Неточные совпадения
Покручивая бородку, он осматривал стены комнаты, выкрашенные в неопределенный, тусклый тон; против него на стене висел этюд маслом, написанный резко,
сильными мазками: сочно синее небо и зеленоватая
волна, пенясь, опрокидывается на оранжевый песок.
Звуки не те: не мычанье, не повторение трудных пассажей слышит он.
Сильная рука водила смычком, будто по нервам сердца: звуки послушно плакали и хохотали, обдавали слушателя точно морской
волной, бросали в пучину и вдруг выкидывали на высоту и несли в воздушное пространство.
Что за заливцы, уголки, приюты прохлады и лени, образуют узор берегов в проливе! Вон там идет глубоко в холм ущелье, темное, как коридор, лесистое и такое узкое, что, кажется, ежеминутно грозит раздавить далеко запрятавшуюся туда деревеньку. Тут маленькая, обстановленная деревьями бухта, сонное затишье, где всегда темно и прохладно, где самый
сильный ветер чуть-чуть рябит
волны; там беспечно отдыхает вытащенная на берег лодка, уткнувшись одним концом в воду, другим в песок.
Между тем наши закинули невод и поймали одну камбалу, одну морскую звезду и один трепанг. Вдруг подул
сильный норд-вест и повеял таким холодом и так быстро сменил зной, что я едва успел надеть сюртук. Горы покрылись разорванными клочьями облаков, вода закипела,
волны глухо зашумели.
Когда мы подошли к реке, было уже около 2 часов пополудни. Со стороны моря дул
сильный ветер.
Волны с шумом бились о берег и с пеной разбегались по песку. От реки в море тянулась отмель. Я без опаски пошел по ней и вдруг почувствовал тяжесть в ногах. Хотел было я отступить назад, но, к ужасу своему, почувствовал, что не могу двинуться с места. Я медленно погружался в воду.
Сильный порывистый ветер клубами гнал с моря туман. Точно гигантские
волны, катился он по земле и смешивался в горах с дождевыми тучами.
Симпатичные птички эти постоянно заглядывали под щепки, камни и ракушки и то и дело заходили в воду, и, только когда
сильная прибойная
волна дальше обыкновенного забегала на берег, они вспархивали и держались на воздухе до тех пор, пока вода не отходила назад.
Волны подгоняли нашу утлую ладью, вздымали ее кверху и накреняли то на один, то на другой бок. Она то бросалась вперед, то грузно опускалась в промежутки между
волнами и зарывалась носом в воду. Чем
сильнее дул ветер, тем быстрее бежала наша лодка, но вместе с тем труднее становилось плавание. Грозные валы, украшенные белыми гребнями, вздымались по сторонам. Они словно бежали вперегонки, затем опрокидывались и превращались в шипящую пену.
Осенью озеро ничего красивого не представляло. Почерневшая холодная вода била пенившеюся
волной в песчаный берег с жалобным стоном, дул
сильный ветер; низкие серые облака сползали непрерывною грядой с Рябиновых гор. По берегу ходили белые чайки. Когда экипаж подъезжал ближе, они поднимались с жалобным криком и уносились кверху. Вдали от берега сторожились утки целыми стаями. В осенний перелет озеро Черчеж было любимым становищем для уток и гусей, — они здесь отдыхали, кормились и летели дальше.
Гребцы работали с необыкновенным усилием, лодка летела; но едва мы, достигнув середины Волги, вышли из-под защиты горы, подул
сильный ветер, страшные
волны встретили нас, и лодка начала то подыматься носом кверху, то опускаться кормою вниз; я вскрикнул, бросился к матери, прижался к ней и зажмурил глаза.
