Неточные совпадения
Но кучер, опасаясь разделки, ударил по лошадям, они
рванули — и Андрий, к счастию успевший отхватить руку, шлепнулся на землю, прямо
лицом в грязь.
В центре их стоял человек в башлыке, шевеля светлыми усами на маленьком
лице; парень в сибирской,
рваной папахе звучно говорил ему...
На диване было неудобно, жестко, болел бок, ныли кости плеча. Самгин решил перебраться в спальню, осторожно попробовал встать, — резкая боль
рванула плечо, ноги подогнулись. Держась за косяк двери, он подождал, пока боль притихла, прошел в спальню, посмотрел в зеркало: левая щека отвратительно опухла, прикрыв глаз,
лицо казалось пьяным и, потеряв какую-то свою черту, стало обидно похоже на
лицо регистратора в окружном суде, человека, которого часто одолевали флюсы.
Но здесь совсем другое: эти бронзовые испитые
лица с косыми темными глазами глядят на вас с тупым безнадежным отчаянием, движения точно связаны какой-то мертвой апатией даже в складках
рваных азямов чувствовалось эта чисто азиатское отчаяние в собственной судьбе.
И
рваная шляпенка, и котомка за плечами, и длинная палка в руках, и длинная седая борода, и заветрелое
лицо, изборожденное глубокими морщинами, и какая-то подозрительная таинственность во всей фигуре и даже в каждой складке страннического рубища, — все эти признаки настоящего таинственного странника как-то не вязались с веселым выражением его
лица.
И с криком «иду!» я бежала бегом,
Рванув неожиданно руку,
По узкой доске над зияющим рвом
Навстречу призывному звуку…
«Иду!..» Посылало мне ласку свою
Улыбкой
лицо испитое…
Кишкин смотрел на оборванную кучку старателей с невольным сожалением: совсем заморился народ.
Рвань какая-то, особенно бабы, которые точно сделаны были из тряпиц. У мужиков
лица испитые, озлобленные. Непокрытая приисковая голь глядела из каждой прорехи. Пока Зыков был занят доводкой, Кишкин подошел к рябому старику с большим горбатым носом.
А на Малой Ямской, которую посещают солдаты, мелкие воришки, ремесленники и вообще народ серый и где берут за время пятьдесят копеек и меньше, совсем уж грязно и скудно: пол в зале кривой, облупленный и занозистый, окна завешены красными кумачовыми кусками; спальни, точно стойла, разделены тонкими перегородками, не достающими до потолка, а на кроватях, сверх сбитых сенников, валяются скомканные кое-как,
рваные, темные от времени, пятнистые простыни и дырявые байковые одеяла; воздух кислый и чадный, с примесью алкогольных паров и запаха человеческих извержений; женщины, одетые в цветное ситцевое тряпье или в матросские костюмы, по большей части хриплы или гнусавы, с полупровалившимися носами, с
лицами, хранящими следы вчерашних побоев и царапин и наивно раскрашенными при помощи послюненной красной коробочки от папирос.
Позвали Симеона… Он пришел, по обыкновению, заспанный и хмурый. По растерянным
лицам девушек и экономок он уже видел, что случилось какое-то недоразумение, в котором требуется его профессиональная жестокость и сила. Когда ему объяснили в чем дело, он молча взялся своими длинными обезьяньими руками за дверную ручку, уперся в стену ногами и
рванул.
Вот он, наш пахарь угрюмый,
С темным, убитым
лицом, —
Лапти, лохмотья, шапчонка,
Рваная сбруя; едва
Тянет косулю клячонка,
С голоду еле жива!
Голос у него стал крепким,
лицо побледнело, и в глазах загорелась обычная, сдержанная и ровная сила. Снова громко позвонили, прервав на полуслове речь Николая, — это пришла Людмила в легком не по времени пальто, с покрасневшими от холода щеками. Снимая
рваные галоши, она сердитым голосом сказала...
Сыграв маленькую пульку у губернатора, предводитель уехал к другому предводителю, у которого в нумере четвертые сутки происходила страшная резня в банк. Вокруг стола, осыпанного
рваными и ломаными картами, сидело несколько человек игроков.
Лица у всех почти были перепачканы мелом, искажены сдержанными страданиями и радостями, изнурены бессонницею, попойкою. Кто был в сюртуке, кто в халате, кто в рубашке; однако и тут переговорили о новом вице-губернаторе.
На гостя из-под кучи этой
рвани глядело восковое отекшее
лицо с мутным остановившимся взглядом, в котором едва теплилась последняя искра сознания.
Вдруг
рванул ветер, и с такой силой, что едва не выхватил у Егорушки узелок и рогожу; встрепенувшись, рогожа рванулась во все стороны и захлопала по тюку и по
лицу Егорушки.
