Неточные совпадения
Пускай
рассказ летописца страдает недостатком ярких и осязательных фактов, — это не должно мешать нам признать, что Микаладзе был первый в
ряду глуповских градоначальников, который установил драгоценнейший из всех административных прецедентов — прецедент кроткого и бесскверного славословия.
Назван был
рассказ «Обычное», и в нем изображался
ряд мелких, ненаказуемых преступлений, которые наполняют мещанский день.
В течение
рассказа Чертопханов сидел лицом к окну и курил трубку из длинного чубука; а Перфишка стоял на пороге двери, заложив руки за спину и, почтительно взирая на затылок своего господина, слушал повесть о том, как после многих тщетных попыток и разъездов Пантелей Еремеич наконец попал в Ромны на ярмарку, уже один, без жида Лейбы, который, по слабости характера, не вытерпел и бежал от него; как на пятый день, уже собираясь уехать, он в последний раз пошел по
рядам телег и вдруг увидал, между тремя другими лошадьми, привязанного к хребтуку, — увидал Малек-Аделя!
Некоторые его
рассказы надобно, по — моему, поставить
рядом с лучшими шекспировскими драмами по глубине и тонкости психологического анализа.
Думаю, что многие из моих сверстников, вышедших из
рядов оседлого дворянства (в отличие от дворянства служебного, кочующего) и видевших описываемые времена, найдут в моем
рассказе черты и образы, от которых на них повеет чем-то знакомым.
Николай сел
рядом с ней, смущенно отвернув в сторону радостное лицо и приглаживая волосы, но скоро повернулся и, глядя на мать, жадно слушал ее плавный, простой и яркий
рассказ.
Исключение насчет «на чай» прислуге он делал только за этим почетным столом, чтоб не отставать от других. Здесь каждый платил за себя, а Савва Морозов любил шиковать и наливал соседей шампанским. От него в этом не отставал и Савва Мамонтов. Мне как-то пришлось сидеть между ними. Я слушал с интересом
рассказ Мамонтова о его Северном павильоне справа, а слева — Савва Морозов все подливал и подливал мне «Ау», так как Бугров сидел с ним
рядом и его угощал Морозов.
Какое счастье было для молодого журналиста, кроме ежедневных заметок без подписи, видеть свою подпись, иногда полной фамилией, иногда «В. Г-ский», под фельетонами полосы на две, на три,
рядом с корифеями! И какая радость была, что эти корифеи обращали внимание на мои напечатанные в газете фельетоны и хорошо отзывались о них, как, например, М.Е. Салтыков-Щедрин о моем первом
рассказе «Человек и собака».
И перестал слушать, вспомнив страшный и смешной
рассказ: лежал он ночью в маленькой, оклеенной синими обоями комнатке монастырской гостиницы, а
рядом, за тонкой переборкой, рассказывали...
И каждый раз, когда женщина говорила о многотрудной жизни сеятелей разумного, он невольно вспоминал яркие
рассказы отца о старинных людях, которые смолоду весело промышляли душегубством и разбоем, а под старость тайно и покорно уходили в скиты «душа́ спасать». Было для него что-то общее между этими двумя
рядами одинаково чуждых и неведомых ему людей, — соединяла их какая-то иная жизнь, он любовался ею, но она не влекла его к себе, как не влекли его и все другие сказки.
Она садилась с ней
рядом на сухую землю, в глуши, за кустом крапивы; с чувством радостного смирения ела ее черствый хлеб, слушала ее
рассказы.
У лавки менялы собралась большая толпа, в ней сновали полицейские, озабоченно покрикивая, тут же был и тот, бородатый, с которым разговаривал Илья. Он стоял у двери, не пуская людей в лавку, смотрел на всех испуганными глазами и всё гладил рукой свою левую щёку, теперь ещё более красную, чем правая. Илья встал на виду у него и прислушивался к говору толпы.
Рядом с ним стоял высокий чернобородый купец со строгим лицом и, нахмурив брови, слушал оживлённый
рассказ седенького старичка в лисьей шубе.
Он сел на стул
рядом с нею и, взглянув на её бледное лицо, осыпанное кудрями, отвернулся. Стало совестно видеть её едва живой. Вспомнил он просьбы Якова,
рассказы Матицы о жизни Маши и низко наклонил голову.
В книжке Марка Вовчка шесть
рассказов, и каждый из них представляет нам женские типы из простонародья.