Снова вспыхнул огонь, но уже
сильнее, ярче, вновь метнулись тени к лесу, снова отхлынули к огню и задрожали вокруг костра, в безмолвной, враждебной пляске. В огне трещали и ныли сырые сучья. Шепталась, шелестела листва деревьев, встревоженная
волной нагретого воздуха. Веселые, живые языки пламени играли, обнимаясь, желтые и красные, вздымались кверху, сея искры, летел горящий лист, а звезды в небе улыбались искрам, маня к себе.
Это
сильные, неудержимые
волны!
Теперь качка стала еще
сильнее. Каждый раз, когда нос корабля, взобравшись на
волну и на мгновение задержавшись на ней, вдруг решительно, с возрастающей скоростью врывался в воду, Елена слышала, как его борта с уханьем погружались в море и как шипели вокруг него точно рассерженные
волны.
Тогда, совершенно изнуренный болезнью, я еле-еле бродил по комнате с болью и слабостью в коленях; при каждом более
сильном движении кровь приливала горячей
волной к голове и застилала мраком все предметы перед моими глазами.
Каждый голос женщин звучал совершенно отдельно, все они казались разноцветными ручьями и, точно скатываясь откуда-то сверху по уступам, прыгая и звеня, вливаясь в густую
волну мужских голосов, плавно лившуюся кверху, тонули в ней, вырывались из нее, заглушали ее и снова один за другим взвивались, чистые и
сильные, высоко вверх.
Ветер тек широкой, ровной
волной, но иногда он точно прыгал через что-то невидимое и, рождая
сильный порыв, развевал волосы женщин в фантастические гривы, вздымавшиеся вокруг их голов.
Подступала одна общая
волна, которая была
сильнее того пара, который должен был сейчас унести горсть добровольцев.
С дороги!» Стремительная человеческая
волна, гонимая
сильным напором, подхватила Андрея Ильича, понесла его за собой, чуть не сбросив с ног, и плотно прижала между задком одной пролетки и дышлом другой.
Так, или почти так, думал Бобров, всегда склонный к широким, поэтическим картинам; и хотя он давно уже отвык молиться, но каждый раз, когда дребезжащий, далекий голос священника сменялся дружным возгласом клира, по спине и по затылку Андрея Ильича пробегала холодная
волна нервного возбуждения. Было что-то
сильное, покорное и самоотверженное в наивной молитве этих серых тружеников, собравшихся бог весть откуда, из далеких губерний, оторванных от родного, привычного угла для тяжелой и опасной работы…
— Клади весла — берег близко! — крикнул во всю мочь Захар, принимаясь
сильнее грести рулевой лопатой и силясь повернуть нос челнока против ветра и гребня
волн. — Багор, живо багор!.. Вечор гнали плоты… за погодой, должно быть, остановились… Они тут где-нибудь!.. Наткнемся как раз… щупай багром!..
Кто-то присвистывал в такт припева, и этот острый, режущий ухо свист обгонял
волну сильных голосов.
…Все эти люди, как и он, охвачены тою же темной
волной и несутся с нею, словно мусор. Всем им — боязно, должно быть, заглянуть вперед, чтобы видеть, куда же несет их эта бешено-сильная
волна. И, заливая вином свой страх, они барахтаются, орут, делают что-то нелепое, дурачатся, шумят, шумят, и никогда им не бывает весело. Он тоже все это делал. Теперь ему казалось, что делал он все это для того, чтобы скорее миновать темную полосу жизни.
Яростно устремились мутные
волны, и в одну минуту образовалась
сильная река, которая не уместилась в новенькой канавке и затопила окружные места.
Во всех трех окнах ярко блеснула молния, и вслед за этим раздался оглушительный, раскатистый удар грома, сначала глухой, а потом грохочущий и с треском, и такой
сильный, что зазвенели в окнах стекла. Лаевский встал, подошел к окну и припал лбом к стеклу. На дворе была
сильная, красивая гроза. На горизонте молнии белыми лентами непрерывно бросались из туч в море и освещали на далекое пространство высокие черные
волны. И справа, и слева, и, вероятно, также над домом сверкали молнии.
