Неточные совпадения
Он не слыхал звука выстрела, но
сильный удар в
грудь сбил его с ног.
Он стоял пред ней с страшно блестевшими из-под насупленных бровей глазами и прижимал к
груди сильные руки, как будто напрягая все силы свои, чтобы удержать себя. Выражение лица его было бы сурово и даже жестоко, если б оно вместе с тем не выражало страдания, которое трогало ее. Скулы его тряслись, и голос обрывался.
Ему приятно было чувствовать эту легкую боль в
сильной ноге, приятно было мышечное ощущение движений своей
груди при дыхании.
Я до сих пор стараюсь объяснить себе, какого рода чувство кипело тогда в
груди моей: то было и досада оскорбленного самолюбия, и презрение, и злоба, рождавшаяся при мысли, что этот человек, теперь с такою уверенностью, с такой спокойной дерзостью на меня глядящий, две минуты тому назад, не подвергая себя никакой опасности, хотел меня убить как собаку, ибо раненный в ногу немного
сильнее, я бы непременно свалился с утеса.
Красные пятна на щеках ее рдели все
сильнее и
сильнее,
грудь ее колыхалась. Еще минута, и она уже готова была начать историю. Многие хихикали, многим, видимо, было это приятно. Провиантского стали подталкивать и что-то шептать ему. Их, очевидно, хотели стравить.
— Простите, что вторгаюсь, — проговорил он и, надув щеки, выпустил в
грудь Самгина
сильную струю воздуха.
Она судорожно, еще
сильнее прижалась к нему, пряча голову у него на
груди.
Начинает тихо, нежно: «Помнишь, Гретхен, как ты, еще невинная, еще ребенком, приходила с твоей мамой в этот собор и лепетала молитвы по старой книге?» Но песня все
сильнее, все страстнее, стремительнее; ноты выше: в них слезы, тоска, безустанная, безвыходная, и, наконец, отчаяние: «Нет прощения, Гретхен, нет здесь тебе прощения!» Гретхен хочет молиться, но из
груди ее рвутся лишь крики — знаете, когда судорога от слез в
груди, — а песня сатаны все не умолкает, все глубже вонзается в душу, как острие, все выше — и вдруг обрывается почти криком: «Конец всему, проклята!» Гретхен падает на колена, сжимает перед собой руки — и вот тут ее молитва, что-нибудь очень краткое, полуречитатив, но наивное, безо всякой отделки, что-нибудь в высшей степени средневековое, четыре стиха, всего только четыре стиха — у Страделлы есть несколько таких нот — и с последней нотой обморок!
— Верочка, ты меня задушишь; и согласись, что, кроме силы чувства, тебе хотелось показать и просто силу? Да, ты очень сильна; да и как не быть
сильною с такой
грудью…
Это все равно, как если, когда замечтаешься, сидя одна, просто думаешь: «Ах, как я его люблю», так ведь тут уж ни тревоги, ни боли никакой нет в этой приятности, а так ровно, тихо чувствуешь, так вот то же самое, только в тысячу раз
сильнее, когда этот любимый человек на тебя любуется; и как это спокойно чувствуешь, а не то, что сердце стучит, нет, это уж тревога была бы, этого не чувствуешь, а только оно как-то ровнее, и с приятностью, и так мягко бьется, и
грудь шире становится, дышится легче, вот это так, это самое верное: дышать очень легко.
Долго они щупали бока одному из себя, Кирсанов слушал
грудь, и нашли оба, что Лопухов не ошибся: опасности нет, и вероятно не будет, но воспаление в легких
сильное. Придется пролежать недели полторы. Немного запустил Лопухов свою болезнь, но все-таки еще ничего.
О нет, Мизгирь, не страхом
Полна душа моя. Какая прелесть
В речах твоих! Какая смелость взора!
Высокого чела отважный вид
И гордая осанка привлекают,
Манят к тебе. У
сильного — опоры,
У храброго — защиты ищет сердце
Стыдливое и робкое. С любовью
Снегурочки трепещущая
грудьК твоей
груди прижмется.
— О моя Галя! — вскрикнул парубок, целуя и прижимая ее
сильнее к
груди своей.
Сердце у меня сжималось, в
груди все стояло ощущение заливающей теплоты, в душе болело сознание разлуки, такое
сильное, точно я опять расстался с живым и близким мне человеком.
Ночь идет, и с нею льется в
грудь нечто
сильное, освежающее, как добрая ласка матери, тишина мягко гладит сердце теплой мохнатой рукою, и стирается в памяти всё, что нужно забыть, — вся едкая, мелкая пыль дня.
На столе горел такой же железный ночник с сальною свечкой, как и в той комнате, а на кровати пищал крошечный ребенок, всего, может быть, трехнедельный, судя по крику; его «переменяла», то есть перепеленывала, больная и бледная женщина, кажется, молодая, в
сильном неглиже и, может быть, только что начинавшая вставать после родов; но ребенок не унимался и кричал, в ожидании тощей
груди.
