Неточные совпадения
Нестор Катин носил косоворотку, подпоясанную узеньким ремнем, брюки заправлял за сапоги, волосы стриг в кружок «à la мужик»; он был похож на мастерового, который хорошо зарабатывает и любит жить весело. Почти каждый вечер к нему приходили
серьезные, задумчивые люди. Климу казалось, что все они очень горды и чем-то обижены. Пили чай, водку, закусывая огурцами, колбасой и маринованными грибами,
писатель как-то странно скручивался, развертывался, бегал по комнате и говорил...
Неужели смысл его ограничивается тем, что «вот, дескать, посмотрите, какие бывают плохие люди?» Нет, это было бы слишком мало для главного лица
серьезной комедии, слишком мало для таланта такого
писателя, как Островский.
Нередко оказывается, что
писатель, которому долго приписывали чрезвычайную глубину идей и от которого ждали чрезвычайного и
серьезного влияния на движение общества, обнаруживает под конец такую жидкость и такую крохотность своей основной идейки, что никто даже и не жалеет о том, что он так скоро умел исписаться.
Я смотрел на себя, уже как на
писателя с большим университетским прошедшим, с привычкой к более
серьезной работе.
Париж уже не давал мне, особенно как газетному сотруднику, столько же нового и захватывающего. Да и мне самому для моего личного развития, как человеку моей эпохи и
писателю, хотелось войти гораздо
серьезнее и полнее в жизнь английской"столицы мира", в литературное, мыслительное и общественно-политическое движение этой своеобразной жизни.
Драматическим
писателем я уже приехал в Петербург и в первый же год сделался фельетонистом. Но я не приступал до конца 1861 года ни к какой
серьезной работе в повествовательном роде.
Здесь ярче чувствовалась столица. Зала сообщала ей более строгое и
серьезное настроение. Первые ряды кресел пестрели лицами и фигурами пожилых людей с положением, что сейчас было видно. Она даже удивлялась, что на такойвечер собралось столько мужчин, наверное, состоящих на службе, и собралось не случайно, а с желанием почтить память любимого
писателя, помолодеть душой, пережить еще раз обаяние его таланта и смелого, язвительного протеста.
И то, что она имела дело с
писателями и, вероятно, разговаривала с ними, и то, что она могла держать себя иногда так спокойно и с достоинством, и говорить так зло, — невольно поднимало ее и ее удару придавало характер чего-то значительно более
серьезного и важного, чем простая истерическая вспышка полупьяной и полуголой проститутки.
Обе они имели для упоминаемого
писателя очень
серьезное значение во время его жизни и различно исполнили свое призвание к его потомству.