Неточные совпадения
— А, ты так? —
сказал он. — Ну, входи, садись. Хочешь ужинать? Маша, три порции принеси. Нет, постой. Ты знаешь, кто это? — обратился он к брату, указывая на господина
в поддевке, — это господин Крицкий, мой друг еще из Киева, очень замечательный человек. Его, разумеется, преследует
полиция, потому что он не подлец.
— Ну, я пойду
в полицию — представляться, —
сказал Дмитрий. Айно ушла с ним заказывать памятник на могилу.
— Губернатор приказал выслать Инокова из города, обижен корреспонденцией о лотерее, которую жена его устроила
в пользу погорельцев. Гришу ищут, приходила
полиция, требовали, чтоб я
сказала, где он. Но — ведь я же не знаю! Не верят.
— Да, интересно, —
сказал Самгин, разбираясь
в «системе фраз» агента
полиции.
«Дура, — мысленно обругал ее Самгин, тотчас повесив трубку. — Ведь знает, что разговоры по телефону слушает
полиция». Но все-таки сообщил новость толстенькому румянощекому человеку во фраке, а тот, прищурив глаз, посмотрел
в потолок,
сказал...
А
в конце концов, черт знает, что
в ней есть, — устало и почти озлобленно подумал он. — Не может быть, чтоб она
в полиции… Это я выдумал, желая оттолкнуться от нее. Потому что она
сказала мне о взрыве дачи Столыпина и я вспомнил Любимову…»
— Он — двоюродный брат мужа, — прежде всего сообщила Лидия, а затем,
в тоне осуждения, рассказала, что Туробоев служил
в каком-то комитете, который называл «Комитетом Тришкина кафтана», затем ему предложили место земского начальника, но он
сказал, что
в полицию не пойдет. Теперь пишет непонятные статьи
в «Петербургских ведомостях» и утверждает, что муза редактора — настоящий нильский крокодил, он живет
в цинковом корыте
в квартире князя Ухтомского и князь пишет передовые статьи по его наущению.
— Постой! Я сам представлюсь! —
сказал Марк, вскочил с кресел и, став
в церемонную позу, расшаркался перед Райским. — Честь имею рекомендоваться: Марк Волохов, пятнадцатого класса, состоящий под надзором
полиции чиновник, невольный здешнего города гражданин!
— Я не спрашиваю вас, веруете ли вы: если вы уж не уверовали
в полкового командира
в полку,
в ректора
в университете, а теперь отрицаете губернатора и
полицию — такие очевидности, то где вам уверовать
в Бога! —
сказал Райский. — Обратимся к предмету вашего посещения: какое вы дело имеете до меня?
Он
сказал, что
полиция, которая большею частью состоит из сипаев, то есть служащих
в английском войске индийцев, довольно многочисленна и бдительна, притом все цветные племена питают глубокое уважение к белым.
Устыдившись гласности,
полиция сказала, что она не требует высылки, а только какую-то ничтожную сумму денег
в обеспечение (caution), что ребенок не кто-нибудь другой, а он сам.
Что тут винить с натянутой регуловской точки зрения человека, — надобно винить грустную среду,
в которой всякое благородное чувство передается, как контрабанда, под полой да затворивши двери; а
сказал слово громко — так день целый и думаешь, скоро ли придет
полиция…
Соколовского схватили
в Петербурге и, не
сказавши, куда его повезут, отправили
в Москву. Подобные шутки
полиция у нас делает часто и совершенно бесполезно. Это ее поэзия. Нет на свете такого прозаического, такого отвратительного занятия, которое бы не имело своей артистической потребности, ненужной роскоши, украшений. Соколовского привезли прямо
в острог и посадили
в какой-то темный чулан. Почему его посадили
в острог, когда нас содержали по казармам?
Может, Бенкендорф и не сделал всего зла, которое мог сделать, будучи начальником этой страшной
полиции, стоящей вне закона и над законом, имевшей право мешаться во все, — я готов этому верить, особенно вспоминая пресное выражение его лица, — но и добра он не сделал, на это у него недоставало энергии, воли, сердца. Робость
сказать слово
в защиту гонимых стоит всякого преступления на службе такому холодному, беспощадному человеку, как Николай.
После 13 июня 1849 года префект
полиции Ребильо что-то донес на меня; вероятно, вследствие его доноса и были взяты петербургским правительством странные меры против моего именья. Они-то, как я
сказал, заставили меня ехать с моей матерью
в Париж.
«Играющие» тогда уже стало обычным словом, чуть ли не характеризующим сословие, цех, дающий, так
сказать, право жительства
в Москве. То и дело
полиции при арестах приходилось довольствоваться ответами на вопрос о роде занятий одним словом: «играющий».
У Григорьева была большая прекрасная библиотека, составленная им исключительно на Сухаревке. Сын его, будучи студентом, участвовал
в революции.
