Неточные совпадения
Вронский еще не видал Анны, он нарочно не
смотрел в ее сторону. Но он знал по направлению взглядов, где она. Он незаметно оглядывался, но не искал ее; ожидая худшего, он искал глазами Алексея Александровича. На его счастие, Алексея Александровича нынешний раз не было
в театре.
— Вы точно поедете
в театр? — сказал он, стараясь не
смотреть на нее.
Анна уже была дома. Когда Вронский вошел к ней, она была одна
в том самом наряде,
в котором она была
в театре. Она сидела на первом у стены кресле и
смотрела пред собой. Она взглянула на него и тотчас же приняла прежнее положение.
— Какой ужасный город!
В Москве все так просто… И — тепло. Охотный ряд, Художественный
театр, Воробьевы горы… На Москву можно
посмотреть издали, я не знаю, можно ли видеть Петербург с высоты, позволяет ли он это? Такой плоский, огромный, каменный… Знаешь — Стратонов сказал: «Мы, политики, хотим сделать деревянную Россию каменной».
Пошли не
в ногу, торжественный мотив марша звучал нестройно, его заглушали рукоплескания и крики зрителей, они торчали
в окнах домов, точно
в ложах
театра,
смотрели из дверей, из ворот. Самгин покорно и спокойно шагал
в хвосте демонстрации, потому что она направлялась
в сторону его улицы. Эта пестрая толпа молодых людей была
в его глазах так же несерьезна, как манифестация союзников. Но он невольно вздрогнул, когда красный язык знамени исчез за углом улицы и там его встретил свист, вой, рев.
— С утра хожу,
смотрю, слушаю. Пробовал объяснять. Не доходит. А ведь просто: двинуться всей массой прямо с поля на Кремль, и — готово! Кажется,
в Брюсселе публика из
театра, послушав «Пророка», двинулась и — получила конституцию… Дали.
—
Посмотрим, — говорила тетка. — Поедем, Оленька,
в театр? — говорила тетка, — давно кричат об этой пьесе.
Старик шутя проживал жизнь, всегда смеялся, рассказывал только веселое, даже на драму
в театре смотрел с улыбкой, любуясь ножкой или лорнируя la gorge [грудь (фр.).] актрисы.
В тавернах,
в театрах — везде пристально
смотрю, как и что делают, как веселятся, едят, пьют; слежу за мимикой, ловлю эти неуловимые звуки языка, которым волей-неволей должен объясняться с грехом пополам, благословляя судьбу, что когда-то учился ему: иначе хоть не заглядывай
в Англию.
Появление Половодова
в театре взволновало Привалова так, что он снова опьянел. Все, что происходило дальше, было покрыто каким-то туманом. Он машинально
смотрел на сцену, где актеры казались куклами, на партер, на ложи, на раек. К чему? зачем он здесь? Куда ему бежать от всей этой ужасающей человеческой нескладицы, бежать от самого себя? Он сознавал себя именно той жалкой единицей, которая служит только материалом
в какой-то сильной творческой руке.
А игра
в войну у молодых людей,
в рекреационное время, или там
в разбойники — это ведь тоже зарождающееся искусство, зарождающаяся потребность искусства
в юной душе, и эти игры иногда даже сочиняются складнее, чем представления на
театре, только
в том разница, что
в театр ездят
смотреть актеров, а тут молодежь сами актеры.
Десять лет стоял он, сложа руки, где-нибудь у колонны, у дерева на бульваре,
в залах и
театрах,
в клубе и — воплощенным veto, [запретом (лат.).] живой протестацией
смотрел на вихрь лиц, бессмысленно вертевшихся около него, капризничал, делался странным, отчуждался от общества, не мог его покинуть, потом сказал свое слово, спокойно спрятав, как прятал
в своих чертах, страсть под ледяной корой.
Что я
в театре-то Французском,
в ложе, как неприступная добродетель бельэтажная сидела, да всех, кто за мною гонялись пять лет, как дикая бегала, и как гордая невинность
смотрела, так ведь это всё дурь меня доехала!
