Неточные совпадения
Слезы текли скупо из его глаз, но все-таки он ослеп от них, снял очки и спрятал лицо в одеяло у
ног Варвары. Он впервые плакал после дней детства, и хотя это было постыдно, а — хорошо:
под слезами обнажался человек, каким Самгин не знал себя, и
росло новое чувство близости к этой знакомой и незнакомой женщине. Ее горячая рука гладила затылок, шею ему, он слышал прерывистый шепот...
Еще
роса блестела на травах, но было уже душно; из-под
ног пары толстых, пегих лошадей взлетала теплая, едкая пыль, крепкий запах лошадиного пота смешивался с пьяным запахом сена и отравлял тяжелой дремотой.
Тишина
росла, углублялась, вызывая неприятное ощущение, — точно опускался пол, уходя из-под
ног. В кармане жилета замедленно щелкали часы, из кухни доносился острый запах соленой рыбы. Самгин открыл форточку, и, вместе с холодом, в комнату влетела воющая команда...
Проклятый дощаник слабо колыхался
под нашими
ногами… В миг кораблекрушения вода нам показалась чрезвычайно холодной, но мы скоро обтерпелись. Когда первый страх прошел, я оглянулся; кругом, в десяти шагах от нас,
росли тростники; вдали, над их верхушками, виднелся берег. «Плохо!» — подумал я.
Приближалась осень. Листва на деревьях уже стала опадать на землю. Днем она шуршит
под ногами, а вечером от
росы опять становится мягкой. Это позволяет охотнику подойти к зверю очень близко.
Вековые дубы, могучие кедры, черная береза, клен, аралия, ель, тополь, граб, пихта, лиственница и тис
росли здесь в живописном беспорядке. Что-то особенное было в этом лесу. Внизу,
под деревьями, царил полумрак. Дерсу шел медленно и, по обыкновению, внимательно смотрел себе
под ноги. Вдруг он остановился и, не спуская глаз с какого-то предмета, стал снимать котомку, положил на землю ружье и сошки, бросил топор, затем лег на землю ничком и начал кого-то о чем-то просить.
Вот впереди показался какой-то просвет. Я полагал, что это река; но велико было наше разочарование, когда мы почувствовали
под ногами вязкий и влажный мох. Это было болото, заросшее лиственицей с подлесьем из багульника. Дальше за ним опять стеною стоял дремучий лес. Мы пересекли болото в том же юго-восточном направлении и вступили
под своды старых елей и пихт. Здесь было еще темнее. Мы шли ощупью, вытянув вперед руки, и часто натыкались на сучья, которые как будто нарочно
росли нам навстречу.
В тое ж минуту, безо всяких туч, блеснула молонья и ударил гром, индо земля зашаталась
под ногами, — и
вырос, как будто из земли, перед купцом зверь не зверь, человек не человек, а так какое-то чудовище, страшное и мохнатое, и заревел он голосом дикиим: «Что ты сделал?
Фантазируя таким образом, он незаметно доходил до опьянения; земля исчезала у него из-под
ног, за спиной словно
вырастали крылья. Глаза блестели, губы тряслись и покрывались пеной, лицо бледнело и принимало угрожающее выражение. И, по мере того как
росла фантазия, весь воздух кругом него населялся призраками, с которыми он вступал в воображаемую борьбу.
Собака потерлась о мои
ноги, и дальше пошли втроем. Двенадцать раз подходила бабушка
под окна, оставляя на подоконниках «тихую милостыню»; начало светать, из тьмы
вырастали серые дома, поднималась белая, как сахар, колокольня Напольной церкви; кирпичная ограда кладбища поредела, точно худая рогожа.
На рельсах вдали показался какой-то круг и покатился, и стал
вырастать, приближаться, железо зазвенело и заговорило
под ногами, и скоро перед платформой пролетел целый поезд… Завизжал, остановился, открылись затворки — и несколько десятков людей торопливо прошли мимо наших лозищан. Потом они вошли в вагон, заняли пустые места, и поезд сразу опять кинулся со всех
ног и полетел так, что только мелькали окна домов…
Глеб стоял как прикованный к земле и задумчиво смотрел
под ноги; губы его были крепко сжаты, как у человека, в душе которого происходит сильная борьба. Слова сына, как крупные капли
росы, потушили, казалось, огонь, за минуту еще разжигавший его ретивое сердце. Разлука с приемышем показалась ему почему-то в эту минуту тяжелее, чем когда-нибудь.
