Неточные совпадения
— Хорошо ли вы провели
ночь? —
сказал он, наклоняясь пред нею и пред мужем вместе и предоставляя Алексею Александровичу принять этот поклон на свой счет и узнать его или не узнать, как ему будет угодно.
— Ах, какая
ночь! —
сказал Весловский, глядя на видневшиеся при слабом свете зари в большой раме отворенных теперь ворот край избы и отпряженных катков. — Да слушайте, это женские голоса поют и, право, недурно. Это кто поет, хозяин?
— Нет, я всегда хожу одна, и никогда со мной ничего не бывает, —
сказала она, взяв шляпу. И, поцеловав ещё раз Кити и так и не
сказав, что было важно, бодрым шагом, с нотами под мышкой, скрылась в полутьме летней
ночи, унося с собой свою тайну о том, что важно и что даёт ей это завидное спокойствие и достоинство.
— Ну, уж вы нам задали вчера, —
сказал один из пришедших, — всю
ночь не давали спать.
Как я сделаю это?»
сказал он себе, стараясь выразить для самого себя всё то, что он передумал и перечувствовал в эту короткую
ночь.
— Но ты одно
скажи мне: было в его тоне неприличное, нечистое, унизительно-ужасное? — говорил он, становясь пред ней опять в ту же позу, с кулаками пред грудью, как он тогда
ночью стоял пред ней.
Она знала все подробности его жизни. Он хотел
сказать, что не спал всю
ночь и заснул, но, глядя на ее взволнованное и счастливое лицо, ему совестно стало. И он
сказал, что ему надо было ехать дать отчет об отъезде принца.
— Maman здесь, —
сказала она, обращаясь к Кити. — Она не спала всю
ночь, и доктор посоветовал ей выехать. Я несу ей работу.
Впрочем, я не спал всю
ночь, и я не могу дать себе ясного отчета, —
сказал он себе.
— Послушай, —
сказал твердым голосом Азамат, — видишь, я на все решаюсь. Хочешь, я украду для тебя мою сестру? Как она пляшет! как поет! а вышивает золотом — чудо! Не бывало такой жены и у турецкого падишаха… Хочешь? дождись меня завтра
ночью там в ущелье, где бежит поток: я пойду с нею мимо в соседний аул — и она твоя. Неужели не стоит Бэла твоего скакуна?
— Ага, —
сказал грубый голос, — попался!.. будешь у меня к княжнам ходить
ночью!..
— Азамат! —
сказал Григорий Александрович. — Завтра Карагёз в моих руках; если нынче
ночью Бэла не будет здесь, то не видать тебе коня…
«Ну-ка, слепой чертенок, —
сказал я, взяв его за ухо, — говори, куда ты
ночью таскался, с узлом, а?» Вдруг мой слепой заплакал, закричал, заохал: «Куды я ходив?.. никуды не ходив… с узлом? яким узлом?» Старуха на этот раз услышала и стала ворчать: «Вот выдумывают, да еще на убогого! за что вы его? что он вам сделал?» Мне это надоело, и я вышел, твердо решившись достать ключ этой загадки.
— Я дурно буду спать эту
ночь, —
сказала она мне, когда мазурка кончилась.
— Ну, вот тебе постель готова, —
сказала хозяйка. — Прощай, батюшка, желаю покойной
ночи. Да не нужно ли еще чего? Может, ты привык, отец мой, чтобы кто-нибудь почесал на
ночь пятки? Покойник мой без этого никак не засыпал.
И дождалась… Открылись очи;
Она
сказала: это он!
Увы! теперь и дни, и
ночи,
И жаркий одинокий сон,
Всё полно им; всё деве милой
Без умолку волшебной силой
Твердит о нем. Докучны ей
И звуки ласковых речей,
И взор заботливой прислуги.
В уныние погружена,
Гостей не слушает она
И проклинает их досуги,
Их неожиданный приезд
И продолжительный присест.
Карл Иваныч одевался в другой комнате, и через классную пронесли к нему синий фрак и еще какие-то белые принадлежности. У двери, которая вела вниз, послышался голос одной из горничных бабушки; я вышел, чтобы узнать, что ей нужно. Она держала на руке туго накрахмаленную манишку и
сказала мне, что она принесла ее для Карла Иваныча и что
ночь не спала для того, чтобы успеть вымыть ее ко времени. Я взялся передать манишку и спросил, встала ли бабушка.
— Вы уже знаете, я думаю, что я нынче в
ночь еду в Москву и беру вас с собою, —
сказал он. — Вы будете жить у бабушки, a maman с девочками остается здесь. И вы это знайте, что одно для нее будет утешение — слышать, что вы учитесь хорошо и что вами довольны.