Рядом с женскими лицами рисуются, большею частью несколько в тени, мужские личности. Это обстоятельство ближайшим образом объясняется, конечно, тем, что автор
рассказов Марка Вовчка — женщина. Но мы увидим, что выбор женских лиц для этих
рассказов оправдывается и самою сущностью дела. Возьмем прежде всего
рассказ «Маша», в котором это выказывается с особенной ясностью.
Возбужденный борьбою, поручик глядел на смеющееся, наглое лицо Сусанны, на жующий рот, тяжело дышащую грудь и становился смелее и дерзче. Вместо того, чтобы думать о векселях, он почему-то с какою-то жадностью стал припоминать
рассказы своего брата о романических похождениях еврейки, о ее свободном образе жизни, и эти воспоминания только подзадорили его дерзость. Он порывисто сел
рядом с еврейкой и, не думая о векселях, стал есть…
Вниманию этой великосветской дамы, которая открыла мне двери своего уважаемого дома, я был обязан трем причинам: во-первых, ей почему-то нравился мой
рассказ «Запечатленный ангел», незадолго перед тем напечатанный в «Русском вестнике»; во-вторых, ее заинтересовало ожесточенное гонение, которому я
ряды лет, без числа и меры, подвергался от моих добрых литературных собратий, желавших, конечно, поправить мои недоразумения и ошибки, и, в-третьих, княгине меня хорошо рекомендовал в Париже русский иезуит, очень добрый князь Гагарин — старик, с которым мы находили удовольствие много беседовать и который составил себе обо мне не наихудшее мнение.
Вспомните одно, что ведь эту историю рассказывал нам Светозар Владенович, а его
рассказы, при несомненной правдивости их автора, сплошь и
рядом бывают подбиты… ветром.
В какой форме? Почему первая серьезная вещь, написанная мною, четверокурсником, была пьеса, а не
рассказ, не повесть, не поэма, не
ряд лирических стихотворений?
Рассказы и воспоминания Рикура сами по себе представляли для меня крупный интерес. В революции 1848 года он очутился в
рядах самых ярых поборников не только политических, но и социальных реформ. Недаром он посещал даже лекции Фурье.
Рядом с этим, однако, следует отметить, что глаз у него был чудесный, и набегавшую на него конкретную жизнь он схватывал великолепно. Доказательство — его реалистические
рассказы вроде «Жили-были». Но сам он таких
рассказов не любил, а больше всего ценил свои вещи вроде «Стены» или «Черных масок».
В 1885 году, в серии
рассказов «Кой про что», Успенский напечатал
рассказ «Выпрямила», будто бы из записок деревенского учителя Тяпушкина. Душа была истерзана целым
рядом тяжелых явлений тогдашней российской действительности. И вдруг, как ярко светящиеся силуэты на темном фоне, перед глазами начинают проходить неожиданно всплывшие воспоминания, наполняя душу сильным, радостным теплом.
Потому-то меня особенно поразило, когда Федька, шедший
рядом со мной, в самом страшном месте
рассказа, вдруг дотронулся до меня слегка рукавом, потом всей рукою вдруг ухватил меня за два пальца, и уж не выпускал их.
«Она обманула меня своей беременностью, она, наконец, совершила целый
ряд преступлений, — граф вспомнил подробный и искренний
рассказ Семидалова, — но какая была цель этого обмана, этих преступлений?»
Государь, которого старались восстановить против Зубова, страшно разгневался, когда ему передали преувеличенный
рассказ о почестях, оказанных обыкновенному его подданому и, не дав себе труда исследовать донос, исключил Палена из
рядов армии.
Совестно мне вслед за
рассказом о печальной участи моей героини перенестись тотчас к лицу, погрязшему в омуте бесчестных дел, с клеймом преступника, и между тем довольному своею судьбою, счастливому. Но не так ли на сцене, где вращается жизнь человечества, стоят
рядом добродетельный человек и злодей, люди с разными оттенками — беленький, черненький и серенький. А роман есть отражение, копия этой жизни. С такою оговоркою приступаю к последнему сказанию о Киноварове-Жучке.
Это не был уже тот Александр Васильевич, который между
рядами воинов, в сражении, вел их на бой с высоким самоотвержением и быстротою сокола или так запросто, во время похода, веселыми своими
рассказами заставлял всех любить его душевно — нет!
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на
ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными
рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
Слушая
рассказы капитана, как это часто бывает в позднюю вечернюю пору и под влиянием вина, Пьер следил за всем тем, чтò говорил капитан, понимал всё и вместе с тем следил за
рядом личных воспоминаний, вдруг почему-то представших его воображению.