Пальто и узелок, подброшенные снизу, упали возле Егорушки. Он быстро, не желая ни о чем думать, положил
под голову узелок, укрылся пальто и, протягивая
ноги во всю длину, пожимаясь от
росы, засмеялся от удовольствия.
Уж с утра до вечера и снова
С вечера до самого утра
Бьется войско князя удалого,
И
растет кровавых тел гора.
День и ночь над полем незнакомым
Стрелы половецкие свистят,
Сабли ударяют по шеломам,
Копья харалужные трещат.
Мертвыми усеяно костями,
Далеко от крови почернев,
Задымилось поле
под ногами,
И взошел великими скорбями
На Руси кровавый тот посев.
Паркер стал говорить дальше; как ни интересно было слушать обо всем, из чего вышли события того памятного вечера, нетерпение мое отправиться к Дюроку
росло и разразилось тем, что, страдая и шевеля
ногами под стулом, я, наконец, кликнул прислугу, чтоб расплатиться.
Было дико и нелепо. Впереди стояла смерть, а тут
вырастало что-то маленькое, пустое, ненужное, и слова трещали, как пустая скорлупа орехов
под ногою. И, почти плача — от тоски, от того вечного непонимания, которое стеною всю жизнь стояло между ним и близкими и теперь, в последний предсмертный час, дико таращило свои маленькие глупые глаза, Василий закричал...
Кошка
выросла в собаку и покатилась невдалеке от саней. Я обернулся и увидел совсем близко за санями вторую четвероногую тварь. Могу поклясться, что у нее были острые уши и шла она за санями легко, как по паркету. Что-то грозное и наглое было в ее стремлении. «Стая или их только две?» — думалось мне, и при слове «стая» варом облило меня
под шубой и пальцы на
ногах перестали стыть.
Как только кто-нибудь кликнет клич — я тут. Не успеет еще генерал (не знаю почему, но мне всегда представляется, что кличет клич всегда генерал) рот разинуть, как уже я
вырастаю из-под земли и трепещу пред его превосходительством. Где бы я ни был, в каком бы углу ни скитался — я чувствую. Сначала меня мутит, потом начинают вытягиваться
ноги, вытягиваются, вытягиваются, бегут, бегут, и едва успеет вылететь звук: «Ребята! с нами бог!» — я тут.
На третий день, утром, когда я вошел в хлев, они не бросились — как всегда было —
под ноги мне, а, сбившись кучей в темном углу, встретили меня незнакомым, сиплым хрюканьем. Осветив их огнем фонаря, я увидал, что глаза животных как будто
выросли за ночь, выкатились из-под седых ресниц и смотрят на меня жалобно, с великим страхом и точно упрекая. Тяжелое дыхание колебало зловонную тьму, и плавал в ней охающий, точно человечий, стон.
Он опустил голову вниз и видел, что трава, бывшая почти
под ногами его, казалось,
росла глубоко и далеко и что сверх ее находилась прозрачная, как горный ключ, вода, и трава казалась дном какого-то светлого, прозрачного до самой глубины моря; по крайней мере, он видел ясно, как он отражался в нем вместе с сидевшею на спине старухою.
— У богатых, указывают, денег много, — снова обратился Родионов к Иосафу, — да ведь у богатого-то человека и дыр много; все их надобно заткнуть. Тебе что еще?.. — крикнул он опять на высокого уже малого, стриженого, в усах, и с
ног до головы перепачканного в кирпиче, который как бы из-под земли
вырос в передней. — Кто ты такой?
Препятствием к поступлению была только материальная сторона. Отцу было бы совершенно не
под силу содержать меня еще пять лет на медицинском факультете. Никто из нас, его детей, не стоял еще на своих
ногах, старший брат только еще должен был в этом году окончить Горный институт. А было нас восемь человек, маленькие подрастали, поступали в гимназию, расходы с каждым годом
росли, а практика у папы падала. Жить уроками, при многочисленности предметов на медицинском факультете, представлялось затруднительным.
При каждом не только дне, но и часе этого промедления сомнение в чувстве графа, даже просто в его страсти к ней, стало
расти в душе молодой девушки. По истечении нескольких дней она уже окончательно потеряла почву
под ногами. Ей стало страшно.
Этот несчастный подол, попадая
под ноги Глаши, усиливал ее раздражение до последней степени: ненависть ее к мужу
росла, как сказочный богатырь, и касалась своею чудовищной головой до самого неба.