Неточные совпадения
И он бился, ломал голову, изворачивался, чтобы не упасть тяжело в глазах ее или чтоб помочь ей разъяснить какой-нибудь узел, не
то так геройски
рассечь его.
— Нет, именно это! Это страшно русское, — возбужденно выкрикивал нахлебник и, вдруг остолбенев среди кухни, начал громко говорить,
рассекая воздух правой рукою, а в левой дрожали очки. Говорил долго, яростно, подвизгивая и притопывая ногою, часто повторяя одни и
те же слова...
— И на людях, — спокойно ответил Бек-Агамалов. — Да еще как рубят! Одним ударом
рассекают человека от плеча к бедру, наискось. Вот это удар! А
то что и мараться.
На вопрос царя Малюта ответил, что нового ничего не случилось, что Серебряный повинился в
том, что стоял за Морозова на Москве, где убил семерых опричников и
рассек Вяземскому голову.
— То-то, душа моя, надобно сообразить, как это умеючи сделать! Я и сам, правду сказать, еще не знаю, но чувствую, что средства сыскать можно. Не все же разом, не все
рассекать: иной раз следует и развязать потрудиться!
«Куда торопишься? чему обрадовался, лихой товарищ? — сказал Вадим… но тебя ждет покой и теплое стойло: ты не любишь, ты не понимаешь ненависти: ты не получил от благих небес этой чудной способности: находить блаженство в самых диких страданиях… о если б я мог вырвать из души своей эту страсть, вырвать с корнем, вот так! — и он наклонясь вырвал из земли высокий стебель полыни; — но нет! — продолжал он… одной капли яда довольно, чтоб отравить чашу, полную чистейшей влаги, и надо ее выплеснуть всю, чтобы вылить яд…» Он продолжал свой путь, но не шагом: неведомая сила влечет его: неутомимый конь летит,
рассекает упорный воздух; волосы Вадима развеваются, два раза шапка чуть-чуть не слетела с головы; он придерживает ее рукою… и только изредка поталкивает ногами скакуна своего; вот уж и село… церковь… кругом огни… мужики толпятся на улице в праздничных кафтанах… кричат, поют песни…
то вдруг замолкнут,
то вдруг сильней и громче пробежит говор по пьяной толпе…
Тот узел
рассекать, что развязать не знаем, —
Вот остроумием что часто мы считаем.
Или, если возьмешь предмет безучастно, бесчувственно, не сочувствуя с ним, он непременно предстанет только в одной ужасной своей действительности, не озаренный светом какой-то непостижимой, скрытой во всем мысли, предстанет в
той действительности, какая открывается тогда, когда, желая постигнуть прекрасного человека, вооружаешься анатомическим ножом,
рассекаешь его внутренность и видишь отвратительного человека?
Разумеется, если
рассекать человека на части,
то непримиримых противоречий можно найти бездну, как и во всём можно отыскивать их при таком условии.
Надевал он ее только вечерами, когда ходил на плотину смотреть, как катаются на лодках господа: нарядные, веселые, они со смехом садятся в качающуюся лодку, и
та медленно
рассекает зеркальную воду, а отраженные деревья колеблются, точно по ним пробежал ветерок.
Вдруг тонкий, свистящий, прерывистый звук раздался в воздухе. Есть такая порода уток: когда они летят,
то их крылья,
рассекая воздух, точно поют, или, лучше сказать, посвистывают. Фью-фью-фью-фью — раздается в воздухе, когда летит высоко над вами стадо таких уток, а их самих даже и не видно, так они высоко летят. На этот раз утки, описав огромный полукруг, спустились и сели как раз в
то самое болото, где жила лягушка.
И «Коршун», пользуясь попутным ветром, несся, весь вздрагивая и раскачиваясь, в бакшаг узлов по десяти, по двенадцати в час, под марселями в два рифа, фоком и гротом, легко и свободно перепрыгивая с волны на волну. И сегодня уж он не имел
того оголенного вида, что вчера, когда штормовал с оголенными куцыми мачтами. Стеньги были подняты, и, стройный, красивый и изящный, он смело и властно
рассекал волны Немецкого моря.
Море черно. Черно и кругом на горизонте. Черно и на небе, покрытом облаками. А корвет, покачиваясь и поклевывая носом, бежит себе,
рассекая эту непроглядную
тьму, подгоняемый ровным свежим ветром, узлов по восьми. На корвете тишина. Только слышатся свист и подвывание ветра в снастях да тихий гул моря и всплески его о борта корвета.
Дело, оказывается, много сложнее, чем казалось раньше. Суть не в
том, что какая-то воображаемая черта мешает «самостоятельному хотению» единой человеческой души. Суть в
том, что черта эта вовсе не воображаемая. Она глубоким разрезом
рассекает надвое саму душу человека, а с нею вместе и «самостоятельное хотение».
Будь здесь Цвибуш и Илька, они узнали бы в ней
ту самую всадницу, которую мы, в первой главе нашего рассказа, вместе с Цвибушем, назвали графиней Гольдауген, урожденной Гейленштраль. В ее руках был
тот самый хлыст, который в полдень
рассек губу Цвибуша.
Трудно и нерадостно протекала Лелькина любовь. В глубине души она себя презирала. После
того, что ей тогда ночью сказал Афонька, ей следовало с ним разорвать и уйти. Но не могла она этого сделать. Не могла первая
рассечь отношения. Невозместимо дорог стал ей этот суровый человек. И со страхом она ждала, что вот-вот он разорвет с нею.
— А за
тем, видно, и дело, — отвечает, — что я не Моисей, что я, владыко, робок и свою силу-меру знаю: из Египта-то языческого я вывесть — выведу, а Чермного моря не
рассеку и из степи не выведу, и воздвигну простые сердца на ропот к преобиде духа святого.