В 1905 году он был расстрелян царскими войсками. Тело его нашли на дворе Пресненской части,
в груде трупов. Отец не пережил этого и умер. Надо
сказать, что и ранее Григорьев считался неблагонадежным и иногда открыто воевал с
полицией и ненавидел сыщиков…
— Ваше превосходительство, —
сказал Долгоногов холодно и твердо, —
в другое время я готов выслушать все, что вам будет угодно
сказать. Теперь прежде всего я требую немедленного освобождения моего ученика, незаконно арестованного при
полиции… О происшествии я уже послал телеграмму моему начальству…
Было что-то ободряющее и торжественное
в этом занятии полицейского двора людьми
в мундирах министерства просвещения, и даже колченогий Дидонус, суетливо вбегавший и выбегавший из
полиции, казался
в это время своим, близким и хорошим. А когда другой надзиратель, большой рыжий Бутович, человек очень добродушный, но всегда несколько «
в подпитии», вышел к воротам и
сказал...
Ты говоришь: верую, что будет мир, а я сейчас слышал, что проскакал курьер с этим известием
в Иркутск. Должно быть, верно, потому что это
сказал почтмейстер Николаю Яковлевичу. Будет ли мир прочен — это другой вопрос, но все-таки хорошо, что будет отдых. Нельзя же нести на плечах народа, который ни
в чем не имеет голоса, всю Европу. Толчок дан поделом — я совершенно с тобой согласен. Пора понять, что есть дело дома и что не нужно быть
полицией в Европе.
После приобщения он поручил Михаилу Александровичу съездить к Виноградскому (который тогда правил должность губернатора) и
сказать ему пожелание, чтобы
в случае его кончины Анненков, Свистунов и Муравьев были его душеприказчиками и чтобы
полиция ни во что не вмешивалась.
— Поскули у меня еще… Я тебе поскулю… Вот вскричу сейчас
полицию и
скажу, что ты меня обокрала, когда я спал. Хочешь? Давно
в части не была?
Десятки раз он воображал себе все, что он
скажет сначала
в доме, а потом
в полиции, и каждый раз у него выходило по-иному.
Марья Корсунова
в разговоре с матерью
сказала ей, отражая
в своих словах мнение
полиции, с которою она жила дружно, как со всеми людьми...
— Поди
скажи, коли что нужно,
в полицию бы пришел; а теперь некогда, — решил городничий.
— Хоть все это довольно правдоподобно, однако я должен предварительно собрать справки и теперь могу
сказать лишь то, что требование московской
полиции передать дело господина Тулузова к ее производству я нахожу неправильным, ибо все следствия должны быть производимы
в местах первичного их возникновения, а не по месту жительства обвиняемых, и это распоряжение
полиции я пресеку.
Надобно
сказать, что сей петиметр был довольно опытен
в отвертываньи от дуэлей, на которые его несколько раз вызывали разные господа за то, что он то насплетничает что-нибудь, то сострит, если не особенно умно, то всегда очень оскорбительно, и ему всегда удавалось выходить сухим из воды: у одних он просил прощения, другим говорил, что презирает дуэли и считает их варварским обычаем, а на третьих, наконец, просто жаловался начальству и просил себе помощи от
полиции.
Теперь эти свойства всецело перенеслись на отвлеченную, фантастическую почву, где уже не имелось места ни для отпора, ни для оправданий, где не было ни сильных, ни слабых, где не существовало ни
полиции, ни мировых судов (или, лучше
сказать, существовали, но единственно
в видах ограждения его, Иудушкиных, интересов) и где, следовательно, он мог свободно опутывать целый мир сетью кляуз, притеснений и обид.
— Ну как не пойдет?
Скажите ему, что я ему приказываю, что я агент тайной
полиции и приказываю ему, чтоб он сейчас шел, а то я донесу, что он
в Петербург собирается.
—
Полиция города Дэбльтоуна исполнит свой долг, сэр, —
сказал судья Дикинсон надменно. — Я не допущу, чтобы впоследствии писали
в газетах, что
в городе Дэбльтоуне арестовали человека без достаточных оснований.
И он долго говорил о молодых людях, по почему-то не хотел назвать Володина. Про полицейских же молодых людей он
сказал на всякий случай, чтоб Миньчуков понял, что у него и относительно служащих
в полиции есть кое-какие неблагоприятные сведения. Миньчуков решил, что Передонов намекает на двух молодых чиновников полицейского управления: молоденькие, смешливые, ухаживают за барышнями. Смущение и явный страх Передонова заражал невольно и Миньчукова.
— Вам бы, Матвей Савельич, не столь откровенно говорить среди людей, а то непривычны им ваши мысли и несколько пугают. Начальство — не
в полиции, а
в душе людской поселилось. Я — понимаю, конечно, добрые ваши намерения и весьма ценю, только — по-моему-с — их надо людям подкладывать осторожно, вроде тихой милостыни, невидимой, так
сказать, рукою-с!
