Неточные совпадения
Татьяна Борисовна целовала племянника в лоб и распутывала узелок: свиток раскрывался и представлял любопытному взору
зрителя круглый, бойко оттушеванный храм с колоннами и алтарем посередине; на алтаре пылало
сердце и лежал венок, а вверху, на извилистой бандероле, четкими буквами стояло: «Тетушке и благодетельнице Татьяне Борисовне Богдановой от почтительного и любящего племянника, в знак глубочайшей привязанности».
— Такую трагедию, чтоб все
сердца… ну, буквально, чтоб все
сердца истерзались от жалости и негодования… Подлецы, льстецы, предатели — чтоб все тут было! Одним словом, чтоб
зритель сказал себе: понеже он был окружен льстецами, подлецами и предателями, того ради он ничего полезного и не мог совершить!
Толпа любопытных
зрителей едва переводила дух, все
сердца замирали…
Суди же сама: могу ли я оставить это все в руках другого, могу ли я позволить ему располагать тобою? Ты, ты будешь принадлежать ему, все существо мое, кровь моего
сердца будет принадлежать ему — а я сам… где я? что я? В стороне,
зрителем…
зрителем собственной жизни! Нет, это невозможно, невозможно! Участвовать, украдкой участвовать в том, без чего незачем, невозможно дышать… это ложь и смерть. Я знаю, какой великой жертвы я требую от тебя, не имея на то никакого права, да и что может дать право на жертву?
Это были не актеры и актрисы, представляющие кого-то для удовольствия других, — себя выражали одушевленные песенницы и плясуньи, себя тешили они от избытка
сердца, и каждый
зритель был увлеченное действующее лицо.
Зрители и хозяева были в восхищении, но у меня на
сердце скребли кошки, как говорится.
Где вы, тревожные заботы, суеты,
Сердец приятное волненье,
Боязни и надежд пременно ощущенье
И самолюбия мечты?
Где
зрителей восторг и удивленье,
Талантам истинным нельстивые хвалы,
Рукоплесканий гром, благодаренье,
Весельем искренним шумящие столы?
Исчезло все… и пустота, смущенье.
Уныние на
сердце налегло!
Зачем же цели достиженье,
Свершившись, — нам отрад не принесло?
Тут могли бы вы также встретить несколько молодых и розовых юношей, военных с тупеями, штатских, причесанных á la russe [по-русски (франц.)], скромных подобно наперсникам классической трагедии, недавно представленных высшему обществу каким-нибудь знатным родственником: не успев познакомиться с большею частию дам, и страшась, приглашая незнакомую на кадриль или мазурку, встретить один из тех ледяных ужасных взглядов, от которых переворачивается
сердце как у больного при виде черной микстуры, — они робкою толпою
зрителей окружали блестящие кадрили и ели мороженое — ужасно ели мороженое.
Нора делает быстрое движение вперед, чтобы ринуться вниз, прямо в эти сильные, безжалостные руки (о, с каким испугом вздохнут сейчас сотни
зрителей!), но
сердце вдруг холодеет и перестает биться от ужаса, и она только крепче стискивает тонкие веревки.
Игравший Годунова Дальский, с его нервным лицом и зоркими соколиными глазами, поражал
зрителей каждым своим словом. Во время тех картин, в которых мы не были заняты на сцене, мы с Ольгой с замиранием
сердца следили за его игрой, примостившись у последней кулисы. Какая мощь, сила! Какой огонь!
Сюда приходит он на свой праздник, на решение своего дела, затеянного по его тяжбе, за предмет, близкий его
сердцу, почти согласно с его желанием, по его приговору конченного; здесь он
зритель казни и вместе заплечный мастер.
— Настала кончина века и час Страшного суда! Мучьтесь, окаянные нечестивцы! я умираю страдальцем о Господе, — произнес он, пробился сквозь солдат и бросился стремглав с берега в Лелию. Удар головы его об огромный камень отразился в
сердцах изумленных
зрителей. Ужас в них заменил хохот. Подняли несчастного. Череп был разбит; нельзя было узнать на нем образа человеческого.
И стали вкруг, сверкая взором;
И гимн запели диким хором,
В
сердца вонзающий боязнь;
И в нем преступник слышит: казнь!
Гроза души, ума смутитель,
Эринний страшный хор гремит;
И, цепенея, внемлет
зритель;
И лира, онемев, молчит...
И
зритель — зыблемый сомненьем
Меж истиной и заблужденьем —
Со страхом мнит о Силе той,
Которая, во мгле густой
Скрываяся, неизбежима,
Вьет нити роковых сетей,
Во глубине лишь
сердца зрима,
Но скрыта от дневных лучей.