Неточные совпадения
Целые дни я проводил
в палатке, вычерчивал маршруты,
делал записи в дневниках и писал письма.
В перерывах между этими занятиями я гулял на берегу моря и наблюдал птиц.
Я подложил дров
в огонь и стал
делать записи в дневнике.
Следующие 3 дня, 28–30 сентября, я просидел дома, вычерчивал маршруты,
делал записи в путевых дневниках и писал письма. Казаки убили изюбра и сушили мясо, а Бочкарев готовил зимнюю обувь. Я не хотел отрывать их от дела и не брал с собой
в экскурсию по окрестностям.
Через несколько минут мы сидели у огня, ели рыбу и пили чай. За этот день я так устал, что едва мог
сделать в дневнике необходимые
записи. Я просил удэгейцев не гасить ночью огня. Они обещали по очереди не спать и тотчас принялись колоть дрова.
К вечеру мы немного не дошли до перевала и остановились у предгорий Сихотэ-Алиня. На этот день на разведки я послал казаков, а сам с Дерсу остался на биваке. Мы скоро поставили односкатную палатку, повесили над огнем чайник и стали ждать возвращения людей. Дерсу молча курил трубку, а я
делал записи в свой дневник.
— Я знаю, это вам тетушка успела наговорить. Это ложь, ей-богу, ложь! Никакой дарственной
записи дядюшка не
делал. Хотя, правда,
в завещании и упоминается о какой-то
записи; но где же она? никто не представил ее. Я вам это говорю потому, что искренно желаю вам добра. Ей-богу, это ложь!
Сделав необходимые
записи в дневник, я отправился к старшине Антону Сагды. У него я застал несколько человек орочей и стал их расспрашивать о смерчах. Они сказали мне, что маленькие смерчи
в здешних местах бывают осенью, но большие, вроде того, который я наблюдал сегодня, — явление чрезвычайно редкое. Орочи называют его сагды сюи.
Я
делал записи в дневник.
Он давал мне полезные советы, а я старался запомнить все мелочи и
делал записи в записную книжку.
Я отпущу тебя домой невредимого, награжу казной несчетною, подарю цветочик аленькой, коли дашь ты мне слово честное купецкое и
запись своей руки, что пришлешь заместо себя одну из дочерей своих, хорошиих, пригожиих; я обиды ей никакой не
сделаю, а и будет она жить у меня
в чести и приволье, как сам ты жил во дворце моем.
—
В документах Омского острога есть
запись о том, что арестант Андрей Шаломенцев был наказан «за сопротивление против плац-майора Кривцова при наказании его розгами и произнесении слов, что непременно над собою что-нибудь
сделает или зарежет Кривцова».
Я решил себе, что это именно так, и написал об этом моему дяде, от которого чрез месяц получаю большой пакет с дарственною
записью на все его имения и с письмом,
в котором он кратко извещал меня, что он оставил дом, живет
в келье
в одной пустыни и постригся
в монахи, а потому, — добавляет, — «не только сиятельством, но даже и благородием меня впредь не титулуй, ибо монах благородным быть не может!» Эта двусмысленная, шутливая приписка мне немножко не понравилась: и этого он не сумел
сделать серьезно!..
Он встал, хотел было долго и сладко потянуться уставшим телом, но вспомнил, что
в пост грех это
делать, и сдержался. Быстро потерев рукой об руку, точно при умыванье, он опять присел к столу и развернул ветхую записную книжку с побуревшими от частого употребления нижними концами страниц. Вслед за
записями крахмального белья, адресами и днями именин, за графами прихода и расхода шли заметки для памяти, написанные бегло, с сокращениями
в словах, но все тем же прекрасным писарским почерком.
Казаки поправляли ремешки у лыж и делились свежими впечатлениями, смеялись, вспоминали спуск Марунича с перевала, а я
делал записи в путевой дневник.
Танасио
делал спешные
записи плана местности
в свою записную книжку.
В своих записных книжках, которые составляли уже тогда целую библиотеку,
записи он постоянно
делал на всех ему известных языках: по-гречески, по-латыни, по-немецки, французски, английски, итальянски, и не цитаты только, а свои мысли, вопросы, отметки, соображения, мечты.
— Та-ак… — Бася вынула свои
записи. — Вот. Я твою работу подробно записала, как будто не заметила, что ты дурака валяешь. И выходит, что при такой работе, какую ты
делал передо мною тогда, ты
в день отлакируешь никак не больше трехсот-четырехсот пар. Ты сам себя, Царапкин, обличил. Стыдись!
Здесь как
в моей памяти, так и
в «Дневнике» существует некоторый пробел; я решительно не могу припомнить, что
делал я и чувствовал
в течение двух или трех последующих месяцев. И первая
запись в дневнике, появившаяся после долгого периода молчания, своей незначительностью не дает ключа к разгадке:
в коротких и сжатых выражениях я сообщаю лишь, что мне сшили новое платье, и что я пополнел (см. «Дневник заключенного» от 16 апреля 18…).