Сын кузнеца шёл по тротуару беспечной походкой гуляющего человека, руки его были засунуты в карманы дырявых штанов, на плечах болталась не по росту длинная синяя блуза, тоже
рваная и грязная, большие опорки звучно щёлкали каблуками по камню панели, картуз со сломанным козырьком молодецки сдвинут на левое ухо, половину головы пекло солнце, а
лицо и шею Пашки покрывал густой налёт маслянистой грязи.
Вот около вагона стоит худенький, остробородый мужичок в
рваном полушубке, он закрыл глаза, поднял
лицо кверху и, разинув голодный рот с жёлтыми зубами, кричит тонким голосом...
Внизу, рядом с курятником, на двух ящиках лежал покрытый
рваной солдатской шинелью Кавказский и полуоткрытым тусклым взором смотрел на небо; он еще более похудел,
лицо почернело совершенно, осунулось, нос как-то вытянулся, и длинные поседевшие усы еще более опустились вниз, на давно небритую бороду.
Сапожонки ледащие, шапчонка на голове робячья, махонькая, кафтанишка — пониток
рваный, тело сквозь видать, — не узнал я его сразу, гляжу, знакомое
лицо, так и хочется сказать: Левонтий Яковлевич, здравья желаю!
Общее впечатление от сплавщиков самое благоприятное, точно они явились откуда-то с того света, чтобы своими смышлеными
лицами, приличным костюмом мужицкого покроя и общим довольным видом еще более оттенить ту
рваную бедность, которая, как выкинутый водой сор, набралась теперь на берегу.
Лицо у него — спокойное, глаза холодные, он молчалив и мало похож на мужика. На носу дощаника, растопырив ноги, стоит с багром в руках батрак Панкова, Кукушкин, растрепанный мужичонка в
рваном армяке, подпоясанном веревкой, в измятой поповской шляпе,
лицо у него в синяках и ссадинах. Расталкивая льдины длинным багром, он презрительно ругается...
Осторожно подошел маленький, сухощавый человек, в
рваной поддевке с чужого плеча; серое
лицо его искажала судорога, раздергивая темные губы в болезненную улыбку; острый левый глаз непрерывно мигал, над ним вздрагивала седая бровь, разорванная шрамами.
— Ах, черт! — ахнул Коротков, потоптался и побежал вправо и через пять минут опять был там же. № 40.
Рванув дверь, Коротков вбежал в зал и убедился, что тот опустел. Лишь машинка безмолвно улыбалась белыми зубами на столе. Коротков подбежал к колоннаде и тут увидал хозяина. Тот стоял на пьедестале уже без улыбки, с обиженным
лицом.
Облитые потом, грязные и напряженные
лица с растрепанными волосами, приставшими к мокрым лбам, коричневые шеи, дрожащие от напряжения плечи — все эти тела, едва прикрытые разноцветными
рваными рубахами и портами, насыщали воздух вокруг себя горячими испарениями и, слившись в одну тяжелую массу мускулов, неуклюже возились во влажной атмосфере, пропитанной зноем юга и густым запахом пота.
— Я ехала из города, поздно ночью, — придвигаясь к нему и остановив улыбающиеся глаза на его
лице, начала она. — Кучером был Яков, старый такой, строгий мужик. И вот началась вьюга, страшной силы вьюга и прямо в
лицо нам.
Рванёт ветер и бросит в нас целую тучу снега так, что лошади попятятся назад. Вокруг всё кипит, точно в котле, а мы в холодной пене.
За такие речи, произносимые деланно строгим тоном, но всегда со смеющимися глазами, за внимательное отношение к своим постояльцам ротмистр пользовался среди городской голи широкой популярностью. Часто случалось, что бывший клиент ротмистра являлся на двор к нему уже не
рваный и угнетенный, а в более или менее приличном виде и с бодрым
лицом.
Вечером, в середине июля, на берегу полесской речонки Зульни лежали в густом лозняке два человека: нищий из села Казимирки Онисим Козел и его внук, Василь, мальчишка лет тринадцати. Старик дремал, прикрыв
лицо от мух
рваной бараньей шапкой, а Василь, подперев подбородок ладонями и сощурив глаза, рассеянно смотрел на реку, на теплое, безоблачное небо, на дальний сосновый лес, резко черневший среди пожара зари.
Так уж лучше сразу…» Посмотрел я на старика этого: ноги у него в кровь изодраны, одежонка
рваная, промок, дрожит весь; борода лохматая,
лицо худое, а глаза горят, все равно как угли.
Вдруг гармония стихла. Музыкант, протолкавшись к запертой двери,
рванул ее и раскрыл настежь… За ней мелькнуло возбужденное и пьяное
лицо того самого Сеньки, которого я встретил на дороге с Бурмакиным. Против него стояла в воинственной позе старая женщина.