Все три девицы Епанчины были барышни здоровые, цветущие, рослые, с удивительными плечами, с мощною
грудью, с
сильными, почти как у мужчин, руками, и, конечно вследствие своей силы и здоровья, любили иногда хорошо покушать, чего вовсе и не желали скрывать.
Райнер все стоял, прислонясь к столу и скрестя на
груди свои
сильные руки; студент и Барилочка сидели молча, и только один Арапов спорил с Ярошиньским.
Ведь ты только мешаешь ей и тревожишь ее, а пособить не можешь…» Но с гневом встречала такие речи моя мать и отвечала, что покуда искра жизни тлеется во мне, она не перестанет делать все что может для моего спасенья, — и снова клала меня, бесчувственного, в крепительную ванну, вливала в рот рейнвейну или бульону, целые часы растирала мне
грудь и спину голыми руками, а если и это не помогало, то наполняла легкие мои своим дыханьем — и я, после глубокого вздоха, начинал дышать
сильнее, как будто просыпался к жизни, получал сознание, начинал принимать пищу и говорить, и даже поправлялся на некоторое время.
Что-то такое новое, хорошее, еще не испытанное проснулось у ней в
груди, не в душе, а именно — в
груди, где теперь вставала с страшной силой жгучая потребность не того, что зовут любовью, а более
сильное и могучее чувство…
Усталость кружила ей голову, а на душе было странно спокойно и все в глазах освещалось мягким и ласковым светом, тихо и ровно наполнявшим
грудь. Она уже знала это спокойствие, оно являлось к ней всегда после больших волнений и — раньше — немного тревожило ее, но теперь только расширяло душу, укрепляя ее большим и
сильным чувством. Она погасила лампу, легла в холодную постель, съежилась под одеялом и быстро уснула крепким сном…
У нее рвалось сердце, в
груди было тесно, в горле сухо и горячо. Глубоко внутри ее рождались слова большой, все и всех обнимающей любви и жгли язык ее, двигая его все
сильней, все свободнее.
Я знал, что он страшно вспыльчив, что в эту минуту в его
груди кипит бешенство, что, может быть, через секунду мое тело забьется беспомощно в его
сильных и исступленных руках.
Но ты гибкая и
сильная, у тебя
грудь, как у девушки, и ты вся — порывистая, подвижная.
Сильный запах турецкого табаку и сухих трав, заткнутых за божницей, обдал его — и боже! — сколь знакомая картина предстала его взору: с беспорядочно причесанной головой, с следами еще румян на лице, в широкой блузе, полузастегнутой на
груди, сидела Настенька в креслах.
Она
сильнее прижимает к
груди уродливое, неудавшееся чадо и молится еще долее и жарче.
Она нежно улыбалась издали Александру. С каждым движением лодки к берегу
грудь ее поднималась и опускалась
сильнее.
На третий, на четвертый день то же. А надежда все влекла ее на берег: чуть вдали покажется лодка или мелькнут по берегу две человеческие тени, она затрепещет и изнеможет под бременем радостного ожидания. Но когда увидит, что в лодке не они, что тени не их, она опустит уныло голову на
грудь, отчаяние
сильнее наляжет на душу… Через минуту опять коварная надежда шепчет ей утешительный предлог промедления — и сердце опять забьется ожиданием. А Александр медлил, как будто нарочно.
Сложен он был прекрасно, с широкой, небогато украшенной орденами, выпячивающейся по-военному
грудью, с
сильными плечами и длинными, стройными ногами.
Первый день буду держать по полпуда «вытянутой рукой» пять минут, на другой день двадцать один фунт, на третий день двадцать два фунта и так далее, так что, наконец, по четыре пуда в каждой руке, и так, что буду
сильнее всех в дворне; и когда вдруг кто-нибудь вздумает оскорбить меня или станет отзываться непочтительно об ней, я возьму его так, просто, за
грудь, подниму аршина на два от земли одной рукой и только подержу, чтоб чувствовал мою силу, и оставлю; но, впрочем, и это нехорошо; нет, ничего, ведь я ему зла не сделаю, а только докажу, что я…»
Она ласковой, но
сильной рукой неожиданно дернула Александрова за край его белой каламянковой рубахи. Юнкер, внезапно потеряв равновесие, невольно упал на девушку, схватив ее одной рукой за
грудь, а другой за твердую гладкую ляжку. Она громко засмеялась, оскалив большие прекрасные зубы.
Только что я занес ногу за высокий порог калитки, вдруг чья-то
сильная рука схватила меня за
грудь.
Без цели, без оглядки, только чтоб дышалось
сильнее, чтоб
грудь саднило.
Он приподымает руки к небу, потом прикладывает их к
груди, к сердцу; но только что он успел разнежиться, — раздается
сильный удар в дверь.
Он немедленно объяснил мне, что плач и рыдания означают мысль о потере Иерусалима и что закон предписывает при этой мысли как можно
сильнее рыдать и бить себя в
грудь.