Дама сердца у губернатора очень любила всякие удовольствия, и по преимуществу любила она составлять благородные спектакли — не для того, чтобы играть что-нибудь на этих спектаклях или этак, как любили другие дамы, поболтать на репетициях о чем-нибудь, совсем не касающемся
театра, но она любила только наряжаться для
театра в костюмы театральные и, может быть, делала это даже не без цели, потому что
в разнообразных костюмах она как будто бы еще сильней производила впечатление на своего сурового обожателя: он
смотрел на нее, как-то более обыкновенного выпуча глаза, через очки, негромко хохотал и слегка подрягивал ногами.
— Ни
в театр, ни на гулянье, ни на редкости здешние
посмотреть! Сидим день-деньской дома да
в окошки
смотрим! — вступилась Зоя Филипьевна, — только вот к обедне два раза сходили, так как будто… Вот тебе и Париж!
В театре смотрела всегда драму, комедию редко, водевиль никогда; зажимала уши от доходивших до нее случайно звуков веселой песни, никогда не улыбалась шутке.
В буфете
театра Корша я увидел Пятницкого, который с молодым Гамбринусом пил пиво, и тут при первом взгляде на новоиспеченного редактора вспомнились мне пушкинские строки, а на другой день я полюбопытствовал
посмотреть и открытый им «васисдас»,
в котором я и прочитал рассказ о немце и щенке
в отделе хозяйственных сведений.
Наконец, и то:
в карауле стоять скучно, а тут
театр, да не просто солдатский, а арестантский, а арестанты народ любопытный: весело будет
посмотреть.
— А знаешь, как образовалась эта высшая порода людей? Я об этом думал, когда
смотрел со сцены итальянского
театра на «весь Петербург», вызывавший Патти… Сколько нужно чужих слез, чтобы вот такая патрицианка выехала
в собственном «ланде», на кровных рысаках. Зло, как ассигнация, потеряло всякую личную окраску, а является только подкупающе-красивой формой. Да, я знаю все это и ненавижу себя, что меня чаруют вот эти патрицианки… Я их люблю, хотя и издали. Я люблю себя
в них…
В последнем антракте публика, узнав о волке, надела шубы, устремилась на двор
смотреть на это диво и уж
в театр не возвращалась — последний акт
смотрел только один Суворов
в пустом
театре.
Я
в 6 часов уходил
в театр, а если не занят, то к Фофановым, где очень радовался за меня старый морской волк, радовался, что я иду на войну, делал мне разные поучения, которые
в дальнейшем не прошли бесследно. До слез печалились Гаевская со своей доброй мамой.
В труппе после рассказов Далматова и других, видевших меня обучающим солдат, на меня
смотрели, как на героя, поили, угощали и платили жалованье. Я играл раза три
в неделю.
— Ах, мерзавцы! — гремит Далматов и продолжает чихать на весь сад. Мы исчезаем. На другой день как ни
в чем не бывало Далматов пришел на репетицию, мы тоже ему виду не подали, хотя он подозрительно
посматривал на мою табакерку, на Большакова и на Давыдова. Много после я рассказал ему о проделке, да много-много лет спустя, незадолго до смерти
В.Н. Давыдова, сидя
в уборной А.И. Южина
в Малом
театре, мы вспоминали прошлое. Давыдов напомнил...
Здесь «великие» закулисного мира
смотрят на мелкоту, как на младших товарищей по сцене, потому что и те и другие — люди
театра. Ни безденежье, ни нужда, ни хождение пешком из города
в город не затуманивали убежденного сознания людей
театра, что они люди особенные. И
смотрели они с высоты своего призрачного величия на сытых обывателей, как на людей ниже себя.
— Это Фауста играли, оперу. Я её три раза видел
в театре — красиво, очень! История-то глупая, а музыка — хороша! Пойдём обезьян
смотреть…
Сначала передовые студенты уходили из классов потихоньку, но впоследствии многие профессоры и учителя, зная причину,
смотрели сквозь пальцы на исчезновение некоторых из своих слушателей, а достолюбезный Ибрагимов нередко говаривал: «А что, господа, не пора ли
в театр?», даже оканчивал иногда ранее получасом свой класс.
Через несколько лет пришел я
в Казанский
театр слушать и
смотреть оперу «Земира и Азор» — это был опять «Аленький цветочек» даже
в самом ходе пиесы и
в ее подробностях.