Он схватил её за плечо,
рванул к себе и поднёс к её
лицу нож — короткий, толстый и острый кусок ржавого железа.
Тяжёлая, изорванная и лохматая туча закрыла луну, и Лёньке почти не видно было
лица деда… Но он поставил рядом с ним плачущую девочку, вызвав её образ перед собой, и мысленно как бы измерял их обоих. Немощный, скрипучий, жадный и
рваный дед рядом с ней, обиженной им, плачущей, но здоровой, свежей, красивой, показался ему ненужным и почти таким же злым и дрянным, как Кощей в сказке. Как это можно? За что он обидел её? Он не родной ей…
И наконец замолчала совсем и молча, с дикой покорностью совалась из угла в угол, перенося с места на место одну и ту же вещь, ставя ее, снова беря — бессильная и в начавшемся бреду оторваться от печки. Дети были на огороде, пускали змея, и, когда мальчишка Петька пришел домой за куском хлеба, мать его, молчаливая и дикая, засовывала в потухшую печь разные вещи: башмаки, ватную
рваную кофту, Петькин картуз. Сперва мальчик засмеялся, а потом увидел
лицо матери и с криком побежал на улицу.
— Привезли — узнать нельзя,
лица на нем нет, оборванный весь, кафтанишка висит клочьями, рубаха с плеч валится, сапоги без подошв, сам весь
рваный да перебитый: синяк на синяке, рубец на рубце.
Он
рванул ее за руку. Она села на край кровати и спрятала свое
лицо за спутавшимися волосами. Плечи ее дрожали.
Рядом с Андреем Ивановичем сидел бледный, осунувшийся старик в
рваном полушубке. Дальше полулежал, облокотившись о ручку скамейки, мальчик лет двенадцати, с лихорадочно горящими, умными и печальными глазами; он был в пеньковых опорках и онучах, замотанных бечевками, в
рваной и грязной кацавейке. Возле него стояла женщина средних лет с бойким, чернобровым
лицом.
Вместо мертвой девушки, вместо призрака горийской красавицы я увидела трех сидевших на полу горцев, которые при свете ручного фонаря рассматривали куски каких-то тканей. Они говорили тихим шепотом. Двоих из них я разглядела. У них были бородатые
лица и
рваные осетинские одежды. Третий сидел ко мне спиной и перебирал в руках крупные зерна великолепного жемчужного ожерелья. Тут же рядом лежали богатые, золотом расшитые седла, драгоценные уздечки и нарядные, камнями осыпанные дагестанские кинжалы.
Прямо к нему
лицом лежала на разрытой земле, в
рваной рубахе, баба лет за сорок, ожирелая, с распущенными седеющими волосами, босая, очень грязная. Лежала она наполовину ничком, левой рукой ковыряла в земле и выла.
Другой был паренек лет семнадцати, в
рваном полушубке, но в сапогах. Его круглое белое
лицо, еще безбородое, краснело от пламени костра. Он что-то палочкой переворачивал по краям костра, где уже лежала зола.
Такое разительное сходство придается им одной общей печатью, которая лежит на всех бледных, угрюмых
лицах, на всех лохмотьях и
рваных шапках, — невылазной бедностью.
У каждого из них свое
лицо: есть рыжие, как глина, и смуглые, как арабы; у одного на
лице волос едва пробивается, у другого всё
лицо космато, как у зверя; у каждого своя
рваная шапка, свои лохмотья, свой голос, но, тем не менее, все они непривычному глазу кажутся одинаковыми, так что долго нужно побыть между ними, чтобы научиться разбирать, кто из них Митрий, кто Иван, кто Кузьма.
Среди рыдающих, бессильно склонившихся жен, поддерживаемых мужчинами, мелькнуло безносое
лицо мужика в
рваном зипуне; из красных глаз мимо дыры носа текли слезы, и губы дергались.
Она действительно была неузнаваема. Исхудалое до невозможности
лицо освещалось двумя горевшими безумным огнем, казавшимися огромными от худобы, глазами, распущенная коса висела прядями, волосы на макушке были сбиты в колтун, кости, обтянутые кожей, — все, что осталось от ее роскошного тела, — были еле прикрыты
рваными лохмотьями, остатками платья. Одно плечо и половина исхудалой груди были совершенно обнажены.
Отец у него был священник, а мать дворянка, значит, по рождению принадлежал он к сословию привилегированному, но как я ни всматривался в его испитое, почтительное, всегда потное
лицо, в его рыжую, уже седеющую бороду, в жалкенький
рваный пиджак и красную рубаху навыпуск, я никак не мог найти даже следа того, что у нас в общежитии зовется привилегиями.
Приметы беглецов такие: «схимник Анфитка росту среднего, плечист,
лицо угреватое, побитое рябинами, ноздри с обеих сторон
рваные, пытан, глаза кривавые, волосы черные, лет пятьдесят.