Неточные совпадения
«Однако, — подумал я тогда про себя, уже ложась спать, — выходит, что он дал Макару Ивановичу свое „дворянское слово“ обвенчаться с
мамой в случае ее вдовства. Он об этом умолчал, когда
рассказывал мне прежде
о Макаре Ивановиче».
Затем… затем я, конечно, не мог, при
маме, коснуться до главного пункта, то есть до встречи с нею и всего прочего, а главное, до ее вчерашнего письма к нему, и
о нравственном «воскресении» его после письма; а это-то и было главным, так что все его вчерашние чувства, которыми я думал так обрадовать
маму, естественно, остались непонятными, хотя, конечно, не по моей вине, потому что я все, что можно было
рассказать,
рассказал прекрасно.
—
О,
расскажите мне и про это,
расскажите мне про
маму!
— А я и сама не знаю, только много чего-то. Наверно, развязка «вечной истории». Он не приходил, а они имеют какие-то
о нем сведения. Тебе не
расскажут, не беспокойся, а ты не расспрашивай, коли умен; но
мама убита. Я тоже ни
о чем не расспрашивала. Прощай.
—
Мама, какая ты странная, — вступилась Надежда Васильевна. — Все равно мы с тобой не поймем, если Сергей Александрыч будет
рассказывать нам
о своих делах по заводам.
Пётр (помолчав). Всё это странно. Ты не любишь отца, не уважаешь его, но ты останавливаешь меня, когда я хочу сказать
о нём то, что думаю. Почему? Почему так,
мама? Ведь ты же сама
рассказывала мне
о нём!
Любовь (оборачиваясь к нему). Ты не
рассказывай маме о твоей ссоре.
Через минут десять мы уже уписывали принесенные снизу сторожем мои лакомства, распаковывали вещи, заботливо уложенные няней. Я показала княжне мою куклу Лушу. Но она даже едва удостоила взглянуть, говоря, что терпеть не может кукол. Я
рассказывала ей
о Гнедке, Милке,
о Гапке и махровых розах, которые вырастил Ивась.
О маме, няне и Васе я боялась говорить, они слишком живо рисовались моему воображению: при воспоминании
о них слезы набегали мне на глаза, а моя новая подруга не любила слез.
Анна Фоминишна, моя попутчица, старалась всячески рассеять меня,
рассказывая мне
о Петербурге, об институте, в котором воспитывалась она сама и куда везла меня теперь. Поминутно при этом она угощала меня пастилой, конфектами и яблоками, взятыми из дома. Но кусок не шел мне в горло. Лицо
мамы, такое, каким я его видела на станции, не выходило из памяти, и мое сердце больно сжималось.
Дверь мне отворила
мама. Папа уже спал. Я с увлечением стал
рассказывать о пьяных учителях,
о поджоге Добрыниным своего дома.
Мама слушала холодно и печально, В чем дело? Видимо, в чем-то я проштрафился. Очень мне было знакомо это лицо мамино: это значило, что папа чем-нибудь возмущен до глубины души и с ним предстоит разговор. И
мама сказала мне, чем папа возмущен: что я не приехал домой с бала, когда начался пожар.