Посмотри, как она смела на картинных выставках,
в музеях,
в театрах или когда судит о науке: она топорщится, становится на дыбы, ругается, критикует…
Должно признаться, что некоторые из них достигают
в этом искусстве до такого совершенства, что действительно утрачивают, наконец, всякую способность понимать свое время: один такой оригинал, выползая на минуту из своей раковины, положим, не находит для себя безопасным ни одного кресла
в театре; другой стремглав бежит от извозчика, который по ошибке завернет с ним не
в тот переулок, куда ему сказано; третий огулом смущается от взгляда каждого человека, и все они вместе готовы сжечь целый исторический труд свой, если на них искоса
посмотрит кухарка, подавшая приготовленное для них жаркое.
Директорша берет
в театре ложу, и
смотрим —
в ее ложе сидит Варенька с этаким веером, сияющая, счастливая, и рядом с ней Беликов, маленький, скрюченный, точно его из дому клещами вытащили.
Вчера поздно вечером я пошла
посмотреть в саду, цел ли наш
театр.
Так и теперь: рассказал гостю много о столице, об увеселениях и красотах ее, о
театре, о клубах, о картине Брюллова; о том, как два англичанина приехали нарочно из Англии
в Петербург, чтоб
посмотреть на решетку Летнего сада, и тотчас уехали; о службе, об Олсуфье Ивановиче и об Андрее Филипповиче; о том, что Россия с часу на час идет к совершенству и что тут
На следующий день мы с Фустовым собрались идти
в театр смотреть Щепкина
в «Горе от ума».
С течением времени, однако, такого рода исключительно созерцательная жизнь начала ему заметно понадоедать: хоть бы сходить
в театр, думал он,
посмотреть, например, «Коварство и любовь» [«Коварство и любовь» — трагедия немецкого поэта И.Ф.Шиллера (1759—1805).]; но для этого у него не было денег, которых едва доставало на обыденное содержание и на покупку книг; хоть бы
в гости куда-нибудь съездить, где есть молодые девушки, но, — увы! — знакомых он не имел решительно никого.
— Зачем свет? — отвечала я, — только
посмотрим театры, родных, послушаем оперу и хорошую музыку и еще раньше святой вернемся
в деревню.
Вера Филипповна. Кому как. Только что я села
в ложу, кто-то из кресел на меня
в трубку и
посмотрел; Потап Потапыч как вспылил: «то, говорит, он глаза-то пялит, чего не видывал! Сбирайся домой!» Так и уехали до начала представления. Да с тех пор, вот уж пятнадцатый год, и сижу дома. Я уж не говорю о
театрах, о гуляньях…
Бывши раз
в театре, она с удивлением
смотрела на даму, сидевшую
в соседней ложе, которая обливалась горькими слезами, глядя на покойного Мочалова [Мочалов Павел Степанович (1800—1848) — великий русский актер-трагик.]
в «Гамлете».
Начался однако же
театр. Вот
театр, так
театр, — я вам скажу!
В этот раз я не был олухом, как вчера; я, по совету моего приятеля,
смотрел и занимался только тем, за что деньги заплатил, то есть
театром; и, правду сказать, было чем заняться и нахохотаться.
В один
театр, только что мои милые со всем усердием расплясались
в лесу, я слушаю, восхищаюсь, и был готов вздремнуть; везде все тихо, будто и все уснуло; вдруг, сзади нас, раздался громкий, резкий голос:"Панычу, гов!"Все засуетилось, всполошилось: многие вскочили, актерщицы замолкли, музыка смешалась… слышен шум; кого-то тискают, удерживают, а он барахтается и кричит:"Та гетьте, пустите, я за панычем!"Все
смотрят туда, и я за ними… глядь! ан это бедный мой Кузьма попался
в истязание!..
Почтенные читатели, вы все видели сто раз Фенеллу, вы все с громом вызывали Новицкую и Голланда, и поэтому я перескочу через остальные 3 акта и подыму свой занавес
в ту самую минуту, как опустился занавес Александрийского
театра, замечу только, что Печорин мало занимался пьесою, был рассеян и забыл даже об интересной ложе, на которую он дал себе слово не
смотреть.
