Я, помнится, обещал вам, что в этой книжке будет и моя сказка. И точно, хотел было это сделать, но увидел, что для сказки моей нужно, по крайней мере, три таких книжки. Думал было особо напечатать ее, но передумал. Ведь я знаю вас: станете
смеяться над стариком. Нет, не хочу! Прощайте! Долго, а может быть, совсем, не увидимся. Да что? ведь вам все равно, хоть бы и не было совсем меня на свете. Пройдет год, другой — и из вас никто после не вспомнит и не пожалеет о старом пасичнике Рудом Паньке.
— Да оно, пожалуй, и теперь не кончилось… Видел ведь я сегодня Марфу-то Ивановну… узнала меня… улыбнулась по-своему, а у меня мурашки по спине, захолонуло на душе… и опять: «Вася, такой-сякой… зачем пьешь?..» Ну, разное говорила.
Смеется над стариками, которые увязались за ней. И про своего-то орла сказывала… обошел ее, пес, кругом обошел; как собачка, бегает за ним. Понимаешь, себя совсем потеряла.
Неточные совпадения
—
Я не сержусь на глупого,
Я сам
над ним
смеюсь!»
«Какой ты добрый!» — молвила
Сноха черноволосая
И
старика погладила
По белой голове.
Иногда же говорила так, как будто летела в какую-то пропасть: «все-де равно, что бы ни вышло, а я все-таки скажу…» Насчет знакомства своего с Федором Павловичем она резко заметила: «Всё пустяки, разве я виновата, что он ко мне привязался?» А потом через минуту прибавила: «Я во всем виновата, я
смеялась над тем и другим — и
над стариком, и
над этим — и их обоих до того довела.
Галактион стоял все время на крыльце, пока экипаж не скрылся из глаз. Харитина не оглянулась ни разу. Ему сделалось как-то и жутко, и тяжело, и жаль себя. Вся эта поездка с Харитиной у отца была только злою выходкой, как все, что он делал.
Старик в глаза
смеялся над ним и в глаза дразнил Харитиной. Да, «без щей тоже не проживешь». Это была какая-то бессмысленная и обидная правда.
Рабочие снимали перед ним свои шляпы и кланялись, но
старику казалось, что уже все было не так и что
над ним
смеются.
И солнце
смеется, восходя всё выше
над густой и мягкой водою моря, а люди с виноградников отвечают
старику...
— Молодежь коммуны
смеялась над нами,
старики осуждали нас. Но молодость — упряма и по-своему — умна! Настал день свадьбы, мы не стали к этому дню богаче и даже не знали, где ляжем спать в первую ночь.
Все хохотали обыкновенно до слез, наслаждаясь даровым представлением, а мне было жаль
старика, не замечавшего, что
смеются не
над его рассказом, а
над ним самим, и обидно за него.
Горничные потихоньку
засмеялись над простодушием прачки. Лакеи тоже выдвинулись из лакейской, но они стояли молча; только один из них, лет шестидесяти
старик, в длинном замасленном сюртуке и в белых воротничках, клал беспрестанно земные поклоны и потихоньку подтягивал дьячку. Церемония кончилась.
Недолго битва продолжалась;
Улан отчаянно играл;
Над стариком судьба
смеялась —
И жребий выпал… час настал…
Тогда Авдотья Николавна,
Встав с кресел, медленно и плавно
К столу в молчаньи подошла —
Но только цвет ее чела
Был страшно бледен. Обомлела
Толпа. Все ждут чего-нибудь —
Упреков, жалоб, слез… Ничуть!
Она на мужа посмотрела
И бросила ему в лицо
Свое венчальное кольцо...
Старик обхватил ее могучими руками и почти сдавил на груди своей. Но когда она спрятала у сердца его свою голову, таким обнаженным, бесстыдным смехом
засмеялась каждая черточка на лице
старика, что ужасом обдало весь состав Ордынова. Обман, расчет, холодное, ревнивое тиранство и ужас
над бедным, разорванным сердцем — вот что понял он в этом бесстыдно не таившемся более смехе…
Русский мужик говорит о гривне или о семи грошах меди,
старики и старухи размахивают руками или говорят сами с собою, иногда с довольно разительными жестами, но никто их не слушает и не
смеется над ними, выключая только разве мальчишек в пестрядевых халатах, с пустыми штофами или готовыми сапогами в руках, бегущих молниями по Невскому проспекту.
Христя, когда мы с нею были одни, часто
смеялась над этою страстью наших
стариков противоречить друг другу.
Много времени и слов пришлось истратить швейцару, пока он убедил старика-дьячка, что не
смеется над ним и что, поднявшись наверх, в приемную, он может повидать своего Гришу.
— Ты, внучек, коли в дедушки меня записал, зубоскалить-то брось…
Над стариком смеяться грешно… Ишь, что выдумал, ходь вверх, в приемную… Так я тебе и поверил…
— Какова молодежь-то, а, Феоктист? — сказал он. —
Смеется над нашим братом —
стариками.
И собачонка опять
смеялась, и вместе с нею
смеялся одинокий
старик; а в это время на лавочке у печки тихо дышал сладко спящий ребенок; у порога, свернувшись кольцом, сопел и изредка бредил Кинжалка; в стены постукивал мороз; тихая ночь стояла
над всем городом, когда проходивший по мосту старогорожанин думал, как скучно должно быть бедному
старику в его одинокой хибарке, расшалившийся
старик смеялся и резвился с своей Венеркой и, наконец, прочитав на ночь молитву, засыпал со сложенными на груди руками.