В это время Дюрок прокричал: «Поворот!» Мы выскочили и перенесли паруса к левому борту. Так как мы теперь были под берегом, ветер дул слабее, но все же мы пошли с
сильным боковым креном, иногда с всплесками
волны на борту. Здесь пришло мое время держать руль, и Дюрок накинул на мои плечи свой плащ, хотя я совершенно не чувствовал холода. «Так держать», — сказал Дюрок, указывая румб, и я молодцевато ответил: «Есть так держать!»
Сзади и справа от нас шум
волн был
сильнее, впереди и влево — тише; мы пошли влево.
Волга гораздо шире Твер-Цы или Клязьмы; гладкая площадь моря гораздо обширнее площади прудов и маленьких озер, которые беспрестанно попадаются путешественнику;
волны моря гораздо выше
волн этих озер, потому буря на море возвышенное явление, хотя бы никому не угрожала опасностью; свирепый ветер во время грозы во сто раз
сильнее обыкновенного ветра, шум и рев его гораздо
сильнее шума и свиста, производимого обыкновенным крепким ветром; во время грозы гораздо темнее, нежели в обыкновенное время, темнота доходит до черноты; молния ослепительнее всякого света — все это делает грозу возвышенным явлением.
Мы долго блуждали по петербургской слякоти. Была осень. Дул
сильный ветер с моря. Поднималась кода. Мы побывали на Дворцовой набережной. Разъяренная река пенилась и охлестывала
волнами гранитные парапеты набережной. Из черной пропасти, в которой исчезал другой берег, иногда блестела молния, и спустя четверть минуты раздавался тяжелый удар: в крепости палили из пушек. Вода прибывала.
Оттуда по морю льется глухой гул, рокочущий и вместе с плеском
волн создающий хорошую,
сильную музыку…
Тяжелый багор на длинной веревке взвился и упал в воду. Сонетки опять не стало видно. Через две секунды, быстро уносимая течением от парома, она снова вскинула руками; но в это же время из другой
волны почти по пояс поднялась над водою Катерина Львовна, бросилась на Сонетку, как
сильная щука на мягкоперую плотицу, и обе более уже не показались.
Оно лежало, ослепляя глаза своим блеском, — большое,
сильное, доброе, его могучее дыхание веяло на берег, освежая истомленных людей, трудящихся над тем, чтобы стеснить свободу его
волн, которые теперь так кротко и звучно ласкают изуродованный берег.
Солнце, смеясь, смотрело на них, и стекла в окнах промысловых построек тоже смеялись, отражая солнце. Шумела вода, разбиваемая их
сильными руками, чайки, встревоженные этой возней людей, с пронзительными криками носились над их головами, исчезавшими под набегом
волн из дали моря…
Когда ж безумца увели
И шум шагов умолк вдали,
И с ним остался лишь Сокол,
Боярин к двери подошел;
В последний раз в нее взглянул,
Не вздрогнул, даже не вздохнул
И трижды ключ перевернул
В ее заржавленном замке…
Но… ключ дрожал в его руке!
Потом он отворил окно:
Всё было на небе темно,
А под окном меж диких скал
Днепр беспокойный бушевал.
И в
волны ключ от двери той
Он бросил
сильною рукой,
И тихо ключ тот роковой
Был принят хладною рекой.
Не обращая внимания на то, что холодные
волны ветра, распахнув чекмень, обнажили его волосатую грудь и безжалостно бьют ее, он полулежал в красивой,
сильной позе, лицом ко мне, методически потягивал из своей громадной трубки, выпускал изо рта и носа густые клубы дыма и, неподвижно уставив глаза куда-то через мою голову и мертво молчавшую темноту степи, разговаривал со мной, не умолкая и не делая ни одного движения к защите от резких ударов ветра.