Театр представляет комнату, убранную по-деревенски. Бригадир,
в сюртуке, ходит и курит табак. Сын его,
в дезабилье, кобеняся, пьет чай. Советник,
в казакине, —
смотрит в календарь. По другую сторону стоит столик с чайным прибором, подле которого сидит Советница
в дезабилье и корнете и, жеманяся, чай разливает. Бригадирша сидит одаль и чулок вяжет. Софья также сидит одаль и шьет
в тамбуре.
Однажды вечером, когда она, собираясь
в театр, стояла перед трюмо,
в спальню вошел Дымов во фраке и
в белом галстуке. Он кротко улыбался и, как прежде, радостно
смотрел жене прямо
в глаза. Лицо его сияло.
Наташа. Вы правы: я смешна, глупа… как хотеть, чтоб сумасшедший поступал как рассудительный человек!.. оставляю вас и, признаюсь, раскаиваюсь,
в первый и последний раз,
в том, что хотела кого-нибудь утешить! Вы пренебрегли все приличия, и я не намерена терпеть долее! (Уходит; но останавливается
в глубине
театра и
смотрит на него.)
В 1850 году Загоскин напечатал комедию
в 4-х действиях,
в прозе: «Поездка за границу». Она была представлена на
театре 19 января. Публика приняла ее на сцене очень хорошо, хотя причина благоприятной развязки, останавливающая только на-время поездку за границу, несколько натянута: собственно тут нет поездки, а только сборы за границу, но зато эти сборы так забавны, что зрители
смотрели комедию всегда с удовольствием. Надобно прибавить, что она была разыграна очень удачно.
Кокошкин не только был охотник играть на
театре, но и большой охотник учить декламации;
в это время был у него ученик, молодой человек, Дубровский, и тоже отчасти ученица, кажется,
в театральной школе, г-жа Борисова; ему пришла
в голову довольно странная мысль: выпустить ее
в роли Дидоны, а ученика своего Дубровского
в роли Энея; но как
в это время года никто бы из оставшихся жителей
в Москве не пошел их
смотреть, то он придумал упросить Шушерина, чтоб он сыграл Ярба.
В самое то время, как Москва беззаботно собиралась
в театр, чтоб
посмотреть на старого славного артиста, военная гроза, давно скоплявшаяся над Россиею, быстро и прямо понеслась на нее; уже знали прокламацию Наполеона,
в которой он объявлял, что через несколько месяцев обе северные столицы увидят
в стенах своих победителя света; знали, что победоносная французская армия, вместе с силами целой Европы, идет на нас под предводительством великого, первого полководца своего времени; знали, что неприятель скоро должен переправиться через Неман (он переправился 12 июня) — все это знали и нисколько не беспокоились.
Мои понятия расширились, уяснились; я узнал много нового, сделал, как умел, под руководством Шушерина, много перемен
в своей игре на
театре — и мне очень хотелось
посмотреть самому на себя, сравнить свою настоящую игру с прежнею.
И что говорил о
театре и об актерах Кукин, то повторяла и она. Публику она так же, как и он, презирала за равнодушие к искусству и за невежество, на репетициях вмешивалась, поправляла актеров,
смотрела за поведением музыкантов, и когда
в местной газете неодобрительно отзывались о
театре, то она плакала и потом ходила
в редакцию объясняться.
После свадьбы жили хорошо. Она сидела у него
в кассе,
смотрела за порядками
в саду, записывала расходы, выдавала жалованье, и ее розовые щеки, милая, наивная, похожая на сияние улыбка мелькали то
в окошечке кассы, то за кулисами, то
в буфете. И она уже говорила своим знакомым, что самое замечательное, самое важное и нужное на свете — это
театр и что получить истинное наслаждение и стать образованным и гуманным можно только
в театре.
Вот почему,
смотря на такой юношеский порыв
в залу
театра даже седовласого старца, хотя, впрочем, не совсем седовласого, а так, около пятидесяти лет, плешивенького, и вообще человека с виду солидного свойства, капельдинер невольно вспомнил высокие слова Гамлета, датского принца...
Анна Петровна. B Москву,
в Петербург… Идет? Поезжайте, Мишель! Вам более чем необходимо проветриться! Прокатаетесь, людей
посмотрите,
в театры сходите, освежитесь, проветритесь… Я вам <дам> денег, писем… Хочешь и я с тобой поеду? Хочешь? Покатаемся, нагуляемся… Приедем сюда обратно обновленными, сияющими…