— Нет, не
сказал… словами; но она многое поняла. Она слышала
ночью, как ты бредила. Я уверен, что она уже половину понимает. Я, может быть, дурно сделал, что заходил. Уж и не знаю, для чего я даже и заходил-то. Я низкий человек, Дуня.
Весьма вероятно и то, что Катерине Ивановне захотелось, именно при этом случае, именно в ту минуту, когда она, казалось бы, всеми на свете оставлена, показать всем этим «ничтожным и скверным жильцам», что она не только «умеет жить и умеет принять», но что совсем даже не для такой доли и была воспитана, а воспитана была в «благородном, можно даже
сказать в аристократическом полковничьем доме», и уж вовсе не для того готовилась, чтобы самой мести пол и мыть по
ночам детские тряпки.
Борис. Точно я сон какой вижу! Эта
ночь, песни, свидания! Ходят обнявшись. Это так ново для меня, так хорошо, так весело! Вот и я жду чего-то! А чего жду — и не знаю, и вообразить не могу; только бьется сердце, да дрожит каждая жилка. Не могу даже и придумать теперь, что сказать-то ей, дух захватывает, подгибаются колени! Вот какое у меня сердце глупое, раскипится вдруг, ничем не унять. Вот идет.
Светает!.. Ах! как скоро
ночь минула!
Вчера просилась спать — отказ.
«Ждем друга». — Нужен глаз да глаз,
Не спи, покудова не скатишься со стула.
Теперь вот только что вздремнула,
Уж день!..
сказать им…
— Ничего, матушка, не беспокойся. Ему хорошо. Господи, помилуй нас грешных, — продолжал он вполголоса свою молитву. Василий Иванович пожалел свою старушку; он не захотел
сказать ей на
ночь, какое горе ее ожидало.
Раз, во времена моего детства, няня, укладывая меня спать в рождественскую
ночь,
сказала, что у нас теперь на деревне очень многие не спят, а гадают, рядятся, ворожат и, между прочим, добывают себе «неразменный рубль».
— Представьте, он — спит! —
сказала она, пожимая плечами. — Хотел переодеться, но свалился на кушетку и — уснул, точно кот. Вы, пожалуйста; не думайте, что это от неуважения к вам! Просто: он всю
ночь играл в карты, явился домой в десять утра, пьяный, хотел лечь спать, но вспомнил про вас, звонил в гостиницу, к вам, в больницу… затем отправился на кладбище.
Как-то весенней
ночью, выйдя из флигеля, гуляя с Климом в саду, она
сказала...
Разгорячась, он
сказал брату и то, о чем не хотел говорить: как-то
ночью, возвращаясь из театра, он тихо шагал по лестнице и вдруг услыхал над собою, на площадке пониженные голоса Кутузова и Марины.
Среди
ночи он проснулся, пошел в уборную, но, когда вышел из купе в коридор, кто-то сильно толкнул его в грудь и тихо
сказал...
— Как желаете, —
сказал Косарев, вздохнув, уселся на облучке покрепче и, размахивая кнутом над крупами лошадей, жалобно прибавил: — Вы сами видели, господин, я тут посторонний человек. Но, но, яростные! — крикнул он. Помолчав минуту, сообщил: —
Ночью — дождик будет, — и, как черепаха, спрятал голову в плечи.
— Сплю я плохо, — шепотом и нерешительно
сказал Захарий. — У меня сердце заходит, когда лежу, останавливается. Будто падаешь куда. Так я больше сижу по
ночам.
— И вдруг — вообрази! —
ночью является ко мне мамаша, всех презирающая, вошла так, знаешь, торжественно, устрашающе несчастно и как воскресшая дочь Иаира. «Сейчас, — говорит, — сын
сказал, что намерен жениться на вас, так вот я умоляю: откажите ему, потому что он в будущем великий ученый, жениться ему не надо, и я готова на колени встать пред вами». И ведь хотела встать… она, которая меня… как горничную… Ах, господи!..
— В Ялте, после одной пьяной
ночи, я заплакала, пожаловалась: «Господи, зачем ты одарил меня красотой, а бросил в грязь!» Вроде этого кричала что-то. Тогда Игорь обнял меня и так… удивительно ласково
сказал...
— Лежит, что-то шепчет… Ночь-то какая прекрасная, — вздохнув,
сказала она Самгину. Те двое ушли, а женщина, пристально посмотрев в лицо его, шепотом выговорила...