И без того она недалека:
Кипим
сильней, последней жаждой полны,
Но в сердце тайный холод и тоска…
Так осенью бурливее река,
Но холодней бушующие
волны…
Вода жидка, легка и уступчива, но если она нападает на твердое, жесткое и неуступчивое, ничто не может устоять против нее: она смывает дома, кидает огромными кораблями, как щепками, размывает землю. Воздух еще жиже, мягче и уступчивее, чем вода, и еще
сильнее, когда нападает на твердое, жесткое и неуступчивое. Он вырывает с корнями деревья, также разрушает дома, поднимает самую воду в огромные
волны и гоняет воду в тучах. Нежное, мягкое, уступчивое побеждает жестокое, суровое, неуступчивое.
— А может, бог даст, и разыщут. Мичман Лопатин башковатый человек и знает, где искать… А Артемьев, небось, не дурак — не станет против
волны плыть… Он лег себе на спину, да и ждет помоги с корвета. Знает, что свои не оставят… А как увидит баркас, голосом крикнет или какой знак подаст… Тоже у нас вот на «Кобчике» один матросик сорвался и на ходу упал… Так
волна куда
сильнее была, а вызволил господь — спасли. И акул-рыба не съела! Вот видишь ли, матросик. А ты говоришь: не найдут. Еще как ловко найдут!
Но гребцы и без того «наваливались» изо всех сил, выгребая против
сильного волнения, и баркас ходко подвигался вперед, ныряя в
волнах, словно морская утка.
Иногда при
сильном размахе корвет черпает бортом, и тогда верхушки
волн яростно вскидываются на палубу и выливаются на другой стороне борта через шпигаты [Шпигаты — отверстия в бортах корабля для стока воды и для снастей.].
На носу «поддавало»
сильней, и он вздрагивал с легким скрипом, поднимаясь из
волны. Свежий ветер резал лицо своим ледяным дыханием и продувал насквозь. Молодой моряк ежился от холода, но стоически стоял на своем добровольно мученическом посту, напрягая свое зрение…
Самое устье Тумнина узкое. Огромное количество воды, выносимое рекою, не может вместиться в него. С берега видно, как
сильная струя пресной воды далеко врезается в море, и кажется, будто там еще течет Тумнин. Навстречу ему идут
волны, темные, с острыми гребнями. Они вздымаются все выше и выше, но, столкнувшись со стремительным течением реки, сразу превращаются в пенистые буруны.
Волна прошла: гребцы
сильнее налегли на весла.
Устанавливая походную метеорологическую станцию, я обратил внимание на быстрое падение барометра. Надо было ожидать
сильного шквала, признаки которого были уже налицо. Тучи спустились совсем низко и, казалось, бежали над самой водой. Горизонт исчез, море приняло грязножелтую окраску,
волны пенились и неистово бились о берег, вздымая водяную пыль. Вдруг завеса туч разом разорвалась. На короткое время показался неясный диск солнца.
«
Сильный, Державный, царствуй на славу…» подхватили сотни дружных голосов, и могучей
волной разлился по улице хорошо знакомый каждому русскому сердцу национальный гимн.
A толпа манифестантов все росла и росла с каждой минутой, с каждой секундой. Вдруг стройно и звонко запели молодые,
сильные голоса. Их подхватили другие, и
волной покатился национальный гимн по залитым знойным июльским солнцем улицам.
При виде вооруженных людей Абрек сделал невероятное усилие и, вырвавшись из
сильных рук Брагима, бросился к окну. С быстротой молнии вскочил он на подоконник и, крикнув «айда», спрыгнул вниз, с высоты нескольких саженей прямо в тихо плещущие
волны Куры…
Волны огня бушевали все
сильнее и
сильнее и ярко освещали битву, отбрасывая от себя далеко зарево. Со стен замка сыпалась смерть.
Утро 5 мая было великолепно, но с полудня небо стало покрываться тучами, которые делались все чернее и чернее, подул
сильный ветер и
волны сердито бурлили и с силою разбивались о борта галер, сильно накреняя их то в ту, то в другую сторону.