иван выстрелил
в нее совершенно нечаянно.
— Это я, видишь, Ваня,
смотреть не могу, — начал он после довольно продолжительного сердитого молчания, — как эти маленькие, невинные создания дрогнут от холоду на улице… из-за проклятых матерей и отцов. А впрочем, какая же мать и вышлет такого ребенка на такой
ужас, если уж не самая несчастная!.. Должно быть, там
в углу у ней еще сидят сироты, а это старшая; сама больна, старуха-то; и… гм! Не княжеские дети! Много, Ваня, на свете… не княжеских детей! гм!
О, да, я помнил ее!.. Когда она, вся покрытая цветами, молодая и прекрасная, лежала с печатью смерти на бледном лице, я, как зверек, забился
в угол и
смотрел на нее горящими глазами, перед которыми впервые открылся весь
ужас загадки о жизни и смерти. А потом, когда ее унесли
в толпе незнакомых людей, не мои ли рыдания звучали сдавленным стоном
в сумраке первой ночи моего сиротства?
Солдат точно гипнотизировал пристальный, упорный взгляд его старчески бледных, выцветших, строгих глаз, и они
смотрели на него, не моргая, едва дыша, вытягиваясь
в ужасе всем телом.
Княжна с
ужасом должна сознаться, что тут существуют какие-то смутные расчеты, что она сама до такой степени embourbée, что даже это странное сборище людей, на которое всякая порядочная женщина должна
смотреть совершенно бесстрастными глазами, перестает быть безразличным сбродом, и напротив того,
в нем выясняются для нее совершенно определительные фигуры, между которыми она начинает уже различать красивых от уродов, глупых от умных, как будто не все они одни и те же — о, mon Dieu, mon Dieu! [о, боже мой, боже мой! (франц.)]
Я с
ужасом смотрю на современную молодежь, — продолжал он еще с большим одушевлением, — что ж, наконец, составляет для них смак
в жизни?
С начала курса
в шайке кутил, главою которых был Зухин, было человек восемь.
В числе их сначала были Иконин и Семенов, но первый удалился от общества, не вынесши того неистового разгула, которому они предавались
в начале года, второй же удалился потому, что ему и этого казалось мало.
В первые времена все
в нашем курсе с каким-то
ужасом смотрели на них и рассказывали друг другу их подвиги.
Главными героями этих подвигов были Зухин, а
в конце курса — Семенов. На Семенова все последнее время
смотрели с каким-то даже
ужасом, и когда он приходил на лекцию, что случалось довольно редко, то
в аудитории происходило волнение.
Домашние
в ужасе смотрят на меня.
Но А-в тотчас же возненавидел его именно за то, что тот был благороден, за то, что с таким
ужасом смотрел на всякую низость, за то именно, что был совершенно не похож на него, и всё, что М.,
в прежних разговорах, передал ему об остроге и о майоре, всё это А-в поспешил при первом случае донести майору.
Я с
ужасом смотрел на одного из моих товарищей (из дворян), как он гас
в остроге, как свечка.
Дети прижались к Марте и
в ужасе смотрели на рыдающего Владю.
Я думаю, если б бомба упала среди комнаты, то это не так бы изумило и испугало всех, как это открытое восстание — и кого же? — девочки, которой даже и говорить не позволялось громко
в бабушкином присутствии. Генеральша, немая от изумления и от бешенства, привстала, выпрямилась и
смотрела на дерзкую внучку свою, не веря глазам. Дядя обмер от
ужаса.