— Бориса исключили из военной школы за то, что он отказался выдать товарищей, сделавших какую-то шалость. Нет, не за то, — торопливо поправила она, оглядываясь. — За это его посадили в карцер, а один учитель все-таки
сказал, что Боря ябедник и донес; тогда, когда его выпустили из карцера, мальчики
ночью высекли его, а он, на уроке, воткнул учителю циркуль в живот, и его исключили.
— Лютов был, —
сказала она, проснувшись и морщась. — Просил тебя прийти в больницу. Там Алина с ума сходит. Боже мой, — как у меня голова болит! И какая все это… дрянь! — вдруг взвизгнула она, топнув ногою. — И еще — ты! Ходишь
ночью… Бог знает где, когда тут… Ты уже не студент…
— Помяты ребра. Вывихнута рука. Но — главное — нервное потрясение… Он всю
ночь бредил: «Не давите меня!» Требовал, чтоб разогнали людей дальше друг от друга. Нет,
скажи — что же это?
—
Ночью на бульвар вынесете. И Васю — тоже, —
сказал, пропуская их мимо себя, Яков, —
сказал негромко, в нос, и ушел во двор.
— К
ночи должен умереть, —
сказал он. — Случай — любопытнейшей живучести. Легких у него — нет, а так, слякоть. Противозаконно дышит.
—
Скажи Лидии, что
ночью буду дежурить я…
Его волновал вопрос: почему он не может испытать ощущений Варвары? Почему не может перенести в себя радость женщины, — радость, которой он же насытил ее? Гордясь тем, что вызвал такую любовь, Самгин находил, что
ночами он получает за это меньше, чем заслужил. Однажды он
сказал Варваре...
— Трудно поумнеть, — вздохнула Дуняша. — Раньше, хористкой, я была умнее, честное слово! Это я от мужа поглупела. Невозможный! Ему
скажешь три слова, а он тебе — триста сорок! Один раз,
ночью, до того заговорил, что я его по-матерному обругала…
В ее вопросе Климу послышалась насмешка, ему захотелось спорить с нею, даже
сказать что-то дерзкое, и он очень не хотел остаться наедине с самим собою. Но она открыла дверь и ушла, пожелав ему спокойной
ночи. Он тоже пошел к себе, сел у окна на улицу, потом открыл окно; напротив дома стоял какой-то человек, безуспешно пытаясь закурить папиросу, ветер гасил спички. Четко звучали чьи-то шаги. Это — Иноков.
— Перебьют наших из пушек-то. Они спорят: уходить или драться, всю
ночь спорили. Товарищ Яков за то, чтоб уходить в другое место, где наших больше… Вы
скажите, чтоб уходили. Калитину
скажите, Мокееву и… всем!
— Да! — громко
сказал Спивак. — Пришли
ночью и увезли.
Самгин все более определенно чувствовал, что Иван Петрович служит как бы корректором его впечатлений. Как-то
ночью, возвратясь из театра и раздеваясь, Варвара
сказала...
— Он к вам частенько, —
сказал дворник, — надоел по
ночам, проклятый: уж все выйдут, и все придут: он всегда последний, да еще ругается, зачем парадное крыльцо заперто… Стану я для него тут караулить крыльцо-то!
Тоски, бессонных
ночей, сладких и горьких слез — ничего не испытал он. Сидит и курит и глядит, как она шьет, иногда
скажет что-нибудь или ничего не
скажет, а между тем покойно ему, ничего не надо, никуда не хочется, как будто все тут есть, что ему надо.
— Вот он, комплимент, которого я ждала! — радостно вспыхнув, перебила она. — Знаете ли, — с живостью продолжала потом, — если б вы не
сказали третьего дня этого «ах» после моего пения, я бы, кажется, не уснула
ночь, может быть, плакала бы.
Пуще всего он бегал тех бледных, печальных дев, большею частию с черными глазами, в которых светятся «мучительные дни и неправедные
ночи», дев с не ведомыми никому скорбями и радостями, у которых всегда есть что-то вверить,
сказать, и когда надо
сказать, они вздрагивают, заливаются внезапными слезами, потом вдруг обовьют шею друга руками, долго смотрят в глаза, потом на небо, говорят, что жизнь их обречена проклятию, и иногда падают в обморок.
— Здоровье плохо, Андрей, —
сказал он, — одышка одолевает. Ячмени опять пошли, то на том, то на другом глазу, и ноги стали отекать. А иногда заспишься
ночью, вдруг точно ударит кто-нибудь по голове или по спине, так что вскочишь…