Посему, ежели кто вам
скажет: идем и построим башню, касающуюся облак, то вы того человека бойтесь и даже представьте
в полицию; ежели же кто
скажет: идем, преклоним колена, то вы, того человека облобызав, за ним последуйте.
— Мне,
сказать откровенно, — начал председатель несколько таинственно, — этот господин подозрителен: он или промотался, или
в связях с
полицией, или сам под надзором
полиции. Помилуйте, тащится девятьсот верст на выборы, имея три тысячи душ!
С лишком за двести лет до этого, то есть во времена междуцарствия, хотя мы и не можем
сказать утвердительно, живали ли
в Муромских лесах ведьмы, лешие и злые духи, но, по крайней мере, это народное поверье существовало тогда еще во всей своей силе; что ж касается до разбойников, то, несмотря на старания губных старост, огнищан и всей земской
полиции тогдашнего времени, дорога Муромским лесом вовсе была небезопасна.
— Но допустим, что вы правы, —
сказал он. — Допустим, что я предательски ловлю вас на слове, чтобы выдать
полиции. Вас арестуют и потом судят. Но разве
в суде и
в тюрьме вам будет хуже, чем здесь? А если сошлют на поселение и даже на каторгу, то разве это хуже, чем сидеть
в этом флигеле? Полагаю, не хуже… Чего же бояться?
— Э, что там? — отмахиваясь от него рукой, воскликнул Кирик. — Тарелка пельменей — пустяк! Нет, братец, будь я полицеймейстером — гм! — вот тогда бы ты мог
сказать мне спасибо… о да! Но полицеймейстером я не буду… и службу
в полиции брошу… Я, кажется, поступлю доверенным к одному купцу… это получше! Доверенный? Это — шишка!
Лунёв вскочил со стула и громко, с бешенством заговорил о том, что она должна завтра же идти
в полицию, показать там все свои синяки и требовать, чтоб мужа её судили. Она же, слушая его речь, беспокойно задвигалась на стуле и, пугливо озираясь,
сказала...
— Держи, говорю, — сквозь зубы
сказал он и пошёл
в трактир. Он стиснул зубы так крепко, что скулам и челюстям стало больно, а
в голове вдруг зашумело. Сквозь этот шум он слышал, что дядя кричит ему что-то о
полиции, погибели, остроге, и шёл, как под гору.
Он чувствовал, что если это случилось, то сейчас же, на этом же извозчике, он поедет
в полицию и
скажет, что это он убил Полуэктова.
— Я пойду
в полицию, —
сказал Грачёв, снова хмурясь, — может, свидание дадут…
— Да он сам
полиции боится. Ведь приставу за хлопоты дать надо красненькую, а он за рубль удавится. Встал после плюхи, морда распухла — и пошел. Только
сказал: «Этого разбойника не пускать
в театр, прямо по шее гнать».
— Так.
Скажи там начальству — утром сегодня к нему гость приехал с вокзала, с чемоданами, — три чемодана. Не прописывали ещё
в полиции — срок имеют сутки. Маленький такой, красивый, с усиками…
Яичница. Ну, смотри, голубушка, это не пройдет тебе! Бот я тебя как сведу
в полицию, так ты у меня будешь знать, как обманывать честных людей. Вот ты увидишь! А невесте
скажи, что она подлец! Слышишь, непременно
скажи. (Уходит.)
— Вы, пожалуйста, не беспокойтесь, —
сказала ему та, — Миклаков вовсе не служит
в тайной
полиции, — это честнейший и либеральнейший человек.
— Слышал ты, что случилось? —
сказал я, —
скажи дворнику, чтобы дали знать
в полицию.
Оказалось, что он не заплатил денег хозяину номеров,
в которых стоял, а когда с него потребовали денег, он ударил кого-то; потом он скрылся и теперь справедливо полагает, что
полиция не
скажет ему спасибо за неплатёж этих денег и за удар; да, кстати, он и нетвёрдо помнит — один удар или два, три или четыре нанёс он.
— Ах, вот как? — насмешливо, тоном победителя,
сказал Артамонов. — Ну, вставай, идём
в полицию.
— Так, —
сказал жандарм, гася папиросу о ствол ружья, и, снова глядя прищуренными глазами прямо
в лицо Якова, внушительно начал говорить что-то не совсем понятное; выходило, что Яков поступил незаконно, скрыв от
полиции попытку грабежа, но что теперь уж заявлять об этом поздно.
Один кто-то, движимый состраданием, решился по крайней мере помочь Акакию Акакиевичу добрым советом,
сказавши, чтоб он пошел не к квартальному, потому что хоть и может случиться, что квартальный, желая заслужить одобрение начальства, отыщет каким-нибудь образом шинель, но шинель всё-таки останется
в полиции, если он не представит законных доказательств, что она принадлежит ему; а лучше всего, чтобы он обратился к одному значительному лицу, что значительное лицо, спишась и снесясь с кем следует, может заставить успешнее идти дело.