В
груди лозищанина подымалось что-то незнакомое, неиспытанное,
сильное.
Марья Дмитриевна, с ее толстой косой, широкими плечами, высокой
грудью и сияющей улыбкой покрытого веснушками доброго лица, невольно влекла Бутлера, как
сильного, молодого холостого человека, и ему казалось даже, что она желает его.
Элдар лежал на спине, раскинув широко свои
сильные, молодые члены, так что высокая
грудь его с черными хозырями на белой черкеске была выше откинувшейся свежебритой, синей головы, свалившейся с подушки.
Быстрым толчком в
грудь Людмила повалила Сашу на диван. От рубашки, которую она рванула, отскочила пуговица. Людмила быстро оголила Сашино, плечо и принялась выдергивать руку из рукава. Отбиваясь, Саша невзначай ударил Людмилу ладонью по щеке. Не хотел, конечно, ударить, но удар упал на Людмилину щеку сразмаху,
сильный и звонкий. Людмила дрогнула, пошатнулась, зарделась кровавым румянцем, но не выпустила Сашу из рук.
Он бил себя кулаком в
грудь и кричал в странном возбуждении,
сильнее, чем вино, опьянявшем хозяина...
Когда они возвращались в город, он ощущал, что какое-то новое, стойкое и
сильное чувство зародилось в его
груди и тихо одолевает всё прежнее, противоречивое и мучительное, что возбуждала в нём Евгения.
На третий, рано поутру, Алексей Степаныч, дожидался своей невесты в гостиной; тихо отворилась дверь, и явилась Софья Николавна прекраснее, очаровательнее, чем когда-нибудь, с легкой улыбкою и с выражением в глазах такого нежного чувства, что, взглянув на нее и увидя ласково протянутую руку, Алексей Степаныч от избытка
сильного чувства обезумел, на мгновение потерял употребление языка… но вдруг опомнившись, не принимая протянутой руки, он упал к ногам своей невесты, и поток горячего сердечного красноречия, сопровождаемый слезами, полился из его
груди.
— Теперь мне все равно, все равно!.. Потому что я люблю тебя, мой дорогой, мое счастье, мой ненаглядный!.. Она прижималась ко мне все
сильнее, и я чувствовал, как трепетало под моими руками ее
сильное, крепкое, горячее тело, как часто билось около моей
груди ее сердце. Ее страстные поцелуи вливались в мою еще не окрепшую от болезни голову, как пьяное вино, и я начал терять самообладание.
Его радовало видеть, как свободно и грациозно сгибался ее стан, как розовая рубаха, составлявшая всю ее одежду, драпировалась на
груди и вдоль стройных ног; как выпрямлялся ее стан и под ее стянутою рубахой твердо обозначались черты дышащей
груди; как узкая ступня, обутая в красные старые черевики, не переменяя формы, становилась на землю; как
сильные руки, с засученными рукавами, напрягая мускулы, будто сердито бросали лопатой, и как глубокие черные глаза взглядывали иногда на него.
Дядя Ерошка был огромного роста казак, с седою как лунь широкою бородой и такими широкими плечами и
грудью, что в лесу, где не с кем было сравнить его, он казался невысоким: так соразмерны были все его
сильные члены.
Разумеется, Бельтов сделал Карпу Кондратьичу визит; на другой день Марья Степановна протурила мужа платить почтение, а через неделю Бельтов получил засаленную записку, с
сильным запахом бараньего тулупа, приобретенным на
груди кучера, принесшего ее; содержание ее было следующее...
Брагин тяжело упал в кресло и рванул себя за покрытые
сильной проседью волосы. С бешенством расходившегося мужика он осыпал Головинского упреками и руганью, несколько раз вскакивал с места и начинал подступать к хозяину с сжатыми кулаками. Головинский, скрестив руки на
груди, дал полную волю высказаться своему компаньону и только улыбался с огорченным достоинством и пожимал плечами.
Варвара Михайловна (сильно). Неправда! Не верю я вам! Все это только жалобные слова! Ведь не могу же я переложить свое сердце в вашу
грудь… если я
сильный человек! Я не верю, что где-то вне человека существует сила, которая может перерождать его. Или она в нем, или ее нет! Я не буду больше говорить… в душе моей растет вражда…
Увлеченные
сильным чувством и неизъяснимым красноречием этого бессмертного старца, все казаки восстали, двинулись вперед и, повторяя имя святого Сергия,
грудью ударили на поляков.
Забору этому не было конца ни вправо, ни влево. Бобров перелез через него и стал взбираться по какому-то длинному, крутому откосу, поросшему частым бурьяном. Холодный пот струился по его лицу, язык во рту сделался сух и неподвижен, как кусок дерева; в
груди при каждом вздохе ощущалась острая боль; кровь
сильными, частыми ударами била в темя; ушибленный висок нестерпимо ныл…